Тауфик аль-Хаким - Избранное
Заннуба опустила платье на колени и, повернувшись к Саннии, воскликнула:
— А ведь Мухсин тоже поет, сестрица. Ты не знала, что он поет? Какой у него голос, Санния-ханум! Разве я тебе не говорила, что он, да благословит его Аллах, пел в ансамбле певицы госпожи Шахлы?
— Ты шутишь! Неужели это правда? — удивленно воскликнула Санния.
Она вопросительно взглянула на Мухсина, но мальчик, избегая ее взгляда, листал страницы книги. Наконец он произнес вполголоса:
— Это было давно.
— Это правда, что ты пел в ансамбле? — весело улыбаясь, спросила Санния.
На этот раз Мухсин посмотрел девушке в лицо, но опять быстро опустил глаза, ослепленный взглядом ее изумительных глаз.
— Да, пел, иногда.
— Мухсин, — попросила Заннуба, — спой нам: «Твой стан — эмир ветвей».
— Песню знаменитого Абд аль-Хаммули? — радостно вскрикнула Санния. — Но кто же может ее спеть? Это старинная песня, очень трудная.
— Мухсин ее знает, да хранит его имя пророка! — гордо ответила Заннуба, — Спой, Мухсин.
Мальчик снова вспыхнул.
— Я уже не знаю ее. Забыл, — пробормотал он.
— Может быть, Мухсин-беку трудно петь без аккомпанемента? — лукаво спросила Санния.
Мухсин энергично закивал головой.
— Да! Конечно! Совершенно верно.
Заннуба искоса взглянула на него.
— Ах, лгунишка! Ведь только вчера ты пел мне ее в столовой. Ты просто стесняешься.
— Нет, нет, — возразил Мухсин, подняв голову и стараясь говорить смелее. — Вчера я пел потому, что ты била в суповую тарелку вместо бубна.
Санния громко засмеялась, ее ровные зубы блеснули, как нитка жемчуга. Мухсин не понял, чему она смеется. Ведь он сказал это просто так, не претендуя на остроумие. Он внимательно и настороженно взглянул на девушку и, поняв, что ему действительно удалось ее рассмешить, весь вспыхнул от радости и гордости. Он почувствовал какое-то сладостное волнение. Никогда не испытывал он ничего подобного.
Санния встала и, улыбнувшись, предложила:
— Ну, а если вместо бубна будет рояль?
— Клянусь пророком, ты умница! — закричала Заннуба. — А твоя мама ничего не будет иметь против?
— Почему же? Наоборот! — весело ответила девушка. — Мама так любит песни покойного Абд аль-Хаммули! Когда он еще жил, а мама была маленькой, она часто его слушала.
Заннуба обернулась к Мухсину и сказала, вставая:
— Идем с нами, Мухсин.
Мальчик был счастлив, однако он не решался идти.
— Но… как же?.. — запинаясь, пробормотал он.
— Идем, Мухсин-бек, — ласково сказала Санния, подходя к стене. — Ты не должен отказываться. Я обещаю аккомпанировать тебе на рояле. Parole d'honneur[26].
Тогда Мухсин встал и с бьющимся сердцем последовал за женщинами.
Все трое перелезли через стенку и очутились на крыше дома доктора Хильми. Они спустились по лестнице в его квартиру и оказались в большой, прекрасно обставленной комнате со множеством расшитых золотом ковриков и подушек. На стенах висели головы суданских газелей и слоновые бивни. Над входной дверью красовалось большое чучело крокодила, тоже из Судана.
Мухсин сначала не мог понять, каким образом попали сюда эти суданские достопримечательности, но потом вспомнил, что отец Саннии, доктор Ахмед Хильми, был врачом в египетской армии и, как большинство военных, вероятно, находился некоторое время в Судане.
Санния оставила гостей в зале и побежала за матерью. Она нашла ее в спальне. Стоя на молитвенном коврике, старая госпожа заканчивала послеполуденную молитву.
Когда мать кончила молиться, Санния подошла к ней и сказала:
— Мама, я привела гостей, тетю Заннубу и… — она в нерешительности замолчала.
Ее мать поправила на голове молитвенный платок из белого шелка, поднялась и свернула коврик.
— Клянусь Аллахом, вот это хорошо! — радостно воскликнула она. — Добро пожаловать!
— Вместе с нею я привела ее племянника Мухсина, — быстро проговорила Санния с небрежным видом.
— Племянника? — переспросила мать в недоумении.
— Да! — несколько вызывающе подтвердила девушка.
Лицо старухи омрачилось.
— Этого еще не хватало, приводить сюда мужчин!
Санния насмешливо засмеялась.
— Мужчин! Разве это мужчина? Такой маленький мальчик! Знаешь, мама, — продолжала она, стараясь быть серьезной. — Говорят, у него очень красивый голос. Он споет тебе песни Абд аль-Хаммули.
Но мать Саннии была шокирована.
— Что ты болтаешь? — укоризненно сказала она. — Машалла! Он будет петь мне? Мужчина?
— Зачем ты все время говоришь «мужчина»! — раздраженно воскликнула Санния. — Я ведь сказала тебе, ситти, что это не мужчина. Он мог бы быть твоим сыном или даже внуком.
Но старуха ничего не хотела слышать. Повернувшись к дочери спиной, она заявила:
— Все равно, это не годится. Вот еще новости! Очень мне нужно делать такие глупости! В мои-то годы!
Девушка молча с досадой смотрела на мать.
— Ты, дочка, — продолжала старуха, — такая же, как все современные девушки. Гонитесь за этой скверной модой! Никто не может у вас ничего спросить, не нарвавшись на дерзость. Но что тебе угодно от твоей матери? Сделай милость, оставь меня в покое! Избавь меня ради пророка от этих новшеств. Аллах да укажет тебе праведный путь.
Санния схватила мать за руку, пытаясь насильно увести ее в зал, и горячо воскликнула:
— Не смеши людей! Я тебе говорю — это ребенок… Ребенок! Пойди посмотри сама. Идем.
— Но, доченька… — нерешительно возражала старуха.
— Посмотри сама, посмотри сама. Ты всегда все преувеличиваешь и раздуваешь. Пойди сначала посмотри на него, а потом…
— Да не тащи ты меня, доченька… Сделай милость. Ты всегда заставляешь меня делать по-твоему, и люди смеются надо мной. Но на этот раз, клянусь твоей жизнью, я не уступлю.
Она пыталась вырвать свою руку, но Санния не выпускала ее.
— Нет, мама, — ласково и серьезно убеждала она. — Ты должна уступить. Идем!
— Иди одна! Иди одна! — в отчаянии простонала старуха. — Зачем я пойду? Что за напасть на меня свалилась?
— Ты должна пойти со мной, мама, — настаивала девушка, не на шутку рассердившись и таща мать за собой. — Ну куда это годится? Я обещала и не могу отказаться от своего слова. Что они подумают? Идем скорее! Они уже давно ждут нас.
— Подожди, что за настойчивость! — отбивалась старуха, с опаской поглядывая на дочь. — Дай мне хоть накинуть покрывало.
Но Санния окончательно потеряла терпение.
— Покрывало! — крикнула она. — Вот несчастье! Покрывало ради такого малыша! Ты только заставишь людей над нами смеяться. Послушай, мама, прошу тебя, не надо! Поверь мне — будь тут что-нибудь неприличное, Заннуба сама почувствовала бы это. Неужели ты и Заннубе не веришь? Она же такая, как ты, твоего поколения. А ведь она сама привела своего племянника, чтобы он с тобой познакомился. Если бы она видела в этом что-нибудь дурное, никогда бы она не привела его.
Этот довод, видимо, подействовал на старуху. Минуту она смотрела на дочь, словно ища в ее глазах поддержку и успокоение, затем тщательно повязала на своих тронутых сединой волосах белую косынку, стараясь как можно больше прикрыть лицо.
— А где они? — спросила она.
Санния с облегчением вздохнула, как человек, которому Аллах пришел наконец на выручку, и молча повела мать за собой.
Войдя в большой зал, Санния выпустила ее руку и подбежала к Заннубе и Мухсину, сидевшим на кушетке.
— Простите нас! Мама молилась.
Старуха тоже подошла к гостям и сказала, целуя Заннубу в щеку:
— Добро пожаловать, Заннуба-ханум. Сто тысяч раз добро пожаловать!
Потом она обернулась к Мухсину и протянула ему правую руку. Левой она поправляла платок, стараясь совсем закрыть лицо.
— Ты оказал нам честь, Мухсин-эфенди, — произнесла она и прибавила с выражением, которое человек непосвященный мог бы принять за простую любезность: — Да благословит его Аллах! Он уже совсем мужчина!
Мухсин что-то пролепетал и снова замолк, уставившись в пол. Словно желая обойтись с ним как можно приветливее, мать Саннии продолжала серьезно и степенно:
— Твоя мать, Мухсин-эфенди, прекрасная и почтенная женщина.
— Ты была знакома с моей матерью, бабушка? — с любопытством спросил Мухсин, быстро поднимая голову.
— Как же, конечно, — вмешалась Заннуба. — А ты разве не знал, Мухсин? Но только это было давно.
— Очень давно, — подтвердила мать Саннии. — Теперь она, вероятно, уже забыла меня. Прошло то время, когда мы были маленькими девочками! Ведь мы были соседями, жили на одной улице и всегда играли вместе, перед вашим домом. Твоя мать — турчанка, из знатной турецкой семьи. Она была младше нас всех, но держалась как взрослая. Мы все ее боялись и считались с ней, как-никак ведь она дочь военного, турка с рыжими усами. Какую бы мы игру ни затеяли, она всегда была командиршей. Мы ее называли «принцесса, дочь султана». Ей нравилось быть не такой, как все. Если мы надевали в праздник красные платья, она надевала зеленое, а если мы были в зеленом — наряжалась в красное. Плохо нам приходилось, когда она на нас гневалась. «Я буду страшно богата, всех вас куплю и вы станете моими невольницами и рабынями», — говорила она. Ах, где эти дни! Как они были прекрасны!
