Е. Холмогорова - Граница дождя: повести
— Спасибо вам, мои родные. Я теперь долго буду ваши подарки изучать и как бы путешествовать. Фотографии остальные поскорей проявите. Машенька, накапай-ка мне валокординчика.
Долгие мучения и консультации по поводу подарков завершились удачно: была закуплена куча альбомов — мировые столицы, старинные русские города и огромная «Старая Москва». Балюня не слишком жаловала телевизор, читать даже с лупой ей было трудновато, а вот рассматривать картинки она была большая любительница.
Расцеловались и ушли. С Балюней расстались каждый до «своего» дня. Уже несколько лет, как Балюня перестала выходить на улицу и они поделили неделю: в понедельник — Верочка, в среду — Сережа, в пятницу — Маша бывали у Балюни с продуктами и рассказами о последних новостях.
Верочка напросилась к Маше переночевать, и как обычно они засиделись до трех часов, обсуждая ее девичьи проблемы.
— Надюша, ну откуда ты всегда знаешь, что именно мне нужно? Только я успела подумать, что к этой юбке подошли бы серые колготы, а потом себя остудить, что это уже разврат: радоваться надо, когда колготки целые, а цвет — от лукавого… Спасибо. А я вечно мучаюсь с подарками и сколько раз тебе дарила невпопад.
— Машка, не говори глупости — «невпопа-ад». Мне-то и думать не надо, ты не замечаешь, иногда так мечтательно скажешь о какой-нибудь ерунде, сама забудешь, а я уже зацепила, даже могу тебе напомнить, когда именно ты говорила про серые колготки.
За болтовней они уже почти дорезали неизменную колбасу и устроили нехитрое учрежденческое застолье, поначалу, как правило, тягостное своей обязательностью, но затем зачастую оборачивающееся милыми посиделками допоздна с парой-тройкой походов в ближайший магазин, а потом — в круглосуточно открытую палатку.
Двадцатилетие своей работы в издательстве Маша скрыла — это был бы повод, требующий от начальства каких-то официальных шагов: приказа, премии, не дай бог, памятного подарка, а ее день рождения традиционно воспринимался как логическое завершение восьмимартовских торжеств, своего рода опохмелка. Корректор — должность техническая, но облегчение и счастье, наступившие для Маши после трех барщинных лет «молодого специалиста» в школе, как ни странно, не прошли с годами. Она совершенно не умела справляться с орущей массой, мучилась, поставив законную двойку, и яростно ненавидела своих коллег — толстых теток, выпирающих телесами из своих скрипучих синтетических костюмов. Они, впрочем, отвечали ей взаимностью. Издательство показалось ей раем, а статистические талмуды, не говоря уж о книгах по экономике и финансам, которые были для него профильными, — сказками «Тысячи и одной ночи». Поначалу она немножко конфликтовала с редакторами, пытаясь влезать в текст, но раз-другой ее поставили на место, а как-то и просто повозили мордой по столу, и она унялась. Сейчас ей то и дело говорят спасибо за выловленные нелепости и фактические ошибки, но свой неутоленный редакторский зуд она выплескивает на поля только карандашом. Надюша, та читает, как машина, даже в содержание не вдумывается, пересказать потом не может, а опечатки видит так, будто они специально для нее выделены жирным шрифтом. Вот и получается, что ляпов у нее куда меньше, а какой там Маша «внесла вклад» — это ее личное дело.
Что говорить, повезло. Девочки из ее филфаковской группы сплошь и рядом вообще без работы сидят, косметику распространяют или газетами торгуют, а их тематика оказалась на пике моды, книги валят валом, в том числе и коммерческие. Да еще всякие там брошюры-буклеты…
Самое интересное, что было действительно весело. За стол сели пораньше, никто еще не торопился домой, в окна било солнце, плакали сосульки. Капало, впрочем, и с потолка: снежная зима добила их старенькую крышу, и — китайская пытка — в красующееся на подоконнике железное ведро ритмично плюхались редкие капли.
— Подарок дорогой имениннице Марии Александровне Барышниковой — внести, — скомандовал главный редактор, и на пороге появился издательский завхоз с полуметровой пальмой-драценой в огромном горшке.
«Сговорились они, что ли, — подумала Маша. — Володя цветок в горшке прислал, эти туда же».
Ближе к концу забежал и Володя. На правах постоянного богатого клиента он чувствовал себя в издательстве желанным и всегда жданным гостем. И хотя об их отношениях, кроме Надюши, никто не догадывался, удивления это не вызвало — мало ли какие у человека здесь дела. Он галантно поднял бокал за новорожденную, перекинулся парой слов с кем-то из начальства, похвалил пирог с курагой. Потом подошел к пальме и стал расспрашивать Машу, что это за экзотический такой гигант. Увидев, что рядом никого нет, перешел на полушепот:
— Скучаю без тебя, но замот все время страшный, да еще собака заболела — не ест, кашляет, надо к ветеринару ехать. Может, к выходным разгребусь. Выглядишь хорошо. Ну, празднуйте. — Он метнул взгляд на стол. — Потратилась поди. — И вдруг каким-то незаметным движением выдернул из кармана бумажку, как фокусник, свернул ее в трубочку и глубоко воткнул в мягкую землю. — Забери при случае.
«Ничего себе цирковые аттракционы!» Дома при ближайшем рассмотрении бумажка оказалась зеленой, а очищенная от земли обернулась стодолларовой. «Дурак», — непонятно за что мысленно припечатала Маша, хотя применение свалившемуся богатству начала искать незамедлительно. Володя и раньше подкидывал ей что-нибудь по поводу и без: «Не соответствуешь ты своей фамилии, какой тут барыш. Хорошо, у меня фамилия другая», — и протягивал ей бумажку — всегда бледно-зеленую и почему-то такую новенькую, что хотелось спросить, давно ли он ее напечатал.
Три года назад он принес в издательство первый заказ, а вскоре Маше поручили курировать прохождение буклета в типографии — была у них такая практика. Она толком до сих пор не понимала, на чем Володя делает деньги, и не хотела вникать. Поначалу он возил ее из типографии куда-нибудь пообедать, потом стал бывать у нее дома. Маше было его жалко, хотя ни к какой жалости он не взывал: респектабельный немолодой господин на средних лет иномарке. Но ей все время казалось, что эта роль дается ему с трудом и он несколько переигрывает в своем стремлении «соответствовать». Ему и Маша-то была нужна для завершения картины — как же без любовницы! С молодой хлопотно, да и не те уже силы, а эта — не стыдно, хотя кто их видел-то вместе. Был он неглуп, начитан, держался барином и очень бравировал случившимся с ним несколько лет назад инфарктом. «Со мной, сама понимаешь, в любой момент всякое может произойти, — пестовал он свой шрамчик на сердце, словно орден, — надо беречь себя».
Володя любил красивые вещи, особенно мелочи, и Маша волей-неволей втянулась в игру, которую про себя называла «тайна дамской сумочки»: косметичка, носовой платок, расческа перестали быть для нее только утилитарными предметами, она была готова потратить сумасшедшие деньги на какой-нибудь чехольчик для зажигалки или брелок для ключей и удивлялась, как это раньше у нее в сумке бывала настоящая помойка — бумажки, вывалившаяся из дырявого кошелька мелочь, выдавленная из упаковки таблетка анальгина, давно исписанная шариковая ручка, как она могла доставать истрепанную записную книжку или мятую пачку сигарет?
Но, как известно, одно тянет за собой другое. Невозможно стало запускать в элегантную сумочку неухоженные руки, Маша впервые в жизни проторила дорожку к маникюрше и обнаружила, что не так уж это дорого. А потом появилась привычка до блеска полировать туфли и носить с собой (разумеется, в специальном кошелечке) миниатюрную губку для чистки обуви.
Следующим неизбежным шагом стало белье. Маша уже с беспокойством подумывала о том, что того гляди дело дойдет до одежды, а тут ее портмоне натуральной кожи окажется явно пустоватым.
Нельзя сказать, что она раньше не следила за собой. Еще меньшей правдой было бы считать, что Володя пробудил дремавшее в ней женское начало, как предположила Надюша. Дело было совершенно в другом. Много-много лет назад ее уже почти забытый теперь муж объяснил очень точно: «Кто-то из начальников, не то Маркс, не то Энгельс, говорил, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Тебя влезшая в голову идея физически подчиняет, ты уже не можешь бороться с ней, борьба заведомо неравная. И не потому, что ты — рабыня своих желаний, это совсем другое, тут инстинкт самосохранения: лучше подчиниться, чем погибнуть в неизбежно проигранной битве».
И в конце концов, чем ей еще было жить! Какое-то время назад она ясно поняла, что простая истина «жить сегодняшним днем», всегда казавшаяся пустой и даже в известном смысле безнравственной, для нее обрела конкретный, наполненный и нестыдный смысл.
Кто, кто сказал, что женщина, не имеющая детей, прожила жизнь зря! Да пусть посмотрит кругом — одни драмы, особенно сейчас, когда жизнь переломилась и опыт родителей не только не в силах помочь — мешает детям. Она живет честно: работает, помогает Балюне, не закисает, как многие. К Володе, конечно, привязана, хотя цену своему чувству знает — невысока, они здесь равны, нужны друг другу «для порядка».
