Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини
Но Оуэн не уехал в Канаду. Он уехал то ли в Форт-Нокс, то ли в Форт-Брэгг и не прошел полосы препятствий. Он стал лучшим в теории; он получил высшие отметки за командирские качества — я понятия не имею, как их определяют и измеряют в американской армии. Но насчет стены он не ошибся: она оказалась для него немножко высоковатой; он просто не смог через нее перебраться. Он «не сумел преодолеть препятствие» — так официально значилось в его армейских документах. А поскольку категория, которую присваивают выпускникам Учебного корпуса офицеров запаса, складывается из оценок за теорию, командирские качества и физподготовку, Оуэну Мини не хватило баллов для первой категории, только и всего, и теперь его пожелание насчет службы в боевом подразделении было под большим вопросом.
— Но ты ведь так хорошо прыгаешь! — сказал я ему. — Неужели ты не мог просто перепрыгнуть через нее — схватился бы за верхушку стены и перелез!
— Я НЕ ДОСТАЛ ДО ВЕРХУШКИ СТЕНЫ! — сказал он. — ДА, ПРЫГАЮ-ТО Я ХОРОШО, НО ВО МНЕ, БЛЯ, ВСЕГО ПЯТЬ ФУТОВ РОСТА! ЭТО ТЕБЕ НЕ «БРОСОК» ОТРАБАТЫВАТЬ, ПОНЯЛ? ТАМ НИКТО НЕ РАЗРЕШИТ, ЧТОБЫ ТЕБЯ В ЗАДНИЦУ ПОДТАЛКИВАЛИ!
— Жалко, — сказал я. — Но у тебя еще целый год учебы. Нельзя поднажать на полковника Айгера? Ты же наверняка его уломаешь!
— МНЕ УЖЕ ПРИСВОИЛИ ВТОРУЮ КАТЕГОРИЮ — ТЫ НЕ ПОНЯЛ, ЧТО ЛИ? ТАКИЕ ПРАВИЛА. ПОЛКОВНИК АЙГЕР МЕНЯ ЛЮБИТ — ОН ПРОСТО ДУМАЕТ, ЧТО Я НЕ ПОДХОЖУ!
Он здорово расстроился из-за своей неудачи, и я не стал напоминать ему, что он обещал поучить меня обращаться с динамитом. Я чувствовал себя виноватым, что вообще ходил разговаривать с полковником Айгером, — так сильно огорчался Оуэн. Но в то же время я не хотел, чтобы он получил назначение в боевую часть.
Осенью 65-го, когда мы вернулись в Дарем, чтобы приступить к учебе на последнем курсе, уже начались акции протеста против политики США во Вьетнаме. В октябре прошли манифестации в тридцати или сорока городах Америки, — думаю, Хестер участвовала по крайней мере в половине из них. Я, как это часто со мной бывает, колебался: поведение протестующих казалось мне куда более понятным, чем поведение любого, кто хотя бы отдаленно поддерживает «политику США», но в то же время я считал Хестер и большинство ее приятелей малость чокнутыми. Хестер тогда уже начала называть себя «социалисткой».
— АХ, ПРОСТИ, Я-ТО ДУМАЛ, ТЫ ОФИЦИАНТКА! — сказал как-то Оуэн Мини. — ИЛИ ТЫ ДЕЛИШЬСЯ ЧАЕВЫМИ СО ВСЕМИ СВОИМИ КОЛЛЕГАМИ?
— Пошел ты в жопу, Оуэн! — огрызнулась Хестер. — Я могу назвать себя хоть республиканкой, и все равно от меня будет больше толку, чем от тебя!
Я вынужден был согласиться. То, что Оуэн Мини так хотел попасть в боевые подразделения, выглядело по меньшей мере непоследовательным, С таким наметанным глазом на всякого рода чушь и вранье — зачем он так рвался во Вьетнам? А ведь и война, и протесты против нее — все это было только начало, и мало кто этого не понимал.
В Рождество президент Джонсон приостановил операцию «Удар грома»; бомбардировки Северного Вьетнама прекратились — чтобы «ускорить начало мирных переговоров». Интересно, удалось хоть кого-нибудь этим одурачить?
— ПРЯМО ДЛЯ ТЕЛЕВИДЕНИЯ! — заметил Оуэн Мини. Так почему же он туда рвался? Неужели так сильно хотел стать героем, что отправился бы куда угодно?
Той осенью ему сказали, что он подойдет для генерал-адъютантской службы. Он об этом даже слушать не хотел — генерал-адъютантская служба не относится к боевым подразделениям. Он подал апелляцию, мотивируя тем, что, мол, ошибки подобного рода — насчет решения о месте службы — случались очень часто.
— Я ДУМАЮ, ПОЛКОВНИК АЙГЕР НА МОЕЙ СТОРОНЕ, — сказал Оуэн. — А САМ Я ПОДОЖДУ ОТВЕТА НА СЧЕТ БОЕВОГО ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ.
К новогоднему вечеру 65-го — когда Хестер делала свое привычное заявление в розовом саду дома 80 на Центральной — количество погибших в бою американских военнослужащих составляло всего 636 человек; это было только начало. Думаю, эта цифра не включала смерть Гарри Хойта; бедняга Гарри ведь, если честно, погиб не совсем «в бою». Это все равно как если бы он заработал еще одну базу на чужих ошибках, подумал тогда я, — надо же, укусила змея, пока писал под деревом и ждал своей очереди к шлюхе.
— КАК БУДТО ПЕРЕШЕЛ НА ДРУГУЮ БАЗУ, — заметил Оуэн Мини. — БЕДНЫЙ ГАРРИ.
— Бедная его мама, — сказала моя бабушка; она почувствовала потребность дополнить свою теорию о том, как предпочла бы умереть: — Пусть уж лучше меня убьет маньяк, чем укусит змея.
Вот так и получилось, что в Грейвсенде наше первое представление о гибели во Вьетнаме оказалось связано не с привычным солдатом-вьетконговцем в сандалиях и черной пижаме, у которого на голове вместо шляпы что-то вроде лампового абажура, а в руках — советский «Калашников» калибра 7,62, который может лупить как одиночными выстрелами, так и очередями. Вместо этого мы заглянули в бабушкину «Энциклопедию ядовитых змей» Уортона, из-за которой нам с Оуэном еще в детстве снились кошмары, и там нашли, как выглядит наш враг в Юго-Восточной Азии — цепочная гадюка. О, как это казалось заманчиво — свести все злоключения Соединенных Штатов во Вьетнаме к зримому образу врага!
Мать Гарри Хойта пришла к выводу, что наши враги — это мы сами. Меньше чем через месяц после Нового года — после того как Штаты возобновили бомбардировки Северного Вьетнама и операция «Удар грома» развернулась с новой силой — миссис Хойт посеяла смуту в местном призывном пункте Грейвсенда: она решила воспользоваться их доской объявлений, чтобы оповестить всю округу о том, что будет давать на дому бесплатные консультации по вопросам призыва — то бишь о том, как от этого самого призыва уклониться. Она сумела сделать себе рекламу по всему университету в Дареме; Хестер рассказывала, что в университетской среде миссис Хойт нашла гораздо больше понимания, чем в Грейвсенде. Перед студентами университета призыв маячил куда явственнее, чем перед учениками грейвсендской средней школы, которым достаточно было поступить даже в самый дрянной колледж или университет.
В 1966 году два миллиона американских студентов имели так называемые академические отсрочки, освобождающие их от призыва. Через год все поменяется — отныне студенты магистратур потеряют право на отсрочку; однако тем, кто к тому времени успеет проучиться в магистратуре больше года, позволят ее закончить. Я же попаду как раз в «прореху»: когда отсрочки для магистрантов отменят, я буду лишь на первом году магистратуры; моя отсрочка поэтому тоже закончится. Меня вызовут в наш местный грейвсендский призывной пункт на предварительную медкомиссию, и у меня будут все основания ожидать, что я окажусь полностью пригодным к призыву. Эта категория называется 1-А — годен к строевой службе без ограничений.
Примерно ко всему этому и хотела нас подготовить миссис Хойт — уже в феврале 1966-го она начала предупреждать молодых людей, готовых ее выслушать. Она связалась со всеми сверстниками Гарри, что жили в Грейвсенде.
— Джонни Уилрайт, слушай меня внимательно! — обратилась она ко мне; она позвонила мне в дом 80 на Центральной и, по правде говоря, напугала. Даже моя бабушка считала, что миссис Хойт следовало бы вести себя так, «чтобы это хоть отдаленно походило на скорбь», но миссис Хойт напоминала скорее обезумевшую осу. Она принялась поучать Оуэна прямо в гранитной мастерской, пока выбирала камень на могилу своего Гарри!
— Я не хочу крест, — заявила она Оуэну. — Много ему Бог сделал хорошего, нечего сказать!
— ХОРОШО, МЭМ, — кивнул Оуэн Мини.
— И плоскую плиту тоже не хочу; это так по-солдафонски — могила, по которой можно ходить! — поморщилась миссис Хойт.
— Я ПОНЯЛ, — заверил ее Оуэн.
После этого она начала обрабатывать его насчет «обязательств» перед Учебным корпусом офицеров запаса и насчет того, что он должен всеми силами стараться получить «бумажную работу» — если хоть чуть-чуть желает себе добра.
— И я не имею в виду бумажную работу в Сайгоне! — сказала она. — Не смей вообще участвовать в этом геноциде! Или ты мечтаешь сжечь побольше этих маленьких азиаток и их детей? — спросила она его.
— НЕТ, МЭМ, — ответил Оуэн Мини.
Мне она сказала:
— Они не дадут тебе учиться в магистратуре на английском отделении. Какое им дело до английского! Да они сами на нем разговаривают с грехом пополам!
— Да, мэм, — согласился я.
— В магистратуре не спрячешься, я тебе точно говорю. Это не сработает, — заявила миссис Хойт. — И если только они не найдут у тебя каких-нибудь отклонений — я имею в виду со здоровьем, — ты сгинешь где-нибудь на рисовой плантации. У тебя есть какие-нибудь болячки? — спросила она меня.
— Не знаю, но, по-моему, нет, мэм, — ответил я.
— Н-да, тебе стоит над этим подумать, — сказала миссис Хойт. — У меня есть один знакомый, который дает консультации по психиатрии; он может научить тебя, что делать, чтобы сойти за чокнутого. Но это рискованно, и начинать надо уже сейчас — если хочешь кого-то убедить, что ты умалишенный, нужна хоть какая-то история болезни, чтобы было видно, как это все развивалось. Что толку прямо перед медкомиссией напиться и замазать голову собачьим дерьмом! Если они не увидят, как все это развивалось, даже не надейся их надуть.
