Мария Голованивская - Пангея
Принесли флипчарт и фломастеры. Он взял в руки черный, красный и зеленый и начал чертить план захвата города. Наступаем с набережных, перекрываем мосты. Заберем мосты, заберем центр. Потом заходим здесь, здесь и здесь — он показал на башни. Бойцы Алим-хана по специальному указанию захватят вокзалы и аэропорты. Аэропорты придется закрыть, для этого на каждой взлетной полосе будет заложена бомба. Если самолет пытается взлететь, он погибает. Одновременно упадут главные серверы банков, все интернет-коммуникации. В наших телефонах заработает наш собственный оператор, он уже готов. Больше ни у кого связи в этом городе не будет.
Изложение плана заняло у него минут пятнадцать, не больше.
«Мужчин убивать, — сказал он в конце, — женщин и детей — не трогать. Потому что это наши женщины и наши дети, кем бы они ни были сегодня. Я закончил».
Началось обсуждение.
Каждый из представленных также выходил к доске и при полном внимании собравшихся докладывал свой фрагмент операции или свои уточнения к уже представленному плану. Через два с половиной часа все было закончено, сверены графики, проконтролирована численность, транспорт, готовность следующих шагов после мятежа, состояние счетов. Последний вопрос он адресовал маленькому то ли китайцу, то ли корейцу, который подтвердил: казна группы полна, в ней баснословно много средств — узбекских, таджикских, корейских, но главное — китайских. Больше всего последних.
— А теперь — по домам и спать, — скомандовал Тамерлан. — Тот не воин, кто всю ночь гулял.
Когда все ушли, Тамерлан подозвал хозяина заведения и предложил ему выпить по чарке азербайджанского вина и закусить орехами и курагой. Да и чай с чабрецом, несмотря на теплое время года, был очень кстати с ароматной плюшкой, которая после трудного дня не так уж и противна.
Хозяин разулыбался, уселся напротив, потребовал, чтобы принесли пару лучших кальянов с золотыми и серебряными набалдашниками. Яблочные, вишневые, персиковые. Команда была мгновенно исполнена, официанты ловко раскурили их, накрыли чай, принесли также и медовую пахлаву, нарезанную большими ромбами.
Никакого вопроса не было задано, и хозяин вежливо спросил у гостя:
— Могут мои люди начать убирать? Мы не спешим, но, может быть, вам будет приятнее пить чай в чистоте? И потом эти события, о которых вы говорили, — мы должны ведь тоже к ним подготовиться.
Тамерлан кивнул, и несколько худеньких проворных девушек неслышно вошли и тут же выскользнули с большими подносами. Столы мгновенно опустели и забелели скатертями.
Пока хозяин говорил Тамерлану комплименты, тот одновременно и пристально, и рассеянно наблюдал за ловкими и торопливыми движениями одной из девушек: это были не официантки, прислуживали гостям здесь только мужчины, это были уборщицы, и одна из них, самая худенькая, просто девчушка, чем-то притянула его цепкий взгляд.
— Это наша Майя, — весело подмигнув, сказал хозяин ресторана, — она тебе по душе?
— Майя, — задумчиво повторил Тамерлан, — Майя из мая, она еврейка?
— Ну зачем же? — улыбнулся хозяин. — Хочешь сам спросить ее?
— Я очень давно не говорил с женщинами, — устало улыбнулся Тамерлан, — и мне было бы приятно просто поговорить — ни больше и ни меньше.
Он, конечно, лукавил, но это дела не меняло.
— Подойди сюда и сядь, — крикнул девушке хозяин, — Тамерлан хочет поговорить с тобой, вспомнить родину, это честь для тебя, не бойся и садись.
— Я не боюсь, — тихо проговорила Майя и села на краешек стула несколько поодаль от беседующих мужчин.
— Но прежде чем я оставлю вас для беседы, позвольте мне спросить вас, — вежливо обратился хозяин к Тамерлану.
Тот кивнул.
— А что будет, когда все закончится и ваш успех подтвердят и земля, и небо? Шариат?
— Будет хорошо, — кивнул Тамерлан, — хорошо, а не плохо. Кривое станет прямым, некрасивое красивым. Появятся дороги, по ним будут мчаться сияющие поезда, женщины будут рожать здоровых детей, а мужчины не будут пить. Все будет как должно быть, не сомневайся. Свет Аллаха будет светить нам, а не темнота ночи, сбивающая с пути и без того заблудившихся и потерявших дорогу.
Хозяин кивнул и после поклона удалился.
Тамерлан обратился к девушке:
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Ты кем хочешь стать, когда Пангея станет моей? — глядя прямо ей в лицо, спросил Тамерлан. — Представь себе самое свое заветное желание.
— Я хочу целый день, и если можно и не один, смотреть кино, — ответила Майя, отводя глаза от испытывающего взгляда Тамерлана. — Я, может быть, неправильно отвечаю, и не для таких желаний вы стали великим.
Тамерлан задумался.
Она вся зарделась, хотела еще что-то сказать, но от волнения не смогла.
— Продолжай, — строго сказал Тамерлан.
— Да, да, я хочу не работать и смотреть фильмы на DVD, на компьютере или даже лучше на большом плоском экране целые дни и есть попкорн. Можно даже и в кино.
— А ты любишь кино? — попробовал улыбнуться Тамерлан.
— Очень, — призналась Майя и покраснела еще гуще.
Тамерлан достал из кармана сигару, отсек специальным ножичком ее верхушку, раскурил.
— А какие фильмы ты больше всего любишь?
Ответ не содержал ничего неожиданного: Майя готова целыми днями смотреть фильмы о любви, она по его просьбе назвала их добрую дюжину, рассказав также о героях, коллизиях, своих домыслах относительно того, что было после того, как фильм кончился.
Тамерлан курил, слушал ее, глядел на ее хрупкие тонкие руки, которые способны поднять и нести полный поднос тарелок с горячим, и думал о том, что людям нужно кино, что люди любят кино и что без кино ни за чем они не последуют и не станут без кино никого поддерживать.
Воцарилась тишина.
Он думал о своем.
Она ждала распоряжений, но гость молчал.
— Я могу идти? — спросила она через долгих пять минут, проявив недопустимое нетерпение.
— А я, знаешь, мать люблю вспоминать, — вдруг заговорил Тамерлан, — мою мать, хотевшую родить много сыновей, но родившую только меня и трех моих сестер.
— Она уже умерла? — робко спросила Майя.
— Совсем даже нет, — улыбнулся Тамерлан, — но я редко ее вижу, я здесь, а она в Самарканде, преподает совсем маленьким девочкам художественную гимнастику. Дед мой по материнской линии был художником — прекрасный был сильный старик — я многим похож на него: тонкие пальцы, вот эти брови, спокойный характер. Ты сама знаешь, какие мы, узбеки, бываем огнеопасные — раз — и искры летят, а я спокойный, в него. Бабушка моя работала детским врачом, целительницей, гомеопатом и травницей. А мою маму зовут Зухра, она знаменитая гимнастка, но оставила карьеру, чтобы воспитать меня и трех моих сестер. Она училась вместе с Евой, той самой, ты знаешь какой, и до сих пор боготворит ее. Мама оставила гимнастику в одну минуту, потому что полюбила моего отца — своенравного и жестокого Бурхана Луксанова, восходившего к роду шелковых купцов и к роду самого Тамерлана. Знаешь, я ведь и на него похож, посмотри на меня, я покажу тебе наше сходство.
Девушка не поднимала головы и, несколько раз окликнув ее по имени и не дождавшись ответа, он понял, что она спит. Он хотел было наказать за это хозяина ресторана — до чего же он доводит несчастных своих работниц, если они засыпают, едва опустившись на стул, но даже спящая она привлекала его, будила желание говорить.
— У нас считают так, ты же знаешь, — продолжил он, — если девушку зовут Зухра, то она наверняка будет своенравной, капризной, будет требовать исполнения своих желаний, будет показно болеть, страдать, если что-то будет не по ее. Но такого никогда не было у нас в доме. Она дала нам образование, жила с нами в Лондоне, когда все мы оканчивали там разные школы и университеты, она во всех делах помогала моему отцу, ставшему, может быть, самым богатым сыном своего народа, и никогда ничего не говорила о себе, даже когда жестоко болела по женской линии несколько лет тому назад. Сейчас я очень редко ее вижу, но всегда думаю о ней, вспоминаю ее красивые руки, изящную осанку, сестры считают ее не просто строгой — жестокой, она наказывала их за непослушание, но я не знал никогда ее наказаний, я больше всего на свете люблю ее ароматный плов из ягнятины, больше всего на свете люблю запах ее кожи и так скучаю по ней, по ее пестрым шалям, по ее глубоким черным глазам.
Он замолчал.
Майя продолжала спать на стуле.
За окном начался ливень. Отчаянный, майский, яростно хлещущий по щекам мостовые и дома, а за ним следом из-за облака выскакивает и гроза со всеми своими погремушками, громкая, бесноватая, но, как правило, краткосрочная.
«Теперь она уж точно проснется», — подумал Тамерлан, чувствуя странную власть над собой не то чтобы этого бесправного существа, а самого сна, прерывать который ему не хотелось.
