Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини
— Расскажи ему, откуда ты это «знаешь», мудила! — заорала на него Хестер.
— А ОТКУДА ЗНАЕШЬ ТАКИЕ ВЕЩИ, КАК СВОЙ ДОЛГ, СВОЮ СУДЬБУ, СВОЮ УЧАСТЬ? — ответил он. — ОТКУДА ЗНАЕШЬ, ЧТО ХОЧЕТ ОТ ТЕБЯ БОГ?
— Бог хочет, чтобы ты поехал во Вьетнам? — недоуменно спросил я.
Хестер выбежала из кухни, заперлась в ванной и открыла воду, выкрикнув:
— Я больше не слушаю всю эту бредятину, Оуэн, — хватит с меня, я тебе уже говорила!
Оуэн встал из-за кухонного стола, чтобы уменьшить огонь под сковородкой с томатным соусом, и тут мы услышали, что Хестер в ванной рвет.
— Это все тот сон, да? — спросил я его. Он вдумчиво и со знанием дела помешивал соус. — Тебе пастор Меррил говорит, что Бог хочет, чтобы ты ехал во Вьетнам? — спросил я его. — Или тебе это отец Финдли говорит?
— ОНИ ГОВОРЯТ, ЧТО ЭТО ПРОСТО СОН, — промолвил Оуэн Мини.
— Так ведь и я тебе то же самое говорю — я даже не знаю, что это такое, и все равно говорю, что это просто сон, — сказал я.
— НО В ТЕБЕ НЕТ ВЕРЫ, — заметил он. — В ЭТОМ ВСЯ ТВОЯ БЕДА.
Хестер в ванной издавала звуки, напоминающие о наших новогодних вечерах; томатный соус начал потихоньку булькать.
Оуэн Мини иногда делался как-то по-особенному спокойным, что мне всегда не нравилось. Если на него находило такое, когда мы отрабатывали «бросок», я побаивался к нему притрагиваться — после того как я передавал ему мяч, мне становилось как-то не по себе; и когда я должен был взять его на руки, чтобы подбросить, мне всегда казалось, что я держу не совсем человеческое по своей природе существо, или не до конца реальное. Я бы не удивился, если бы он когда-нибудь извернулся в воздухе или у меня в руках и укусил меня или, после того как я подброшу его, взял да и улетел.
— Это просто сон, — повторил я.
— ЭТО НЕ ТВОЙ СОН, — сказал Оуэн Мини.
— Да что ты все ходишь вокруг да около! Хватит мне мозги пудрить! — не выдержал я.
— Я НЕ ПУДРЮ ТЕБЕ МОЗГИ, — возразил он. — РАЗВЕ Я СТАЛ БЫ ПРОСИТЬ НАЗНАЧЕНИЯ В БОЕВУЮ ЧАСТЬ, ЕСЛИ БЫ ПУДРИЛ ТЕБЕ МОЗГИ?
Я начал снова:
— В этом сне ты герой?
— Я СПАСАЮ ДЕТЕЙ, — ответил Оуэн Мини. — ТАМ МНОГО ДЕТЕЙ, И Я ИХ СПАСАЮ.
— Детей? — удивился я.
— В МОЕМ СНЕ, — сказал он, — ЭТО НЕ СОЛДАТЫ, ЭТО ДЕТИ.
— Вьетнамские дети? — уточнил я.
— ВОТ ПОТОМУ-ТО Я И ЗНАЮ, ГДЕ НАХОЖУСЬ, — ЭТО СОВЕРШЕННО ТОЧНО ВЬЕТНАМСКИЕ ДЕТИ, И Я ИХ СПАСАЮ, — сказал он и добавил: — Я БЫ НЕ СТАЛ ВО ВСЕ ЭТО ВВЯЗЫВАТЬСЯ, ЕСЛИ БЫ МНЕ НАДО БЫЛО СПАСАТЬ СОЛДАТ!
— Оуэн, это же такое ребячество! — уговаривал его я. — Нельзя же верить, будто все, что тебе взбредает в голову, обязательно должно что-то означать! Нельзя же из-за какого-то сна втемяшить себя, будто «знаешь», что тебе «должно» сделать!
— ВЕРА — ЭТО НЕ СОВСЕМ ТО, О ЧЕМ ТЫ ГОВОРИШЬ, — заметил он, не отворачиваясь от соуса. — Я ВЕРЮ НЕ ВСЕМУ, ЧТО ВЗБРЕДАЕТ МНЕ В ГОЛОВУ, — ВЕРА НЕСКОЛЬКО БОЛЕЕ ИЗБИРАТЕЛЬНА
Некоторые сны, думаю я, тоже ИЗБИРАТЕЛЬНЫ. Оуэн зажег огонь под большой кастрюлей с водой для макарон, как будто сухое иканье, издаваемое в ванной Хестер, указывало ему на то, что к ней скоро вернется аппетит. Затем он ушел в спальню Хестер и принес свой дневник. Он не стал мне его показывать; он просто нашел там, что искал, прочитал мне. Я не знал тогда, что слушаю уже отредактированный вариант. Слово «сон» в его повествовании не упоминалось ни разу, как если бы Оуэн описывал не сон, а что-то такое, что видел гораздо увереннее и отчетливее, чем то, что является во сне, — как если бы он описывал последовательность событий, которым был свидетелем. В то же время он повествовал об этом с некой отстраненностью, как будто наблюдал за всем происходящим через окно; и весь тон написанного нисколько не походил на привычный жесткий и напористый стиль Голоса. Скорее эта определенность и уверенность напоминала простой и безыскусный закадровый текст к документальному фильму — такова не ведающая сомнений интонация Библии.
«Я НИКОГДА НЕ СЛЫШУ САМОГО ВЗРЫВА. ЧТО Я СЛЫШУ, ТАК ЭТО ПОСЛЕДСТВИЯ ВЗРЫВА: В УШАХ У МЕНЯ ЗВЕНИТ, И ЕЩЕ РАЗДАЮТСЯ КАКИЕ-ТО ТОНКИЕ ХЛОПАЮЩИЕ И ЧИХАЮЩИЕ ЗВУКИ, ВРОДЕ ТЕХ, ЧТО БЫВАЮТ, КОГДА ГЛУШИШЬ ГОРЯЧИЙ ДВИГАТЕЛЬ. СВЕРХУ ПАДАЮТ ОБЛОМКИ НЕБА, И КУСОЧКИ ЧЕГО-ТО БЕЛОГО — МОЖЕТ, БУМАГИ, А МОЖЕТ, ШТУКАТУРКИ — КРУЖАТСЯ И ОПУСКАЮТСЯ, СЛОВНО СНЕГ. ЕЩЕ В ВОЗДУХЕ СВЕРКАЮТ КАКИЕ-ТО СЕРЕБРИСТЫЕ БЛЕСТКИ, — МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО ОСКОЛКИ СТЕКЛА СТОИТ ДЫМ, И ПАХНЕТ ГОРЕЛЫМ; ПЛАМЕНИ НЕ ВИДНО, НО ВСЕ КРУГОМ ТЛЕЕТ.
МЫ ВСЕ ЛЕЖИМ НА ПОЛУ. Я ЗНАЮ, ЧТО С ДЕТЬМИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОТОМУ ЧТО ОДИН ЗА ДРУГИМ ОНИ ПОДНИМАЮТСЯ С ПОЛА. ВЗРЫВ, НАВЕРНОЕ, БЫЛ ОЧЕНЬ ГРОМКИЙ, ПОТОМУ ЧТО НЕКОТОРЫЕ ДЕТИ ДО СИХ ПОР ДЕРЖАТСЯ ЗА УШИ; КОЕ У КОГО ИЗ УШЕЙ ТЕЧЕТ КРОВЬ. ДЕТИ ГОВОРЯТ НЕ ПО-АНГЛИЙСКИ, НО ИХ ГОЛОСА — ЭТО ПЕРВЫЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЗВУКИ ПОСЛЕ ВЗРЫВА. ТЕ ДЕТИ, ЧТО ПОМЛАДШЕ, ПЛАЧУТ, НО СТАРШИЕ ИЗО ВСЕХ СИЛ СТАРАЮТСЯ ИХ УСПОКОИТЬ — ОНИ БОЛТАЮТ БЕЗ УМОЛКУ, ЛЕПЕЧУТ ЧТО-ТО НЕПОНЯТНОЕ, НО ВСЕ ЭТО ЗВУЧИТ КАК-ТО ОБНАДЕЖИВАЮЩЕ.
ПО ТОМУ, КАК ОНИ НА МЕНЯ СМОТРЯТ, Я ЗНАЮ, ВО-ПЕРВЫХ, ЧТО Я СПАС ИХ — НО НЕ ЗНАЮ КАК, А ВО-ВТОРЫХ, Я ЗНАЮ, ЧТО ИМ СТРАШНО ЗА МЕНЯ. НО Я НЕ ВИЖУ СЕБЯ — Я НЕ МОГУ ПОНЯТЬ, ЧТО У МЕНЯ НЕ В ПОРЯДКЕ. ЛИЦА ДЕТЕЙ ГОВОРЯТ МНЕ, ЧТО ЧТО-ТО СО МНОЙ НЕ ТАК.
ВДРУГ ПОЯВЛЯЮТСЯ МОНАХИНИ; ПИНГВИНИХИ ПРИСТАЛЬНО СМОТРЯТ НА МЕНЯ, ПОТОМ ОДНА ИЗ НИХ СКЛОНЯЕТСЯ НАДО МНОЙ. Я НЕ СЛЫШУ, ЧТО ГОВОРЮ ЕЙ, НО ОНА, КАЖЕТСЯ, МЕНЯ ПОНИМАЕТ, — ВОЗМОЖНО, ОНА ЗНАЕТ АНГЛИЙСКИЙ. НО ТОЛЬКО КОГДА ОНА ОБХВАТЫВАЕТ МЕНЯ РУКАМИ, Я ВИЖУ КРОВЬ — ПЛАТОК МОНАХИНИ ВЕСЬ В КРОВИ. ПОКА Я СМОТРЮ НА МОНАХИНЮ, КРОВЬ ПРОДОЛЖАЕТ ЗАЛИВАТЬ ЕЙ ПЛАТОК — КРОВЬ БРЫЗЖЕТ И НА ЛИЦО, НО МОНАХИНЮ ЭТО НЕ ПУГАЕТ. ГЛАЗА ДЕТЕЙ, ЧТО СМОТРЯТ НА МЕНЯ СВЕРХУ ВНИЗ, ПОЛНЫ СТРАХА; НО МОНАХИНЯ, КОТОРАЯ МЕНЯ ПОДДЕРЖИВАЕТ, ОБХВАТИВ РУКАМИ, ОСТАЕТСЯ СОВЕРШЕННО НЕВОЗМУТИМОЙ.
КОНЕЧНО, ЭТО МОЯ КРОВЬ — МОНАХИНЯ ВСЯ ЗАЛИТА МОЕЙ КРОВЬЮ, НО ОНА ОЧЕНЬ СПОКОЙНА. КОГДА Я ВИЖУ, ЧТО ОНА СОБИРАЕТСЯ МЕНЯ ПЕРЕКРЕСТИТЬ, Я ТЯНУСЬ К НЕЙ И ПЫТАЮСЬ ОСТАНОВИТЬ ЕЕ. НО Я НЕ МОГУ ЭТОГО СДЕЛАТЬ, КАК ЕСЛИ БЫ У МЕНЯ НЕ БЫЛО РУК А МОНАХИНЯ ТОЛЬКО УЛЫБАЕТСЯ МНЕ. И ТОЛЬКО ОНА УСПЕВАЕТ МЕНЯ ПЕРЕКРЕСТИТЬ, КАК Я ТУТ ЖЕ ПОКИДАЮ ИХ ВСЕХ — ПРОСТО ПОКИДАЮ, И ВСЕ. ОНИ ОСТАЮТСЯ НА ТЕХ ЖЕ МЕСТАХ, ЧТО И РАНЬШЕ, И ПРОДОЛЖАЮТ СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ СВЕРХУ ВНИЗ; НО НА САМОМ ДЕЛЕ МЕНЯ ТАМ НЕТ. Я ТОЖЕ СМОТРЮ НА СЕБЯ СВЕРХУ ВНИЗ. Я ПОХОЖ НА ТОГО МЛАДЕНЦА ХРИСТА — ПОМНИШЬ ДУРАЦКИЕ ПЕЛЕНКИ? ВОТ ТО ЖЕ САМОЕ Я ВИЖУ, КОГДА ПОКИДАЮ СЕБЯ.
НО ТЕПЕРЬ ВСЕ ЛЮДИ ДЕЛАЮТСЯ МЕНЬШЕ — НЕ ТОЛЬКО Я, НО И МОНАХИНИ И ДЕТИ. Я УЖЕ ПОДНЯЛСЯ НАД НИМИ ДОВОЛЬНО ВЫСОКО, НО НИКТО НЕ СМОТРИТ ВВЕРХ; ОНИ ПРОДОЛЖАЮТ СМОТРЕТЬ ВНИЗ НА ТО, ЧТО БЫЛО МНОЙ. И СКОРО Я УЖЕ ВЫШЕ ВСЕГО, ЧТО ВОКРУГ. ПАЛЬМЫ ТАМ ОЧЕНЬ СТРОЙНЫЕ И ВЫСОКИЕ, НО СКОРО Я ПОДНИМАЮСЬ И НАД ПАЛЬМАМИ ТОЖЕ. НЕБО И ПАЛЬМЫ ОЧЕНЬ КРАСИВЫЕ, НО ТАМ СЛИШКОМ ЖАРКО — ТАКИМ ГОРЯЧИМ ВОЗДУХОМ Я НИКОГДА ЕЩЕ НЕ ДЫШАЛ. Я ТОЧНО ЗНАЮ, ЧТО Я НЕ В НЬЮ-ХЭМПШИРЕ».
Я молчал. Он отнес дневник обратно в спальню, помешал томатный соус, приподнял крышку кастрюли — не закипела ли вода. Затем вышел из комнаты и постучался в дверь ванной. Там было тихо.
— Выхожу, — сказала наконец Хестер.
Оуэн вернулся в кухню и сел за стол рядом со мной.
— Это ведь просто сон, Оуэн, — сказал я ему.
Он сложил на столе руки и терпеливо поглядел на меня. Я вспомнил, как он отвязал веревку, когда мы купались в старом карьере. Вспомнил, как он тогда разозлился — что мы не прыгнули немедленно в воду, чтобы спасти его.
«ВЫ ДАЛИ МНЕ УТОНУТЬ! — сказал тогда Оуэн. — И НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛИ! ПРОСТО СТОЯЛИ И СМОТРЕЛИ, КАК Я ТОНУ! СЧИТАЙТЕ, ЧТО Я УЖЕ МЕРТВЕЦ, ПОНЯТНО? — кричал он нам. — ЗАПОМНИТЕ ЭТО: ВЫ СПОКОЙНО ДАЛИ МНЕ УМЕРЕТЬ».
— Оуэн, — обратился я к нему, — если вспомнить о твоих нежных чувствах к католикам, что странного, что тебе приснилась монахиня в роли твоего личного Ангела Смерти?
Он опустил глаза и посмотрел на свои руки, стоженные на столе. Мы услышали, как из ванны с бульканьем уходит вода.
— Это ведь просто сон, — повторил я; он пожал плечами. В его глазах промелькнула смесь снисходительной жалости и снисходительного презрения, которую я уже видел раньше — в день, когда «Летучий янки» пронесся по железнодорожному мосту у Мейден-Хилла как раз в ту минуту, когда мы с Оуэном проходили под этим мостом и я назвал это «совпадением».
Замотанная в бледно-желтое полотенце Хестер вышла из ванной, держа в руках свою одежду. Она прошла в спальню, не взглянув на нас, и закрыла за собой дверь. Вскоре мы услышали, как задвигались ящики комода и недовольно заскрипели вешалки в шкафу в ответ на грубое вторжение.
— Оуэн, — сказал я. — Ты вообще большой оригинал, но сон твой самый заурядный. Он просто глупый. Ты идешь служить в армию, во Вьетнаме сейчас война,— думаешь, тебе могло присниться, как ты спасаешь американских детей? Ну и, естественно, там должны быть пальмы — а чего еще ты ждал? Что там будут эскимосские поселения?
