Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький
И, пройдя мимо, он услышал позади себя, как они засмеялись. Легким смехом. Они смеялись, как смеются молодые девушки, возможно даже, без всякой причины. Он обернулся.
«Если они обернутся…»
Они не оборачивались. Она шла, немного наклонясь к подруге в серо-голубом.
Когда он приблизился к вилле миссис Уотсон, та окликнула его с террасы:
— Какой приятный сюрприз! Поднимайтесь же.
На ней была красная кофточка, черные брюки, пояс из пестрого шелка. На Андрасси — шорты оливкового цвета, подаренные Форстетнером, и светло-голубая рубашка с засученными рукавами, полученная от него же.
— Вы обедали у Сатриано?
— Да.
— Станни тоже?
— Да, и он тоже.
На какое-то мгновение Андрасси захотелось помочь ей. У нее был такой неприкаянный, такой несчастный вид. Крупный с горестной складкой рот, блуждающий, нерешительный взгляд с застывшим беспокойным выражением Беспокойство во всем ее облике, беспокойство, которое вдруг тронуло Андрасси. Маленькое радостное лицо дочери Рамполло, маленькое тусклое лицо миссис Уотсон — и на обоих лицах — вопрос, на обоих — ожидание ответа. Вероятно, миссис Уотсон не выспалась. Несмотря на ее рыдания или, скорее, из-за них, — все предпринимали не очень убедительные попытки успокоить ее — гости разошлись только около четырех часов утра. Цвет лица у нее был еще хуже, чем обычно, а серые пятна стали еще более серыми. А под глазами — синеватые круги.
— Вы не знаете, собирался он остаться там на весь день или нет?
— Нет, не знаю.
Андрасси был огорчен. Он действительно не знал.
— О! — жалобно протянула она. — Мне так тяжело. И никто не понимает.
— Я понимаю, — сказал Андрасси на всякий случай.
Они сидели на террасе. Вокруг царила тишина. Царила теплая, глубокая, странная тишина, нередко устанавливающаяся днем на юге Италии и заставляющая думать об увядших цветах на затянувшихся свадьбах.
— Это верно, — сказала она. — Я просто сама себя завожу. Тогда как…
Казалось, что в этот момент она просыпается. У нее на лице заиграла довольно веселая улыбка.
— Вам неудобно так сидеть. Возьмите вот подушку.
Она протянула ему подушку.
— Спасибо, но, правда…
— Хотите осмотреть дом?
— О, я его уже знаю!
Она нахмурила брови. У губ опять появилась горькая складка.
— Но… — начала она.
Потом:
— Это очень мило, что вы навестили меня.
Машинальным жестом она что-то стряхнула, может быть, пылинку, с голого колена Андрасси.
— Мне пора бы уже идти, — неуверенно проговорил он.
Она уже стояла перед ним, протянув руку.
— Если вы спешите…
Теперь у нее был такой вид, словно она прогоняла его. Какая странная женщина.
Лысого мужчину звали Ратацци. А полная сливочная женщина была госпожой Пальмиро. Эти две фамилии часто идут вместе. Их можно, в частности, прочитать на медной табличке, прикрепленной у входа одного старого здания в Неаполе на улице Милле.
Ратацци и Пальмиро, перевозки, третий этаж.
На первом этаже в витрине шляпника висит рекламный плакат. Фамилии Ратацци и Пальмиро напечатаны крупными красными буквами, и над буквами Ратацци мчится поезд, а по слову Пальмиро плывет пароход. Это неплохая реклама. Она привлекает взгляд. К тому же и дом очень приличный. Форстетнер, заказавший в Риме холодильник, уже написал им, чтобы узнать, как будет обеспечена его перевозка.
— Я могу вам их рекомендовать, — сказал Сатриано. — Это они занимались доставкой рояля Ивонны Сан — Джованни. А дело было не из легких.
Можно себе представить. Госпожа Сан-Джованни живет на вилле, расположенной очень высоко, куда можно добраться только по тропинке, очаровательной, восхитительной, тропинке, в общем, все, что надо, но только такой узкой, что там невозможно использовать никакой транспорт. Поэтому рояль несли люди на спинах, в разобранном виде.
— Я так боялась, — рассказывает еще иногда госпожа Сан-Джованни. — Мы с подругой следили за операцией. Вы не можете себе представить. Рояль на тропинке, на лестнице, среди моих гераней. Уверяю вас, после этого чувствуешь себя такой букашкой.
В этот день Ратацци и госпожа Пальмиро обедали на Малом Взморье, на террасе у Винченцо. Это было чудесно. Внизу на крупных белых валунах рыбак чинил сети. Другой рыбак заделывал что-то в своей лодке. Люди купались, правда их было немного, потому что вода еще не успела прогреться. Кто-то загорал на солнце, растянувшись на гальке или на досках перед кабинами. Потом они взяли такси и поехали в гостиницу.
— Я немного отдохну, — сказала госпожа Пальмиро.
— Я тоже, — сказал Ратацци.
В пять часов они вышли из гостиницы. Медленным шагом, чтобы не устать, они дошли до холма с семафором.
— Ты хочешь подняться наверх?
— Нет, у меня нет ни малейшего желания.
Они вернулись в гостиницу. Ратацци прошел за госпожой Пальмиро в ее комнату. Она начала раздеваться. Какое-то время она беспокойно рассматривала свою жирную ляжку с внутренней стороны.
Затем, по-прежнему держа руку на ляжке, приблизилась к Ратацци.
— Что это такое, как ты думаешь?
Ратацци наклонился.
— Ба! Комар укусил, — воскликнул он.
Затем галантно:
— Я понимаю этого комара. Приятное место. Там можно хоть целый отпуск провести.
Госпожа Пальмиро сдержанно улыбнулась. Она была родом из Сицилии, а сицилийцы не любят гривуазных речей. Может, поэтому ее улыбка оказалась такой скупой. Тем временем Ратацци тоже начал раздеваться.
Внизу, в холле, наклонившись к своему служащему, директор отеля проверял счета. У него была голова, похожая на зад, с таким же добродушным выражением, с такими же огромными, но бледными щеками. К ним подошел маленький тощий человечек с длинным туловищем и короткими ногами. Директор воскликнул:
— О! Какой приятный сюрприз!
Потом добавил очень быстро:
— Госпожа Пальмиро только что вышла. Буквально секунду назад. Вы еще можете ее догнать.
— Я лучше подожду ее наверху, — сказал тощий господин.
— Но…
Человечек ловко прошмыгнул мимо директора.
— …Мне надо помыть руки.
И он изобразил, как сейчас будет мыть руки.
— Я тут же спущусь.
Он был уже на лестнице. Директор повернулся к своему служащему, покорно опустив плечи и разведя в стороны руки, как бы говоря, что он сожалеет, но ничего не может сделать, и что в конце концов ему плевать.
— Ладно, — произнес он.
Человечек подошел к двери госпожи Пальмиро. Постучал. Постучал настойчиво.
— Кто там?
— Это я.
Все было очевиднее очевидного. Однако за дверью наступила тяжелая тишина. Вдали, где-то очень далеко, работал лодочный мотор: пом, пом, пом, как биение сердца.
— Открой, — потребовал человечек. — Открой сейчас же.
— Минуту, Антуан, — прозвучал голос госпожи Пальмиро.
Дверь, обычная дверь из тонкой древесины, окрашенная в светло-зеленый цвет, с эмалированной планкой, на которой стояла цифра 17. В глубине коридора, около выхода на лестницу, осторожно высунулась голова директора.
— Открой, — повторил человечек. — Я знаю, что ты не одна.
Он несколько раз дернул ручку. Дверь открылась. Она даже не была закрыта на ключ. Антуан был так этим удивлен, что ничего не мог сказать. Он смотрел на ручку двери. Госпожа Пальмиро стояла перед ним. Она успела накинуть голубой пеньюар. Желтое стеганое одеяло валялось на полу, а Ратацци лежал на кровати, натянув до подбородка простыню, держа ее обеими руками. Пальмиро вынул из кармана руку. В ней был зажат револьвер. Его жена с придыханием произнесла:
— Антуан…
Он посмотрел на нее.
— Но это же смешно, — сказала она.
Она взглянула на Ратацци, словно желая удостовериться, что это ей вовсе не снится. А Ратацци, странно скривив рот, смотрел из-под простыни только на револьвер. На этот маленький глупый предмет, который одним своим присутствием меняет ход разговора, который притягивает к себе все танцующие частицы жизни, все внимание. Есть только револьвер. Все остальное перестает существовать.
— Я убью его, — сказал Пальмиро.
Нет, он не сказал: «Я его убью». Он сказал: «ammazzero». Это не одно и то же. Простой перевод здесь не дает точного представления. Слово «убивать» какое-то холодное, даже равнодушное. Его звучание какое-то клейкое, и смысл его вкрадчивый, змеиный, оно напоминает сладостное коварство кинжала и короткий выстрел браунинга. А слово «ammazzero» означает не смерть, а уничтожение, насилие, обрушивающееся сверху, кулаки, куча избитых тел, лежащих в углу. Точнее надо было бы перевести: «Я его изничтожу». И одновременно представить себе этого маленького, хрупкого, хилого человечка.
Он сделал еще один шаг по направлению к кровати. Комната, такая светлая, с желтыми занавесями, с солнечными бликами на розовой плитке, женщина в голубом, голова Ратацци на белой подушке — все повернуто, направлено к маленькому черному человечку, смешному со своей шляпой в одной руке и с револьвером — в другой, с тусклым взглядом из-за жалких очков. А он приближался. И словно вся комната начала двигаться вместе с ним. Вся тяжесть комнаты. Он был похож на человека, который идет по доске, стараясь сохранить равновесие. Он идет, приближается. Доска медленно клонится в одну сторону, вот-вот перевернется. И пейзаж вместе с ней.
