Е. Холмогорова - Граница дождя: повести
Вопреки обыкновению, гостей у нее сегодня не будет. Только-только отпраздновали Балюнино девяностолетие и еще не были готовы к новым родственным застольям.
Сережа очень хотел торжественно отметить Балюнин юбилей:
— Как ты не понимаешь, это же, высокопарно выражаясь, веха в истории семьи!
— Милый мой, покажи мне сначала эту семью! — Маша в тот день была явно не в духе. — И вообще, кого, например, ты пригласишь? Подруг ее не осталось — тетка Ксения при смерти, Ирина Николаевна в маразме. А единственная дееспособная и помоложе, Клементина Аркадьевна, шейку бедра сломала. Кстати, я ей позавчера звонила. Она абсолютно в здравом уме и твердой памяти, но ни о каких Софочке и Алексе слыхом не слыхивала. Ничего себе, а?
Балюня недавно вдруг стала требовать телефон каких-то Софочки и Алекса и страшно сердилась, когда Маша уверяла ее, что понятия не имеет, кто это такие. Сережа испугался, начал сыпать медицинскими терминами и через день колоть Балюне что-то очередное против склероза. И стал еще настойчивее требовать пышного юбилея:
— Мы с тобой, Верочка, Мамонтовы — вот уже почти десять человек.
Маша сдалась, но ясное понимание того, что, кроме них троих, есть только Мамонтовы, резануло ее.
Когда Балюня в конце войны вернулась в Москву, то обнаружила, что ее квартира прочно занята семьей мелкого начальника из наркомата тяжелой промышленности. Муж в лагере «без права переписки», страшно нос высунуть. Помогла контора, в которой она работала до бегства во Ржев. Теперь, в военное время, она приобрела стратегическое значение и название звучало устрашающе — «Союздинамитпром». Балюню взяли на ту же должность делопроизводителя и выхлопотали комнату в большой квартире у взорванного храма Христа Спасителя. Соседи несколько раз менялись, уезжали, умирали, а Мамонтовы, разрастаясь, получали одну комнату за другой, пока не стали единственными, кроме Балюни, обитателями квартиры. Несколько раз им предлагали разъезд, но Балюня встала намертво: я умру, квартира ваша будет. Главой семьи Мамонтовых была Зинаида Петровна, женщина цепкая и везучая: в своем глубоко пенсионном возрасте она работала бухгалтером в крупной фирме, была на хорошем счету и приносила в дом достаточно, чтобы обеспечить приличное существование. Муж ее, больше чем на десять лет старше, пришел инвалидом с войны, куда попал прямо с выпускного вечера, сейчас давно уже был на пенсии, нянчил троих внуков — двух дочкиных сорванцов и любимицу — дочурку младшего сына. Вся эта большая и довольно дружная семья с зятем и невестками разместилась в необъятной шестикомнатной квартире доходного дома в стиле модерн во 2-м Обыденском переулке около теперь восстановленного храма Христа Спасителя.
Отношения у Балюни с Мамонтовыми были скорее родственные, чем дружеские: «Друзей выбирают, а родственников — нет. И соседей тоже» — так она округло формулировала. Но Балюня зажилась, и, хотя хлопот она соседям не доставляла, двусмысленность ожидания конца их угнетала. Года четыре назад они устроили грандиозный ремонт, как говорила Зинаида Петровна, «под евро», произнося эти слова уважительно и со значением. Стены коридора, по которому малыши гоняли на роликах, покрылись какой-то модной пеной, кухня ослепляла итальянской мебелью, в кафельную плитку можно было смотреться, а с новыми сверкающими смесителями в ванной Балюня не сразу научилась управляться. Она одобряла Мамонтовых и без колебаний позволила заменить окно и дверь в своей комнате, но категорически не дала переклеить обои — сиротские, в блеклый цветочек — памятник эпохе дефицита. «Привыкла к рисунку, а то открою утром глаза, стен не узнаю, может, это я уже в раю? Так и помру, переволновавшись».
После этого ремонта, проявившего, что ждать им уже невмоготу, Мамонтовы затаились, тем более что был принят закон, по которому Балюня могла комнату приватизировать и завещать, не спрашивая на то их согласия.
— Неужели Балюня не понимает, что фактически отбирает комнату у Верочки? — Маша скорее спросила себя, чем Сережу.
— Понимает, говорила мне как-то. Но слово дороже.
— Может, попробовать еще раз ей растолковать? Да знаю, что аморально, думаю, что сама на это не решусь, но если подумать трезво: мы этих людей никогда не увидим, разменяем квартиру, и все…
Но Маша говорила и не верила собственным словам. И Сергей знал, что она не верила. Когда они были маленькие, мама привозила их к Балюне в субботу вечером, как он сказал однажды, «поночевать», так с тех пор и называлось. В воскресенье завтракали на кухне, часто вместе с Мамонтовыми, вареной картошкой с селедкой и квашеной капустой. Не вычеркнешь…
— Машка, хватит, не дадим квартирному вопросу нас испортить. А Верочку тещина квартира ждет.
С женой Сережа давно был в разводе, но у той, по счастью, хватило ума не препятствовать ни его, ни Машиным встречам с девочкой, тем более что сама она работала в режимном «почтовом ящике», а Сережа в поликлинике имел скользящий график. Маша жила еще вольнее, и с маленькой Верочкой возились они много.
— Ладно, будет заниматься коммунальным хозяйством, давай про юбилей…
— К седине не идут темные тона, разве что синий, да и то не глубокий, а ближе к васильковому, а еще лучше белый или яркие. Вот в Финляндии меня больше всего поразили старушки, я же тебе рассказывала, ухоженные, причесанные и очень ярко одетые. Любо-дорого смотреть! Да они бы и не поняли, если бы я сказала «старушечьи цвета», наверное, решили бы, что это я про красный да бирюзовый какой-нибудь.
Драгоценностей у Балюни не было, все ушло в свою пору в Торгсин, что осталось — спустила в войну. По непонятной причине (может, из-за малой ценности?) уцелела синяя эмалевая брошка-бантик с крошечными бриллиантиками: «осколочки» — презрительно аттестовала их Балюня. Но на белой блузке, выглядывавшей из-под синей жилетки, брошка смотрелась фамильной королевской драгоценностью. Балюня была из тех, про кого говорят «красивая старуха», мало того, старость добавила ей больше, чем отняла: в молодости она выглядела заурядной курносенькой простушкой, вот только балетная выправка, благородство движений вносили диссонанс в этот образ. Теперь же пришла гармония: по-прежнему изящные жесты, особенно на людях, определяли общее впечатление.
Стол ломился от яств. Зинаида Петровна достала свои летние запасы: грибочки маринованные, огурчики соленые, баклажанчики остренькие, не говоря уж о вареньице клубничном. Готовить она любила, и все фирменные блюда непременно награждала уменьшительным суффиксом. Совместное кулинарное творчество разрядило напряженность, царившую в отношениях с Мамонтовыми в последнее время, настроение у всех было приподнятое, и Маша наконец-то оценила мудрость Сережиной юбилейной затеи.
Сидели на кухне, где при необходимости можно было разместить еще человек пятнадцать, вкусно ели, произносили красивые тосты и в три фотоаппарата фиксировали происходящее. Балюня пришла в восторг от Зинаидиного «Поляроида», откуда выскакивали готовые, еще влажные снимки.
— Ты, Балюня, у нас просто топ-модель, — восхищалась Верочка, — посмотри, какая фотогеничная. Мы могли бы на тебе большие деньги огрести.
Балюня с видимым удовольствием позировала, вставала, брала в руки огромный букет цветов, подходила к окну. Но устала довольно быстро, так что чай пили уже без нее, извинилась, церемонно поблагодарила всех, откланялась и ушла к себе в комнату.
— Да, ребята, дай Бог нам всем так, — поднял рюмку целый вечер по обыкновению промолчавший Зинаидин муж.
— Спасибо вам, — Сережа решился поставить точки над i, — я надеюсь, что всегда мы будем приходить в этот дом и будет здесь так же тепло и уютно.
Зинаида согласно закивала головой, многозначительно заулыбалась, мол, поняла я тебя, а сказала про другое:
— Вы же знаете, нам Ольга Николаевна как член семьи, мы разницы не делаем. Так что можете быть спокойны.
Собрались уходить. Зинаида Петровна засуетилась, стала заворачивать какие-то закуски гостям с собой.
Зашли к Балюне попрощаться. Она сидела в любимом кресле и слушала мазурки Шопена.
— Спасибо вам, мои родные. Я теперь долго буду ваши подарки изучать и как бы путешествовать. Фотографии остальные поскорей проявите. Машенька, накапай-ка мне валокординчика.
Долгие мучения и консультации по поводу подарков завершились удачно: была закуплена куча альбомов — мировые столицы, старинные русские города и огромная «Старая Москва». Балюня не слишком жаловала телевизор, читать даже с лупой ей было трудновато, а вот рассматривать картинки она была большая любительница.
Расцеловались и ушли. С Балюней расстались каждый до «своего» дня. Уже несколько лет, как Балюня перестала выходить на улицу и они поделили неделю: в понедельник — Верочка, в среду — Сережа, в пятницу — Маша бывали у Балюни с продуктами и рассказами о последних новостях.
