Эльза Моранте - La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет
Эти прогулки подарили Узеппе и Красавице различные встречи и приключения. Первым приключением стало открытие того чудесного места, куда Узеппе собирался отнести бесхвостого зверька. Это случилось незадолго до визита к профессору Маркьонни, одним воскресным утром, когда после краткого перерыва Узеппе и Красавица вновь вышли на прогулку. Им так хотелось на улицу, что уже в девять утра, попрощавшись с Идой, они выбежали из дома.
От северного ветра, пронесшегося после дождя, воздух сделался таким прозрачным, что даже старые стены, вдыхая его, молодели. Солнце было сухим и горячим, а тень — прохладной. Легкое движение воздуха давало ощущение невесомости при ходьбе, подгоняя малыша, как лодку под парусами. Узеппе и Красавица впервые пошли дальше чем обычно. Идя вдоль Вьяле Остиенсе, они незаметно для себя пересекли улицу Мармората. Дойдя до базилики Сан Паоло, они повернули направо. Вдруг Красавица, влекомая пьянящим запахом, побежала, а за ней и Узеппе.
Красавица бежала, выговаривая «Уррр! Уррр!», что обозначало: «Море! Море!», но, конечно же, это было не море, а река Тибр. Однако это был уже не тот Тибр, который протекал через город между стен, в парапетах набережных. Здесь он тек среди лугов, отражая в себе естественные цвета природы. (В Красавице была заложена некая шальная, блуждающая память тысячелетий, которая заставляла ее видеть вместо реки Индийский океан, а вместо лужи — маремму.[30]
Для нее велосипед издавал такой же запах, как и повозка варваров, а трамвай пахнул финикийским кораблем. Этим объяснялись ее гигантские прыжки, неудержимое веселье и повышенный интерес к, казалось бы, совершенно ничтожным запахам.)
Тут город кончался. На том берегу среди деревьев еще виднелись кое-где домишки и сараи, но их становилось все меньше. На этом же берегу не было никаких строений, лишь луга и заросли тростника. Несмотря на воскресенье, людей вокруг не было, так как весна только начиналась и никто еще, особенно по утрам, не приходил на эти берега. Узеппе и Красавица были одни. Они пробегали немного вперед, потом принимались кататься по траве, затем вскакивали и опять бежали.
Вскоре на краю луга началось более низкое место, там рос небольшой лесок. Узеппе и Красавица замедлили шаги и перестали болтать.
Они вышли на круглую поляну, окаймленную деревьями, кроны которых вверху смыкались, так что поляна превращалась в большую комнату с потолком из листвы. Полом служила едва пробившаяся после дождей трава, по которой еще никто не ступал. Поляна казалась ковром, сотканным из крошечных только что распустившихся маргариток. За стволами деревьев сквозь живую изгородь из тростника виднелась река. Бегущая вода и волнующиеся на ветру листья тростника создавали постоянную изменчивую игру светотеней.
Выйдя на поляну, Красавица задрала голову вверх и принюхалась: наверное, ей казалось, что она находится внутри персидского шатра. С лугов донеслось блеяние. Красавица подняла было уши, но тут же опустила их. Оба они вслушивались в бесконечную тишину, наступившую вслед за этим одиноким голосом. Собака улеглась рядом с Узеппе, и в ее карих глазах появилась печаль. Наверное, она вспомнила о щенках, о своем первом Антонио, сидящем в Поджореале, и о втором Антонио, лежащем под землей. Ей действительно казалось, что она находится в экзотическом шатре далеко от Рима и от прочих городов, бог знает где, отдыхая после долгой дороги, а за стеной шатра простирается бесконечная степь и оттуда доносится лишь размеренный шум воды и дыхание ветра.
Вверху, в листве, послышался шорох крыльев, и с какой-то ветки, скрытой в глубине, раздалась песенка, которую Узеппе сразу же узнал, так как выучил ее наизусть однажды утром, когда был совсем маленьким. Он как бы снова увидел то место, где впервые услышал ее — за домиком партизан, на холме близ Кастелли. Джузеппе Второй варил картошку, они ждали Нино и Червонного Туза… Воспоминание, не очень отчетливое, всплывшее как бы сквозь дрожащий свет, похожий на теперешний, не вызвало у Узеппе грусти, наоборот, это был дружеский привет из прошлого. Красавице тоже понравилась песенка. Продолжая лежать, она подняла вверх голову и прислушалась, но не вскочила и не понеслась на звук, как раньше. «Узнаешь?» — шепотом спросил Узеппе. В ответ она высунула язык и приподняла ухо, как бы говоря: «А как же! Конечно!»
На этот раз певцов было не двое, а один. Насколько можно было увидеть снизу, пела не канарейка, не щегол, а, скорее, скворец или обыкновенный воробей. Птица была неброской окраски, коричнево-серой. Если не двигаться и не шуметь, то, глядя вверх, можно было разглядеть подвижную маленькую головку и даже розовое горлышко, выводящее трели. По-видимому, песенка эта разошлась среди птиц, став модной, поскольку ее пели даже воробьи. Наверное, тот, вверху, не знал никакой другой, так как продолжал выводить все одни и те же слова на одну и ту же мелодию, с небольшими вариациями:
Это шутка, это шутка, это просто шутка… —
или:
Ведь это шутка, шутка, это просто шутка…
Пропев так раз двадцать, птица издала трель и улетела. Удовлетворенная Красавица поудобней растянулась на траве, положила голову на передние лапы и задремала. Вернулась тишина, прерванная птичьим пением. Ей внимали не только уши, но и все тело. Слыша ее, Узеппе сделал открытие, которое, возможно, испугало бы взрослого, воспринимающего природу умом. Но маленькое тело Узеппе приняло его как естественное, хоть и неизвестное явление: тишина говорила! Она состояла из голосов, которые вначале доносились неотчетливо, смешиваясь с дрожанием цвета и тени. Все это сливалось в единое целое, и становилось понятно, что дрожащий свет был ничем иным, как голосом тишины. Тишина — и ничто другое — заставляла дрожать пространство, уходя корнями вглубь, в огненное ядро земли, и вихрем поднимаясь ввысь, выше неба. Небо оставалось голубым, еще более ослепительным, а бурей становилось пение множеством голосов одной и той же ноты (или одного и того же аккорда из трех нот), похожее на крик! В этом вихре, однако, можно было различить каждый голос, каждую фразу; разговоры тысяч людей, тысяч тысяч, и песенки, и блеяние, и шум моря, и сирены воздушной тревоги, и выстрелы, и кашель, и шум моторов, и составы на Освенцим, и стрекот сверчков, и разрывы бомб, и тихое сопение бесхвостого зверька… и «поцелуй же меня, Узеппе»…
Это ощущение, испытанное малышом, так сложно и длинно описываемое, было на самом деле простым и мгновенным, как па в тарантелле. Узеппе рассмеялся. По мнению медиков, это было еще одним проявлением его болезни: галлюцинации «свойственны больным эпилепсией». Но если бы кто-нибудь заглянул в этот момент в лесной шатер, он увидел бы всего лишь веселого смуглого малыша с голубыми глазами, который, подняв лицо к небу, смеялся без причины, как будто невидимым пером ему щекотали затылок.
4
«Карло-о!.. Вавиде! Давиде!»
Молодой человек, шедший впереди них по улице Мармората на расстоянии нескольких шагов, слегка обернулся. После того короткого визита на улицу Бодони прошлым летом Давиде Сегре (он же Карло Вивальди, он же Петр) не встречался с Узеппе, тогда как Красавица видела его несколько раз в конце лета и осенью, когда Нино наведывался в Рим, но домой не заходил.
Собака тотчас же узнала Давиде и бросилась к нему с такой бурной радостью, что вырвала поводок из рук Узеппе. (Прошел слух, что с некоторых пор муниципальные службы вылавливали собак без поводков. Испугавшись, Ида купила поводок с ошейником и даже намордник и попросила Узеппе и Красавицу не забывать надевать их. С тех пор хозяин и собака, пока шли по жилым кварталам, были привязаны друг к другу, при этом, естественно, Красавица тащила за собой маленького Узеппе.)
Голосок, произнесший его имена и заставивший Давиде обернуться, не произвел на него, однако, должного впечатления, как будто окликали не его, а кого-то другого. Он не сразу узнал Красавицу в вонючей собаке, которая радостно прыгала вокруг него посреди улицы. «Пошла прочь!» — такова была его первая реакция на незнакомую собаку. Но к нему подбегал еще кто-то. «Я — Узеппе!» — дерзко заявил маленький человечек. Нагнувшись, Давиде увидел пару улыбающихся голубых глаз, которые радостно приветствовали его.
Узнав малыша, Давиде испугался, потому что единственным его желанием в тот момент было, чтобы его оставили в покое. «Чао, чао, я тороплюсь домой», — отрезал он и, повернувшись, неуклюже зашагал в сторону моста Субличо. На мосту, однако, его начали терзать угрызения совести, и он обернулся. Малыш и собака, пройдя вслед за ним несколько шагов, остановились, озадаченные, в начале моста. Собака виляла хвостом, а малыш в замешательстве переступал с ноги на ногу, держась обеими руками за поводок. Тогда, чтобы как-то сгладить впечатление, Давиде помахал рукой и неловко улыбнулся. Этого было достаточно, чтобы Узеппе и Красавица подлетели к нему, как воробышки. «Куда ты идешь?» — спросил Узеппе, покраснев. «Домой, домой. Чао», — ответил Давиде и, чтобы избавиться от них, добавил уже на ходу, устремляясь к Порта Портезе: «Увидимся потом, хорошо?»
