Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое
У Гобоиста от армянского гвалта, от дыма уже разболелась голова, и Анна милостиво разрешила ему пойти проветриться. На его место уселся вывернувшийся откуда-то милиционер Птицын — он уже был вполпьяна, но все совал жене пластмассовый флакон Fairy.
— Ну-ка на место положь! — шипела Птицына.
— Нет, ты скажи — то или не то? — упрямился подвыпивший милиционер.
Анна обсуждала с армянскими женами цацки, которых на каждой было килограмма по два, показывала свои браслеты и кольца, тоже ведь была лицом южной национальности. Гобоист отошел метров на десять и закурил. Ему хотелось домой. Или дальше — на гастроли в Испанию, куда ему предстояло отправиться в октябре. Лучше в Барселону, и вечерком, нарядившись в белый костюм, выйти на променад на Эспланаду…
— Артур сказал, в культур-мультур работаешь?
Гобоист обернулся. Перед ним стоял тот, в золотых цепях, цеховик-кондитер, то ли Арсен, то ли Армен. Карен — вот как! Скалился во весь рот, сверкая золотыми коронками.
— Да, помаленьку, — кисло промямлил Гобоист.
— Платят вам в культуре хорошо, знаю, у меня брат в филармонии замдиректора работал. Ну, пойдем, — приобнял его кондитер за талию, — будешь шашлыки кушать. Такие шашлыки Артур делает — пальчики оближешь… Еще будешь просить. А потом мой торт кушать будешь. Во-от такой торт, слушай. — Он развел руки, потом ткнул Гобоиста в живот и довольно засмеялся всеми своими золотыми коронками. — У вас в Москве такой торт не пекут…
Гобоист съел шашлыка две палки, выпил почти литр водки — ему все настойчиво наливали, и пил он, не дожидаясь тоста, причем глотками, как привык на приемах и уже не умел пить до дна махом. И совершенно осовел, даже икнул пару раз. И шепнул Анне: я пойду. Его проводили нехорошими взглядами, когда он, не сказав тоста, не поблагодарив, шатаясь, выполз из-за стола. Русские свиньи, говорили эти взгляды, за столом себя вести не умеют…
Анна, конечно же, осталась — сгладить впечатление от поведения мужа, а тот побрел к себе, все бубня под нос: культур-мультур — мультикультур… В кабинете он поставил свой собственный диск, на котором были собраны лучшие из исполненных им квартетов, рухнул на тахту и все повторял сквозь дрему: культур-мультур…
Поздним утром он очнулся, попросил Анну заварить крепкого чая, принял аспирин и раскрыл футляр. До гастролей оставалось совсем немного времени, а все лето за этими хлопотами по домоустройству он занимался через пень колоду. Так в детстве всегда говорила его мать, никогда не говорила иди учить уроки. Именно что заниматься. Или: тише, папа занимается, а не работает, скажем. И, говорят, ежедневно репетируя, так же говорил сам Рихтер.
Обычно, приступая, он для начала подносил футляр к лицу. Бережно доставал инструмент. И перед тем, как приблизить к губам, потягивал два-три раза носом, обнюхивал. Гобой пахнул молодым деревом, как волосы помытого ребенка… Он прилежно занимался часа полтора. Насквозь вспотев, вышел на балкон с гобоем в руке. Внизу Артур и его кузен, оба по пояс голые, несли тяжеленные носилки со щебнем — засыпать дорожку скорее всего. Они вывалили щебень перед их общей калиткой — так было устроено в Коттедже, что на каждые два смежных отсека была одна калитка из переулка. Артур увидел Гобоиста, опустил носилки, вытер пот со щеки, сверкнул зубами и весело крикнул:
— Физическая работенка — самое то с похмелья! Пот выгоняет лучше всякой сауны.
Но тут откуда-то из-под балкона вывернулась старуха, задрала голову и грубо заорала, будто и не было вчера дружного общего застолья:
— Что, натрубился уже?
— Это не труба, мать, это гобой, — сказал ее сын, опустив носилки и с интересом наблюдая всю сцену.
— По мне хоть тромбон, — живо откликнулась старуха, обнаружив некие музыкальные познания. И снова обратилась к Гобоисту: — Ты что ж, ядрена матрена, хочешь, чтоб они на тебя пахали, так, что ли? По дорожкам-то ходить будешь, а? Не слышу! А носилки они одни должны таскать? Мы, значит, армяне, а вы — на гобое!
Гобоист ретировался в страхе и обиде. Он ничего не понимал. Не он ли тайно сунул вчера блок дорогих дамских сигарет старухе. И как ей объяснить, что его руки, его руки… Часто билось сердце — тахикардия. Он налил себе коньяка.
Глава пятая
Вокруг жил народ.
Поселяне все были люди не местные, кто откуда. Потому что поселок был построен всего несколько десятилетий назад для рабочих так называемого Хозяйства МК, то бишь Московского комитета партии. Соответственно, основной жилищный фонд — все эти развалюхи и бараки — принадлежал не жителям, а Хозяйству, и был, что называется, служебным. Соответственно, и жители поселка были не хозяевами, а существовали от щедрот начальства.
Некогда для столичной партийной верхушки здесь на просторных полях, на ферме, при которой имелся даже цех по производству йогурта, — финское оборудование нынче разграбили, — в огромном саду, теперь заросшем и заброшенном, выращивали экологически чистые яблоки, копали экологически чистую картошку и надаивали экологически чистого молока. Хозяйство — судя по роскошному коттеджу директора Наварского, расположенному в Поселке банкиров, не в рабочем же, конечно, — некогда процветало. Впрочем, глядя на развалюхи простых рабочих-поселян, этого сказать было никак нельзя. Ну да эти контрасты относятся уже не к экологической, но к идеологической чистоте: где ж вы видели при развитом социализме грубую уравниловку, чтоб не каждому по труду! Впрочем, социализм давно кончился, МК приказал долго жить, а Поселок МК остался — так, кстати, он и продолжал официально называться.
В поселке была и некая привилегированная прослойка: главный инженер Женя с женой — работником риэлтерской фирмы, электрик Сережа с женой — массовиком-затейником в санатории, оба мужика прибыли из какого-то некогда закрытого города, из Забайкалья, оба инженеры, второй, электрик, — специалист по микросхемам. Эти две пары жили тоже в коттедже со всеми удобствами, но не в таком большом, как Коттедж. Наконец, была еще и агроном Валя с мужем Сашей, служившим личным шофером Наварского, у них имелась даже однокомнатная квартира в Москве, которую они сдавали. Ну и две одинокие дамы, отдел кадров и бухгалтерия, — вот и вся чистая публика.
Рангом ниже шли три мужика — водители самосвалов. Это была пролетарская элита, и эти трое пользовались особым уважением прочих поселян: пили мало, а зарабатывали по местным понятиям много.
На особицу жил дед Тихон — мастерил зимой фанерные лопаты для расчистки снега, осенью торговал картошкой, а его сын разливал по кружкам пиво в Городке, в тычке на углу Ленина и Карла Маркса, специальность тоже весьма уважаемая. Жена деда гнала самогон на продажу, давала в долг, но в рост. Это были, так сказать, кулаки. Прочее же население, в основном оставшееся после гибели МК без работы, беспробудно пьянствовало, живя с огородов…
Центром поселка была, как уже было сказано, восхитительно пахнувшая на вкус котов и бродячих собак огромная помойка. Сюда же приходили кое-что поклевать куры, на которых вовсе не обращали внимания ленивые упитанные крысы. Слетались вороны. Так что помойка была чем-то вроде местного зоосада.
Изредка начальство со своего высока вспоминало о помойке. Раз в два-три года ее обливали бензином и поджигали. Выскакивали оттуда паленые крысы, а в воздух поднималось редкостного зловония облако, медленно относимое ветерком куда-нибудь в сторону бора и через пару дней таявшее. Уже на глазах обитателей Коттеджа к помойке подъехал самоходный кран и сгрузил рядом с нею три тяжеленных чугунных ржавых бака, судя по запаху, бывших в употреблении. Начальство полагало, видимо, что теперь отходы жизнедеятельности сознательные поселяне будут складывать в эти резервуары, которые потом будут вывезены на официальную помойку. Но этой мечте, как и всем фантазиям на Руси, не суждено было сбыться: той же ночью баки исчезли.
Ни у кого из жителей не было сомнений в том, что это алконавты сперли. Но каков же должен был быть энтузиазм, чтобы украсть три неподъемных смертному человеку чугунных бака! И что, собственно, с этими баками дальше делать?
Версии среди поселян ходили две. Первая: снесли в Поселок банкиров. Но зачем банкирам, прости Господи, ржавые вонючие баки? Само зарождение версии этого рода говорило о том, что у народа — весьма смутные представления о банкирском и чиновничьем быте… Вторая версия казалась правдоподобнее: баки ушли на деревню — имелась в виду недалекая деревенька Клопово, куда и вела единственная дорога — мимо Коттеджа, мимо банкиров и дальше налево в деревню, чтобы оборваться крутым косогором. Придавало этой версии некую устойчивость то обстоятельство, что ржавые прочные баки весьма полезны в крестьянском обиходе: их закапывали в землю на задах огорода, за лето сбрасывали в них сорняки, ботву и прочее, готовя к весне перегной, он же компост — на удобрение… Так или иначе помойка осталась в первозданности.
