Тауфик аль-Хаким - Избранное
— Машалла! Прекрасное ремесло! Теперь ты будешь есть мед. Учитель пения! Интересно, сколько же за это платят, си Мухсин? — ехидно спросил он.
Мухсин поднял глаза и сурово посмотрел на Селима, не удостаивая его ответом. Это еще больше рассердило братьев и укрепило их подозрения. Абда обернулся к Заннубе и раздраженно крикнул:
— Твоя милость водит его петь к чужим людям! Только этого еще не хватало!
Затаив гнев, Мухсин спокойно спросил:
— А тебе какое дело?
Абда вспылил.
— Что ты говоришь? — закричал он. — Какое мне дело? Думаешь, ты уже большой? Ты еще ребенок, мальчишка, и приехал сюда учить уроки, а не обучать пению. В этом году тебе предстоит экзамен на аттестат зрелости. Клянусь Аллахом, если бы твои родители узнали…
Но Мухсин громко повторил:
— Не твое дело!
Еле сдерживая вспыхнувшую в нем ярость, он порывисто вскочил и направился к двери.
— Ты куда, Мухсин? — спросила Заннуба, задерживая его.
Не отвечая, Мухсин вырвался из ее рук и вышел из комнаты. Заннуба сделала несколько шагов за ним.
— Ты не будешь ужинать?
— Нет! — сухо бросил Мухсин.
Заннуба вернулась к столу и с упреком посмотрела на Абду.
— Нечего тебе было кипятиться, — укоризненно сказала она. — Клянусь пророком, это совсем ни к чему. Что ж тут плохого, если он будет учить Саннию петь? А она хочет учить его играть на рояле.
Абда задрожал от гнева.
— Что ты говоришь?
Селим принужденно засмеялся.
— Слышишь? — обратился он к Абде. — Он будет учить ее петь, а она будет учить его игре на рояле. Чудесно!
Заннуба пристально посмотрела на него. Поняв ее взгляд, Селим примирительно сказал:
— Мы все желаем ему только добра. Я ведь говорю так из-за школьных занятий… Да и его родители…
Абда кивнул, поддерживая Селима. Он задумчиво смотрел вдаль. В эту минуту братья почувствовали, что к ним возвращается мир и согласие, ссора была забыта.
Мухсин разделся, лег в постель и прижался к стене, опустив полог. Он жаждал уединения и покоя, которые имеет лишь тот, у кого есть отдельная комната.
Впервые почувствовал он отрицательные стороны их жизни. Пятеро в одной комнате! Эта совместная жизнь, бывшая до сих пор источником радости и веселья для него, его родичей и Мабрука, словом, для всего «народа», как они себя называли, впервые показалась ему невыносимой.
Мухсин спрятал голову под одеяло, стараясь забыть холодные, суровые слова родичей и слышать только нежный, музыкальный голос Саннии. Мальчик заново переживал необычайные события этого счастливого дня.
Он ничего не забыл, даже самых мельчайших деталей, ни одного незначительного слова или жеста, которые обычно не сохраняются в памяти. Он вспоминал восторг и восхищение Саннии, когда он кончил петь, нежную улыбку, с которой она взглянула на него, подавая ему «в награду» чашечку шербета, вспоминал ее руки, державшие эту чашечку, ее зубы, глаза, ресницы… Мухсин закрыл глаза, надеясь увидеть Саннию.
Он старался уснуть — может быть, она явится ему во сне. Но как спать, если его сердце бодрствует, подобно недремлющему оку Аллаха!
Сон бежал от глаз Мухсина, и мальчик понял, что не уснет, если Санния ему не разрешит этого. Он вспомнил слова Михьяра ад-Дейлеми:
Пошлите мне во сне вашу тень,
Если позволите глазам моим заснуть.
Глава шестая
Терпение Абды и Селима не было беспредельным и попытки Заннубы успокоить их оказались тщетными. Они твердо решили больше не ждать Мабрука и сердито подошли к столу. Абда раздраженно приказал Заннубе сейчас же разбудить Ханфи и Мухсина и немедленно подать ужин.
Заннуба покорно направилась в спальню будить спящих, но вдруг дверь в столовую распахнулась, и появился запыхавшийся Мабрук. Он дышал, словно загнанный пес, и после каждого слова тяжело переводил дух.
— Ах… ах… Я совсем задохнулся… От ходьбы и беготни… О мусульмане!
Абда и Селим удивленно смотрели на него.
— Что с тобой? — спросил Абда. — Где ты был?
— Удод… Сирота… — пробормотал Мабрук угасающим голосом.
— Что? — воскликнул Селим, театральным жестом приложив руку к уху, чтобы лучше слышать.
— Удод-сирота! Подумайте только! «Достаточно с нас Аллаха, и благой он промыслитель!»[27] — жалобно повторил Мабрук. — Ох, уж этот удод-сирота… О люди!.. Сирота!
Заннуба в ужасе замерла на месте, украдкой посматривая на Абду, который, нахмурившись, сухо спросил:
— Удод-сирота? Ровно ничего не понимаю! А ты что-нибудь понимаешь, си Селим?
Селим покрутил усы и сказал, щелкнув себя по лбу:
— Придется пошевелить мозгами, чтобы разгадать эту загадку.
Заннуба овладела собой и стала украдкой подавать Мабруку знаки, умоляя его ничего не говорить. Но Мабрук, видимо, не понимал их.
Он принялся потирать свои колени, жалобно восклицая:
— Ах! Коленки мои, коленки! Клянусь бородой пророка, я с самого полдня бегал, от аль-Хусейни к крепости, а оттуда — к мечети Али. И все это ради тебя и твоего сироты-удода, скажу без шуток, — продолжал он, поднимая голову и обращаясь к Заннубе. — Я спрашивал во всем городе, искал повсюду, но нашел только одного удода, а кто знает, сирота он или не сирота? Как это узнать? Я его не спрашивал. Не взыщите, ситти Заннуба, разве я понимаю язык птиц?
И, не обращая внимания на отчаянные подмигивания Заннубы, Мабрук продолжал тараторить:
— Так вот! На обратном пути я встретил приказчика из мясной лавки, и он мне сказал: «Не беспокойся! Давай реал[28], и я принесу тебе такого удода, какой тебе нужен. По твоему вкусу! Круглого сироту, без отца, без матери! Если узнаешь имя его родителей, можешь мне его вернуть и получить деньги обратно».
Селим расхохотался и сказал, подталкивая Абду локтем:
— Почему же ты не поискал его в сиротском приюте?
Но Абда не смеялся, ему было не до смеха и шуток.
— Объясни же наконец, в чем дело! Зачем тебе понадобился какой-то удод-сирота? — сурово крикнул он Заннубе.
Но она ничего не ответила. Абда грозно посмотрел на нее.
— Опять колдовство! — закричал он. — Ты все еще продолжаешь колдовать и швырять деньги на разную чепуху?
Набравшись храбрости, Заннуба стала оправдываться:
— Какое колдовство? Не говори так! Это лекарство…
— Лекарство! — презрительно фыркнул Абда.
— Да, клянусь пророком, это лекарство! — не сдавалась Заннуба. — Мне прописал его доктор.
Селим расхохотался.
— Внимание! — воскликнул он. — Начинается серьезное дело! Что это за доктор, умница ты этакая, прописывает удодов? Я хочу знать, как зовут этого доктора! Значит, так он и написал на рецепте: удод? Прошу прощения у Аллаха!.. Удод-сирота! Да, совершенно необходимо, чтобы он был сиротой, а если мать и отец у него еще живы, лекарство не подействует!
— Тебе нельзя давать денег! — закричал Абда. — Довольно! Хватит! Мы больше не желаем! Едим разную гадость, а деньги выбрасываются на шарлатанов… Все наши заработки уходят на то, чтобы приворожить женихов.
Заннуба не выдержала и в бешенстве закричала:
— Пусть Аллах вырвет язык тому, кто так говорит! Я колдую, чтобы приворожить женихов? Ложь! Клянусь Аллахом, если вы будете нести такую чушь, я и разговаривать с вами не стану! А ваши деньги, пожалуйста, спрячьте их в старый башмак! Делайте все сами, покупайте, стряпайте, возитесь с домашними делами! Я больше ни к чему не притронусь! Погляжу, что вы будете делать. Без меня у вас все прахом пойдет!
Абда вышел из себя и гневно закричал:
— Что ты мелешь! Твоя милость изволит нам угрожать! Хорошо! Клянусь великим Аллахом, ты больше не стряпуха и не хозяйка! Давай деньги, сейчас же! Немедленно! Возврати нам остаток денег, выданных на месяц. Не нужно нам твоего хозяйничанья! Кончено! Мы отлично справимся сами. Давай деньги!
— Сейчас, слушаюсь! — процедила Заннуба. — Клянусь Аллахом, — вот благословение пророка и отдых для головы! Разве есть человек, который не любит отдыхать? Сейчас, сию минуту я вам отдам все, что у меня осталось от ваших денег.
И она ушла в свою комнату.
Абда повернулся к Селиму и сказал:
— Провались она! Так в тысячу раз лучше будет. Ты не согласен?
— Вполне согласен, — шутливо ответил Селим, покручивая усы. — Кормят нас, по правде сказать, отвратительно, а наша драгоценная домоправительница, храни ее Аллах, тратит все деньги на свои личные нужды и всякую чепуху.
— Можно сойти с ума! — подхватил Абда. — Она держит нас впроголодь, мы не видим ни кусочка мяса.
— А если она по ошибке и купит иногда гуся, мы вынуждены есть его два месяца, — добавил Селим.
Стоя около стола, Мабрук молча наблюдал за происходящим, словно смотрел в театре мелодраму. Взглянув на него, Абда спросил:
