Флора Шрайбер - Сивилла
– Значит, вы не помните? – мягко спросила доктор.
Сивилла покачала головой. Какой позор! Какой ужас!
Теперь доктор знает об этой страшной безымянной вещи.
– Вам доводилось раньше разбивать стекла? – тихо спросила доктор Уилбур.
– Да, – ответила Сивилла, наклонив голову.
– Значит, этот случай не отличается от тех, что вы переживали раньше?
– Не совсем.
– Не пугайтесь, – успокоила доктор. – Вы пребывали в измененном состоянии сознания. У вас было то, что мы называем фуга. Фугой, или бегством, называют особое состояние расщепления личности, характеризующееся амнезией и реальным физическим уходом из предыдущей обстановки.
– Вы не осуждаете меня? – спросила Сивилла.
– Нет, не осуждаю, – ответила доктор. – Здесь не может быть места осуждению. Нам нужно поговорить об этом поподробнее. И сделаем мы это в пятницу.
Их час закончился. Сивилла, полностью контролируя себя, встала. Доктор проводила ее до двери и сказала:
– Не тревожьтесь. Это лечится.
Сивилла вышла.
«Итак, что мы имеем? – спросила себя доктор, рухнув в кресло. – Видимо, у нее более чем одна личность. Раздвоение личности? Сивилла и Пегги, совершенно непохожие друг на друга. Это, пожалуй, совершенно ясно. Нужно рассказать ей об этом в пятницу».
Доктор задумалась о следующем посещении мисс Дорсетт. Или двух мисс Дорсетт? Она (они) приходит (приходят) в последнее время три раза в неделю из-за рождественских каникул. Да, Сивилле лучше будет продолжать приходить так же часто. Случай оказался сложнее, чем выглядел поначалу. Мисс Дорсетт вернется в пятницу. Которая?
5. Пегги Лу Болдуин
Это была Сивилла. Сивилла спокойная, Сивилла собранная.
– Я должна извиниться перед вами за то, что не явилась на наш сеанс в среду, – начала она утром 23 декабря 1954 года. – Я…
– Вы приходили в среду, – ответила доктор Уилбур, умышленно прервав ее. – Но вы находились в состоянии фуги и не помните об этом.
Используя «состояние фуги» как некие рамки, доктор собиралась рассказать Сивилле о том, что во время таких состояний она как бы исчезает и на ее месте появляется некто по имени Пегги. Но Сивилла, умело сменив предмет разговора, не дала доктору воспользоваться этой возможностью.
– Я рада, – сказала она, – что не подвела вас. А теперь я должна кое-что рассказать вам. Мне действительно нужно снять камень с сердца. Можно, я расскажу вам прямо сейчас?
Это «важное» откровение состояло всего-навсего в следующем:
– Вы, должно быть, слышали сегодня утром выступление Клингера. Этот человек совершенно не понимает современной живописи. Он постоянно разочаровывает тех из нас, кто в нее верит.
Сивилла столь эффективно использовала тактику уклонений, что их час окончился, а доктор так и не рассказала ей про Пегги. Такой возможности не представилось и во время их следующего сеанса. Когда доктор вышла в фойе, чтобы встретить пациентку, оказалось, что ее поджидает Пегги. Доктор без труда узнала ее. Без шляпы, без перчаток, Пегги разглядывала два увеличенных снимка островных пейзажей, которые доктор сфотографировала в Пуэрто-Рико и на Виргинских островах, – эти фотографии Сивилла рассматривала во время своего первого визита.
– Заходи, Пегги, – пригласила доктор.
И Пегги, явно довольная тем, что доктор сумела отличить ее от Сивиллы, вошла быстрыми уверенными шагами.
Спокойная, склонная к сотрудничеству, Пегги была более чем готова рассказывать о себе.
– В тот день я мало вам наболтала, – сказала она. – Я тогда сердилась. И было на что. – Оглянувшись на дверь, она заговорщическим тоном сообщила: – Знаете, Стен прислал нам письмо типа «Дорогой Джон». Только там «Дорогая Сивилла». Хотите узнать, что он написал? Он написал: «Я думаю, нам следует прервать нашу дружбу – во всяком случае, на некоторое время». Вот что он написал. Я прямо обезумела, разорвала его письмо и выбросила в урну на углу Лексингтон-авеню и Шестьдесят пятой улицы по пути сюда. Да, я выбросила это письмо. Только это было не целое письмо. Я думала, что целое. Но вы здесь видели вторую половинку. Ну, я и разозлилась. А кто бы не разозлился?
Пегги сделала паузу, встала с кушетки, немножко походила и, проказливо поблескивая глазами, сказала скорее утвердительно, чем вопросительно:
– А вы хотите знать, кто бы не разозлился? Ну так я вам скажу. Правильный ответ – Сивилла. Она не умеет постоять за себя. Мне приходится заступаться за нее. Она не умеет сердиться, потому что ее мать не позволяет ей сердиться. Я знаю, что гневаться грешно, но люди все-таки сердятся. Ничего нет плохого в том, чтобы сердиться, если хочется.
Вернувшись на кушетку и усевшись поближе к доктору, Пегги спросила:
– А хотите узнать еще кое-что про Сивиллу? Она напуганная. Она вааще все время напуганная. Я от нее устала. Она сдается, но я – никогда.
– Пегги, – спросила доктор, – а вы с Сивиллой внешне похожи?
– Вовсе нет, – оскорбленно заявила Пегги, встала с кушетки и начала расхаживать по кабинету. – Мы совсем разные. Вы же видите, какие у меня волосы. И форма лица.
Доктор Уилбур не видела особой разницы. Хотя Пегги и в самом деле выглядела моложе Сивиллы, разговаривала и вела себя иначе, но ее волосы, формы лица и тела были теми же самыми. Она полностью владела своим телом, но по опыту прошлой недели доктор знала, что в любой момент Пегги может превратиться в Сивиллу. На этот раз Пегги оставалась с ней весь час.
Когда доктор стала слишком настойчивой, Пегги заметила с ноткой раздражения:
– Слушайте, вы задаете чересчур много вопросов.
А когда доктор попыталась поискать нить, связывающую Пегги и Сивиллу, Пегги загадочно ответила:
– Ох, оставьте меня в покое. Есть вещи, которые я не могу рассказать вам. Вааще не могу. Это как гвардейцы вокруг дворца. Им нельзя улыбаться. Они на посту. – Затем, улыбнувшись, Пегги добавила: – Я думаю, они все-таки заулыбались бы, если пощекотать их перышком. А я – нет. Я не улыбаюсь и не разговариваю, если мне не хочется. И никто меня не заставит.
Когда настало время расставаться, Пегги, вставая с кушетки, любезно сказала:
– Вы знаете, мы ведь встречались раньше.
– На прошлой неделе, – подтвердила доктор. – Здесь.
– Нет, – возразила Пегги. – Мы познакомились в Омахе. У окна. Так же, как встретились здесь. Я рассказывала вам про себя в Омахе, но вы меня не узнали. Я сказала вам, что я Пегги, а вы подумали, что это прозвище Сивиллы.
Когда Пегги ушла, в голове у доктора родилось множество вопросов. Пегги рассердилась на то, что Стен послал Сивилле письмо, извещающее ее о разрыве отношений. Значит ли это, размышляла доктор, что, хотя Сивилла не знает о существовании Пегги, они тесно связаны друг с другом и что Пегги несет на себе эмоциональный груз переживаний Сивиллы?
Пегги заявила, что Сивилла не умеет сердиться, зато она умеет это делать. Была ли Пегги защитной реакцией Сивиллы от собственного гнева? Была ли ярость, с которой кулак Пегги бил оконное стекло, воплощением того, что подавляла в себе Сивилла? Доктор понимала, что ей придется узнать гораздо больше до того, как она сможет убедиться в правильности этой гипотезы. Возможно, она перегружает себя интуитивными догадками. Так или иначе, в ее сознании настойчиво и требовательно всплывали вопросы.
Неожиданно представив себе Пегги, одиноко идущую по улицам, доктор Уилбур почувствовала тревогу. Пегги, личность уверенная в себе, должна бы суметь позаботиться о себе. Однако когда она сказала: «Мать Сивиллы не позволяет ей» – так, будто мать все еще жива, она ясно продемонстрировала, как и во время предыдущего визита, что не отличает прошлое от настоящего. К тому же Пегги молода. Как она ориентируется на улицах Нью-Йорка? Доктор Уилбур надеялась, что девушка доберется домой невредимой. Домой? Это был дом Сивиллы.
Пегги Болдуин, она же иногда Дорсетт, покинув офис доктора, и не собиралась возвращаться в общежитие.
– Я хочу куда-нибудь отправиться, – бормотала она вполголоса, выходя через парадную дверь здания на Парк-авеню. – Я хочу делать то, что мне хочется.
Широкая улица с островками рождественских елок, на которых искрились остатки снега, сверкающие лимузины, привратники с такими яркими, блестящими на солнце пуговицами – все это завораживало ее. Все это так отличалось от Уиллоу-Корнерса. Пегги поспешно поправила себя: ей следует признать, что теперь она живет в этом чудесном городе вместе с Сивиллой. Но вот дом ее – в Уиллоу-Корнерсе.
«Интересно, каково живется людям в этих чудесных домах?» – размышляла Пегги. Сивилла собиралась в один прекрасный день стать кем-то. Когда ей это удастся, она сможет позволить себе иметь дом с привратником, у которого блестящие пуговицы. Пегги хотелось быть похожей на всех этих важных людей, делать множество разных вещей в разных местах.
