Николай Гарин - Таежная богиня
Валерия напряглась, но ничего, кроме стука ходиков, не услышала.
— Нет, ничего не слышу, — так же шепотом, но уже более расслабленно ответила девушка и сладко зевнула. — Ложись давай, никого нет, не выдумывай, я сама дверь на крючок закрывала, — проговорила она и легла.
Никита весь превратился в слух. Внизу кто-то ходил! Шаркающие шаги напоминали шаги бабушки. “Когда это она вернулась? С чего бы?”
Вдруг что-то громко сбрякало и покатилось по полу. “Нет, это не она! — по спине Никиты пробежали мурашки. — Тогда кто?!” Он потянулся к лампе, висевшей над столиком, которая включалась путем вкручивания лампочки в патрон. Но снова замер. Внизу скрипнули дверцы шкафчика, где у бабушки хранилась праздничная посуда. Зазвенели бокалы, рюмки, вазочки...
— Лежи тихо, я сейчас, — на ухо Валерии проговорил Никита и медленно поднялся с дивана. Но не успел он взяться за лампу, как внизу с грохотом упал мешок с картошкой, что стоял на лавке у окна, и по полу, гулко стуча, покатились картофелины. Едва затих этот шум, как дом содрогнулся от еще одного могучего удара — это рухнула набок бочка с водой и по полу с плеском ринулся водяной поток, сметая все на своем пути. Пройдя сквозь щели в досках пола, вода забарабанила о железные листы в подполе. Никита застыл на месте. Внизу происходило что-то невероятное: двигались стулья, позванивали стаканы, капала вода. Со звоном вылетело кухонное окно.
Вдруг скрипнула лестничная ступенька. Кто-то поднимался на чердак. Когда пискнула следующая ступень, Никита уже достал из сундука нож отца и потянулся к лампе, намереваясь зажечь ее в момент, когда скрипнет последняя ступенька. Его била крупная дрожь.
“...Девять, десять”, — продолжал отсчитывать шаги Никита. Как ни странно, страх стал отступать. Четче, острее заработала голова. Как только даст о себе знать пятнадцатая ступенька, он включит свет, и все станет ясно. Он будет драться, кем бы ни была эта тварь.
“...Одиннадцать, двенадцать... — наступила пауза, — что за черт, почему он не поднимается выше? Ах, да! Он хорошо видит в темноте, а с двенадцатой ступени как раз виден весь чердак!” И Никита крутанул лампочку. Темнота взорвалась ярким светом. Никита бросился к лестнице. Однако она оказалась пуста. Куда он делся? Не мог же спрыгнуть с такой высоты и бесшумно! Осторожно, продолжая сжимать в руке нож и готовый к любой неожиданности, Никита стал спускаться с чердака.
Мокрый от пота, он дошел до кухни, нашарил выключатель и включил свет. От увиденного у Никиты открылся рот. С минуту, выпучив глаза и озирая все вокруг, он стоял не шелохнувшись, ничего не понимая. На кухне и в бабушкиной комнатке был полный порядок. Все вещи были на своих местах. Бочка с водой, мешок с картошкой, стулья, посуда, даже кот Степан, по-хозяйски развалясь на бабушкиной кровати, с недоумением глядел на застывшего вдруг Никиту.
— Ник, ты выключишь наконец свет или нет?! — будто из другой жизни, послышался недовольный голос Валерии.
Никита большой тряпичной куклой опустился на стул, обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону, как от невыносимой боли. Потом встал и медленно, как в бреду, поднялся на чердак. Взялся за лампу и уже хотел было ее погасить, как по спине опять пробежал холодок — отцовская тетрадь, которую он закрывал перед сном, была открыта. “Фантастика!”
— Лер, а Лер! — с дрожью в голосе проговорил Никита.
— Слушай, ты сегодня ляжешь или нет?! — раздраженно пробормотала в ответ та.
— Ты тетрадь открывала?!
— Какую тетрадь? Ник, ты почему не спишь и меня мучаешь?
Никита точно помнил, что закончил читать на сорок первой странице, а тут была двенадцатая. Посмотрел на спящую Валерию, но спрашивать больше не стал, а присел к столику и уставился на странный рисунок.
Рисунок действительно был странным. На странице двенадцать был изображен этот, бабушкин, дом на фоне заросших лесом скал. Дом очень удачно был вписан в уютное горное ущелье, с небольшой речушкой, кудрявыми кедрами, лиственницами. Вокруг дома было много деталей, тонко нарисованных пером. Никита достал из сундука старинную лупу и стал внимательно разглядывать эти детали. Его удивило их множество, утонченно проработанных, казалось бы, незначительных для рисунка. “Вот это да!” — вырвалось у Никиты. Хотя что тут особенного? Тетрадь для полевых работ, и, как черновик, вся изрисована. Здесь были и собаки, и птицы, и какие-то вещи, а на двенадцатой странице отец взял да и нарисовал свой родной дом, вписав его в горный пейзаж, ничего странного. Под рисунком дома была изображена какая-то схема, похожая на лабиринт. Сначала Никита не обратил на нее внимания, но потом представил план дома и мысленно наложил этот лабиринт-схему на план.
Через минуту, схватив тетрадь, он уже спускался со ступенек. Дойдя до входной двери, он развернулся и пошел обратно, не отрывая взгляда от тетради. Поднимаясь по лестнице и дойдя до двенадцатой ступеньки, он остановился и попрыгал, вызвав жалобный скрип досок. Память тотчас напомнила этот звук: именно здесь остановился Кто-то. Взглянув на схему, Никита медленно развернулся на сто восемьдесят градусов и уперся взглядом в доски, которые закрывали стык крыши с пристроем, клиновидное пространство, зашитое со всех сторон. Эти доски находились ровно перед глазами.
От предчувствия чего-то необыкновенного Никиту слегка затошнило. На плохо гнувшихся ногах он принес из кладовки гвоздодер и топор. Трясущимися руками Никита стал отдирать нижнюю доску. Гвозди вылезали из древесины с диким визгом и треском. Валерия опять проснулась. Глядя на Никиту с нескрываемой ненавистью, она наспех закуталась в одеяло и пробежала вниз, чуть не сбив его на лестнице. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал отдирать застаревшие доски. Под толстым слоем светлой пыли в нише лежал большой пакет, перевязанный крест-накрест узкой лентой.
Никита долго не решался его развязывать. Он положил на него руку и закрыл глаза. Едва он это сделал, как увидел отца, с мягкой улыбкой дорисовывающего его детские рисунки. “Ну вот, вот так, и тогда кошка будет походить на собаку...” Открыв глаза, Никита потянул за кончик бантика...
Брякнул крючок, скрипнула дверь, потом мягко хлопнула, закрываясь. “Лера, — подумал Никита. — Странно, куда это она?” Никита отложил пакет, спустился вниз и включил свет на кухне. Дверь была заперта на крюк. Войдя в бабушкину комнату, он увидел безмятежно спящую Валерию.
Сверху в пакете лежал пожелтевший лист, на котором в самом центре мелкими буквами было написано два слова, от которых внутри Никиты все оборвалось: “Здравствуй, сын!” И чуть ниже — дата. Число, месяц и год стояли нынешние.
Никита потряс головой, оглянулся назад, точно за спиной стоял кто-то, готовый разразиться смехом. Встал, прошелся до проема и обратно. Снова взял лист, стал вертеть, разглядывая его с разных сторон. Нет, все правильно. Дата была поставлена давно.
— Ну ладно, — немного успокоившись, проговорил вслух Никита и, отложив листок, взялся за свернутую в несколько раз карту, лежащую в пакете сверху. Когда развернул, вновь ахнул от изумления. Карта Урала на плотной коричневой бумаге походила на старинную гравюру с тончайшей проработкой сопроводительных рисунков. На ней не было ни масштабной сетки, ни высотных цифр, ни условных обозначений. Реки, их берега со скалами, деревьями, избушками, зверями и птицами были нарисованы так, как в старину художники изображали по обе стороны улиц фасады домов. Кое-где в узких лодочках плавали странные люди, а под лодками рыбы... Эту карту можно было поместить в раму, повесить на стену и любоваться как произведением искусства. Однако сложные рисунки и знаки делались явно не для эстетики, надо было разбираться и разбираться с ними.
Но когда Никита присмотрелся, его лицо еще больше вытянулось, а брови поползли вверх, — это была не вся карта, а только ее часть! Один из краев был грубо и неровно оборван и напоминал профиль какого-то существа. Кроме того, хребты и реки обрывались как-то нелогично. Перевернув карту, Никита обнаружил надпись отца — “Прошка Лаплах”. Он стал вертеть карту дальше, но больше никаких сведений не было. Почему так странно?! Может, в остальных бумагах что найдется?
Аккуратно сложив карту, Никита отложил ее в сторону и взялся за альбомы. Их было несколько. Все они были из плотной бумаги, похожей на теперешнюю акварельную, слегка затертые, с тщательно проклеенными вручную торцами, отчего листы хорошо перелистывались и накрепко держались единым блоком. Эти альбомы были из другого времени, неторопливого, строгого и надежного.
Затаив дыхание, Никита открыл первый альбом. Это было прикосновению к отцу-художнику. Прикосновение через двадцать лет. Шероховатость бумаги, ее запах, тепло... Никита снова на секунду почувствовал себя маленьким, неловким, беззащитным. Ощущения прошлого и настоящего поменялись местами. Он закрыл глаза и тотчас почувствовал, как на голову легла тяжелая рука и ласково потрепала волосы. “Папа?!” — вырвалось у Никиты, и он открыл глаза. Тряхнув головой, он оглянулся и только тогда взглянул на первый рисунок. Сначала Никита подумал, что альбом следует развернуть, поскольку непонятно, что было изображено. Какая-то абстрактная композиция, без темы, без какой-либо другой зацепки. Первое, что он узнал, была фактура меха и камня. Мех был красивый, пепельного цвета, а камень замшелый. Но вот за мехом и камнем, как это бывает на рисунках для детей, где нужно отгадать какое-то изображение в густоте веток, проступили силуэты людей в странной одежде и позах. Перспектива на рисунке была обратной, как на иконах. Чем больше Никита вглядывался, тем больше погружался в какое-то иное, втягивающее в себя пространство. Никита с удовольствием блуждал в лабиринтах рисунка, который из плоского превращался в объемный, появлялись тени, планы. Ему пришлось буквально вырвать себя из столь странного состояния и перевернуть следующую страницу...
