Отохико Кага - Приговор
Дальше ничего разобрать было уже невозможно. Только тихий голос доктора вперемешку со всхлипываниями. Как только врач ушёл, Такэо окликнул Оту.
— Ты как там?
— Да ничего, — бодро ответил тот и смущённо добавил: — А ты что, слышал?
— Ещё бы не слышать. Дверь нараспашку, а ты орёшь как резаный. Не захочешь, а услышишь.
— Этот докторишка чуть в штаны не наложил. Совсем ещё желторотый.
— Ну, ты тоже хорош, как начнёшь языком молоть…
— Да иди ты!
— Ты что, нарочно его пугал?
— Может, и нарочно. Впрочем, нет, пожалуй, не нарочно. Просто когда я с ним говорю, то всегда как-то само собой так получается.
— То ты рыдаешь, то хохочешь. То хохочешь, то рыдаешь. Не поймёшь тебя. Интересно, какой ты настоящий?
— А я и сам не знаю.
Неожиданно Ота замолк. Такэо уже готов был отойти от окна, когда тот снова начал рыдать.
— А-а-а…
— Кончай реветь, Тёскэ. — Кто-то пытался отвлечь его шуткой, но, как правило, добивался обратного эффекта: рыдания становились ещё громче. Ота, словно капризный ребёнок, вопил во всё горло.
— А-а-а…
Вот и теперь его рыдания смешиваются со стонами ветра, а сам он вот-вот растворится во тьме.
— Эй, ты, хватит дурака валять, — сказал Тамэдзиро. — Знаю я тебя, небось замёрз и захотелось в больницу. И впрямь холодрыга! Начальник! Отвёл бы ты нас сегодня пораньше.
Нихэй вдруг резко отскочил. Скорчившегося на асфальте Оту вырвало.
— Добился-таки своего! — подпрыгнул Тамэдзиро. — Вот скотина, Похоже, он не придуривался. Правда, блевать тоже можно понарошку.
— Да иди ты, Тамэ, надоел, — разозлился Сунада. — Помолчал бы хоть минуту.
— Я, конечно, очень сожалею, но мой язык мне не повинуется, он живёт вполне самостоятельной жизнью.
Нихэй покрутил водопроводный кран, желая смыть блевотину, попавшую ему на руки, но кран замёрз. Ему ничего не оставалось, как вытереть руки носовым платком. Все с удовольствием наблюдали за ним, наслаждаясь непривычным зрелищем.
Первым захохотал Андо. Тамэдзиро не упустил случая передразнить его. Оту продолжало рвать, он задыхался, плечи ходили ходуном, из-под куртки торчала голая спина.
К тому времени, когда из медсанчасти подоспели санитар и надзиратель с носилками, выстроившиеся у стены заключённые успели окоченеть — они стояли, прижавшись друг к другу, и дрожали.
4
— Ну и холодрыга, мы тут окоченеем к чёртовой матери!
— Да уж, погодка хуже некуда. А ведь утром было такое солнце! Непонятно, откуда взялись эти тучи.
— Вот чёрт, продрог до костей. Ещё этот ветер, чтоб его!
— А темнотища-то!
Где-то на дне пепельно-серого неба суетливо заворочались чёрные тучи, в щели стен засвистел ветер. В такую погоду можно ожидать чего угодно.
— Всё, больше не могу, окоченел совсем! Закрываю окно. Покедова!
— Погоди! У меня к тебе ещё дельце есть. Ч-чёрт! Закрыл-таки!
Застучали поспешно захлопываемые окна. Скоро голоса смолкли, только шумел ветер, то усиливаясь, то затихая. Такэо кожей лица с удовольствием ощущал его прикосновения. Он сидел неподвижно, любуясь небом. Несколько последних дней были удивительно тёплыми, совсем весенними, и вдруг опять сильно похолодало. Отопления в камерах нет, и зимой там холодно, как в холодильнике, чувствуешь себя припасённым на будущее куском мяса. Впрочем, нельзя сказать, что Такэо так уж отрицательно относился к холоду, хотя зимой, конечно же, и страдал от него. Во-первых, можно потеплее одеться, тогда и холод не так уж страшен, этим он выгодно отличается от летней жары, от которой нет никакого спасения, во-вторых, ему казалось, что для того непростого положения, в котором он неожиданно для самого себя оказался, холод куда уместнее, чем жара. Он как вестник смерти. Такэо иногда мечтал — пусть всё вымерзнет, покроется льдом, сгинет, и, когда наступали холода, у него появлялась надежда, что мечта его вполне осуществима.
Его сотрясал озноб, а он думал: «Дуй сильнее, ветер! Поднимайся, буря! Бушуй, метель!» Вот, подхваченный ревущим ветром, он вылетает за тюремные стены, кружит по улицам города, по небу. Он вырывается из этой бетонной коробки и пускается в свободное странствие. А там — будь что будет. Умрёт так умрёт, только бы не было вокруг этих стен. Лучше уж буря, землетрясение, пожар, война, наконец…
Внезапно ему вспомнился пылающий город. Вздымаются гигантские языки пламени, половина ночного неба охвачена алым заревом. Посверкивают акульи тела вражеских самолётов. «Гори, гори», — думал он. Он, тогда ещё школьник, стоял во дворе фабричного общежития в Камате. И рабочие, и его школьные приятели убежали в укрытие, он один стоял посереди пустого двора, не отрывая глаз от надвигающейся эскадрильи. Самолёты выбрасывали десятки красных светящихся нитей, которые падали вниз, переплетаясь и образуя прихотливый ковровый узор. Достигнув земли, они ярко вспыхивали, подпитывая озарявшее город пламя новой жизненной энергией. Это зрелище почему-то крайне возбуждало его. Скоро совсем рядом на землю начали падать снаряды. Такэо задрожал от восторга, увидев, как в метре от него воткнулась в землю шестиугольная металлическая колонна, исторгнув сноп огня, опаливший ему волосы. «Гори, гори ярче! Пусть все сдохнут! — думал он. — Да, пусть все сдохнут!»
— Что это ты там бубнишь? — спросил Коно. Кажется, он улыбался.
— Да так, ничего, сам с собой, — усмехнулся Такэо.
— Что ж, я тебя понимаю. Хорошо бы и впрямь все сдохли. Чтоб вы все сдохли! — закричал он.
— Может, крикнем вместе? — предложил Такэо, идея показалась ему забавной.
— Давай!
Они крикнули хором. В обычное время такой громкий крик вернулся бы к ним эхом, отразившись от противоположной стены, но сегодня его заглушил свист ветра. Послышался торопливый топот. Открылся глазок в двери, и раздался голос старшего надзирателя Таянаги.
— Это ты орал?
— Да.
— Что случилось?
— Ничего.
— Ну погоди у меня, будешь ещё дурака валять!
В замке заскрежетал ключ, дверь распахнулась, и в дверном проёме возникла шарообразная фигура Таянаги. При всей его дородности, жира у него было не так уж и много, он словно весь состоял из твёрдых выпуклых мышц. С улыбчивого лица смотрели острые, колючие глазки, он стоял нарочито небрежно, чуть расставив ноги, в позе, которая в дзюдо называется исходной стойкой. Долгие годы работы в тюрьме приучили его в момент открывания камеры быть всегда начеку.
— От тебя, Кусумото, я этого не ожидал. Чего это тебе вздумалось так орать?
— Извините. Это всё ветер. Что-то в горле запершило.
— Смотри не простудись. А то и впрямь похолодало. Закрыл бы лучше окно.
— Слушаюсь.
Взгляд Таянаги быстро скользнул по камере и остановился на стопке книг на матрасе.
— Как всегда, занимаешься? Что это ты читаешь?
— Минутку, — ответил Такэо и, захлопнув «Место человека в природе», перевернул книгу и почтительно протянул её надзирателю.
— Что-то уж больно мудрёное. — Таянаги вернул книгу, даже не раскрыв её. От него несло табаком. Он был злостным курильщиком.
— Начальник, — обратился к надзирателю Такэо, воспользовавшись его благодушным настроением, — Оту отправили в больницу, да?
— Ничего об этом не знаю, — отрезал Таянаги.
— Непонятно, что это с ним, — сказал Такэо, пытаясь поймать взгляд надзирателя. — Он стал совсем как младенец.
— Как младенец? — Таянаги, наконец заинтересовавшись, взглянул на Такэо. — В каком смысле?
— Видите ли, — Такэо говорил медленно, словно понемногу извлекая из памяти старательно спрятанные воспоминания. Он ни на минуту не забывал о том, что в соседних камерах прислушиваются к его словам. — Ота человек терпеливый. Но в конце концов и ему стало невмоготу. Вот он и превратился в ничего не понимающего младенца. Ведь терпеть легче, когда ничего не понимаешь.
— Да? Думаешь, так дело было? — безучастно протянул Таянаги. Такэо подумал, что немного переборщил с теоретическими доводами.
— Вчера у него птичка стала совсем плохая, вот-вот подохнет. А он загадал — как она, так и он, и совсем на этом свихнулся. Стал пускать слюни, его вывернуло наизнанку. Хлопнулся в обморок, будто птичка и в самом деле уже сдохла.
— Да он вообще какой-то малахольный, — покачал головой Таянаги, на его лице отразилось искреннее сочувствие. Такэо глубоко вздохнул и, не желая упускать благоприятного момента, тихо спросил:
— Что, он в больнице?
Таянаги еле заметно кивнул. Такэо, сделав вид, будто ничего не заметил, прикрыл глаза. Ему вспомнилось, как он сам оказался в больнице из-за аппендицита. В тюремной больнице чувствуешь себя совсем по-другому, чем в камере, гораздо привольнее. Можно целый день валяться на койке, да и кормят получше. Вокруг врачи — единственные в тюрьме люди, которые не носят формы, — и кажется, будто ты на воле. К тому же — и, наверное, это главное, — пока ты невменяем, смертный приговор не может быть приведён в исполнение. Во время приведения приговора в исполнение ты должен быть в здравом уме, это главное требование, предъявляемое к человеку, приговорённому к высшей мере наказания. Такэо представил себе лицо доктора Тикаки, смугловатое, молодое и серьёзное, и невольно позавидовал Оте.
