Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое
— Костя, ты — бренд! Нет, скажите, братцы, он бренд или не бренд?..
Гобоист был спокоен, почти счастлив и нашел свою жену даже похорошевшей, когда она приехала за ним в Шереметьево. Он, едва заметил ее фигурку, пошел зеленым коридором и заволновался, как когда-то, когда она встречала его объятьями, поцелуями и даже слезами украдкой. И его музыканты потом говорили завистливо:
— Как она тебя любит!
Но это было давно…
Несколько дней по возвращении Гобоиста Анна была мила, предупредительна и даже весела, чего он не замечал за ней в последнее время. И когда они приехали в Коттедж, на дачу, как говорила Анна знакомым, то сразу захлопотала на кухне. Будто оба соскучились по спокойной домашней жизни, ведь такие тихие дни вдвоем за последний год можно было пересчитать по пальцам…
Гобоист поднялся в кабинет, взял со стола одну книгу, другую — обе были заложены, но не дочитаны. В углу он заметил спящую на трубе отопления бабочку. И почему-то подумал: ангел прилетел. Гобоист приблизился и стал рассматривать ее. У бабочки были темно-каштановые с белыми разводами крылья, а подкрылки алые, как лепестки цветка. Гобоист не мог знать, что зовут бабочку крылатая медведица, был слаб в энтомологии. Он решил не будить ее, но порадовался, что теперь не один. Потом осмотрел рабочий стол и с нежданной радостью увидел исчерканные ноты, плоды его бесплодного сочинительства. И вдруг понял, что теперь у него получится: едва сдержался, чтоб тут же не пристроиться к пианино. Нет, браться за работу нужно со свежей и холодной головой, а не в порывах и возбуждении. Так называемое вдохновение — это всего лишь самообольщение, удел профанов и неофитов. Утром в понедельник, когда Анюта уедет, в одиночестве он и приступит…
Они поужинали в гостиной, Анна выпила испанского вина, он — пару рюмок лимонной водки перед супом; она раскраснелась, без остановки говорила о своей работе, об интригах и премиях, он хотел было рассказать, как варварски на его взгляд перестраивают Севилью, но она не слушала; Гобоист тайком посматривал в телевизор, но вскоре они выключили, не досмотрев, какую-то идиотскую телеигру, — он, впрочем, иногда смотрел эту ахинею, любил отвечать на вопросы быстрее участников, чувствовать себя умнее других, по определению жены, — и отправились в спальню. Впервые за долгое время Анна, как когда-то, назвала его мой Кот и заснула у него на плече.
4В субботу он проснулся рано и услышал, что настала зима. Утром глянуло было солнце, но уже к одиннадцати подул холодный ветер, бесшумно задрожали пустые ветви в саду под балконом, с севера поползли низкие, тяжелые облака. Потом и впрямь пошел снег. Гобоист выглянул в окно спальной: за крупным мокрым снегом почти не угадывалась дорога; спустился вниз — Анна варила на кухне кофе. Его внимание привлекли странные щелчки, доносившиеся со двора: выстрелы не выстрелы, удары не удары — будто кто-то упражнялся с мухобойкой. Как был, в халате и тапочках, Гобоист вышел на крыльцо. Артур в сапогах, в джинсах, в свитере с высоким воротником и в бейсбольной кепочке целился из винтовки в соседский плетень. Потом нажал курок. Э, черт, уворачивается, сука, — процедил злобно. И опять стал целиться, не замечая соседа.
— Здравствуй, Артур.
— Привет, — откликнулся тот, не оборачиваясь, и опять выстрелил.
— Как у вас здесь дела? — поинтересовался сбитый с толку Гобоист. Он засомневался, что сосед за своими семейными заботами вообще заметил его, Гобоиста, месячное отсутствие.
— Да вот, кошку хочу пристрелить, — мрачно отвечал Артур, целясь.
— Зачем? — глупо спросил Гобоист.
— Мать прикормила. А кошка эта по помойкам шастает, мышей таскает… А здесь дети.
— Правильно, — раздался голос милиционера Птицына. Он стоял на своем крыльце в одной майке и в трениках, ловил, перегибаясь через перила, снежинки, слизывал их с ладони. Потягивался, морда распухла с похмелья. Он проявлял явный интерес к охоте Артура, глядел с завистью, наверное, сам не против был бы присоединиться. Так ведь не боевыми же по ней палить из табельного? А попросить ружье у Артура стеснялся. — Да только мелкашка ее не возьмет, Артур.
— Если попасть куда надо… — свирепо отвечал тот. И опять нажал на курок.
Кошки, впрочем, видно не было, она затаилась, должно быть, где-то под плетнем. Гобоист помнил эту кошку, она приходила и к ним. Беленькая, пушистая, старухи-соседки, у которых она жила, звали ее Дуся. Ни к селу ни к городу он вспомнил Кота и кошечку из Спящей красавицы и про себя помяукал на гобое.
— Артур, я тут тебе сувенир привез, испанское вино.
— Да я вина не пью, — небрежно отвечал тот. — Я больше водочку. Ну да женщины выпьют.
Вино было очень хорошее — дорогое Rioha. И Гобоист решил, что коли так — он и сам его выпьет с женой, Анна обожала красные вина.
— А тебе — фляжечку виски, — обернулся он к Милиционеру.
— Вот это дело! — оскалился тот и потер руки. — Неужто из Испании?
— Конечно, — не моргнул глазом Гобоист и подумал: это за какие же грехи он будет переть из Испании шотландский виски для этого дурака? Купил пластмассовую бутылочку в дьюти-фри в Шереметьеве…
За завтраком Гобоист сказал:
— Нет, он и впрямь Тигрович. Надо же — палить по кошкам! Ну да он дикарь, конечно…
— Ты высокомерен, — прервала его Анна.
— Я? — удивился Гобоист.
— Ты, конечно, стараешься быть справедливым, воздавать по заслугам, не говорить о ближних дурного, но это еще не демократизм, так — воспитание.
Гобоист поразился: он никогда не слышал от Анны такого рода рассуждений, отнюдь не лишенных тонкости. В душе он считал себя демократом. Но был барином, разумеется, и весь его демократизм был замешан на плохо скрываемой снисходительности, тут Анна была права.
— За это они тебя и не любят!
— Кто — они?
— Да все! — зло сказала Анна.
Гобоист удивился: еще вчера Анна была с ним так мила, а сегодня явно раздражена и норовит его задеть. Ведь это неверное утверждение: все с ним вполне любезны. Но тут он вспомнил старуху Долманян, и идиотскую историю с лопатой, и то, как невежливо отреагировал Артур на предложенный им сувенир, и затосковал. Да уж, о любви здесь говорить не приходилось. Очевидно, он не нравился соседям, нет… И радость возвращения затуманилась, вокруг посерело.
Супруги провели пустой день: Анна сварила бадью супа — Гобоист так все подгадал, чтобы пробыть за городом подряд дней пять, до четверга, но эта манера Анны готовить впрок раздражала: трехдневный суп он безжалостно, но тайком выливал. Она также натушила мужу здоровенную кастрюлю мяса, и даже это казалось Гобоисту проявлением нетерпеливого желания от него отделаться: Анна готовила быстро и очень невкусно… Он во все время ее кулинарного штурма валялся на диване в гостиной перед включенным телевизором, читал газеты вполглаза. От вчерашней радости встречи не осталось и следа.
— Что ты уставился в этот ящик? — раздраженно сказала Анна.
— Смотрю передачу про кактусы. Живут по триста лет. Весят под тонну. Всегда на одном месте. Полгода собирают влагу, вторые полгода пьют…
— Хотел бы быть кактусом?
— Не предлагают…
После обеда молча играли в подкидного дурака, — переводного, пики только пиками, — оба чувствовали, что говорить не о чем.
Наконец, Анна сказала:
— Отец плохо себя чувствует, его кладут в госпиталь. Так что я поеду сегодня.
— Поезжай, — равнодушно откликнулся муж. Он впервые слышал о болезни тестя, впрочем, тот любил время от времени полежать в больнице профилактически — поиграть в карты с другими генералами и попить коньячка без комментариев пронырливой жены. И Гобоист перевел жене пикового валета.
Анна бросила карты.
— Поеду, — повторила она. — Хочу проскочить Волоколамку засветло…
— Да-да, конечно…
У него был литровый флакон виски, и он уже прикинул, как устроится в кабинете, завернется в плед, откроет Франса и будет потягивать янтарную жидкость под свежезаписанного Гайдна, — он привез несколько дисков, ему не терпелось послушать. Но только, когда никто не будет мешать.
5Когда он выпил почти треть бутылки, то остановил музыку — отчего-то исполнение ему казалось неважным, а может быть, просто устал. К тому ж он наткнулся у Франса на замечание о дружбе с бывшими любовницами: «Подобные отношения — последнее прибежище сластолюбцев: пол в той же мере свойствен душе, что и телу». Гобоист с годами действительно научился с женщинами дружить, и приятельниц у него было больше, чем и приятелей, и любовниц.
Он отложил книгу. Голова чуть кружилась. Вдруг почудилось, будто он забыл, какой сегодня день. И понял, что не у кого узнать. Ведь если просто постучать хоть к Космонавту и спросить, какое сегодня число и какой день недели, соседи сочтут, что он сошел с ума. А если позвонить знакомым, то те решат, что у него белая горячка, и разнесут по свету. Да и кому звонить — остались лишь работодатели. И почти не осталось друзей… Что ж, ему всегда через дней пять становилось особенно одиноко по возвращении с Запада — тоска встречи с любимой отчизной. Он позвонил своему администратору — тот, естественно, лыка не вязал; позвонил своему старому, консерваторскому еще товарищу, но того дома не было, ответчик сказал, что будет только в декабре — гастроли, наверное. Добрался до давних подруг и никому не дозвонился. Позвонил еще одной даме, так, поболтать — он знал ее шапочно, это была обозревательница с телевидения, как-то пригласила его в свою программу, — и она взяла трубку. В ответ на как поживаете сказал одиноко. Безо всякой задней мысли простодушно описал свой пустынный вечер. И осторожно:
