Александр Терехов - Каменный мост
Точка – 15 мая. Директор 175-й школы Леонова «от имени коллектива» поздравила императора с «окончанием Вашей дочерью Светланой курса средней школы с аттестатом отличника», но не спасло – уволили. И никого не спасло; малые, взявшиеся сочинить, забыли Софью Мироновну Шахурину, прозванную сыном «черный бомбардировщик», – мать знала свою правду, кричала от боли и ослепла и не видела ничьих раскладов, схем и желаний еще пожить, Лубянской площади и Колымы с ладьями перевозчиков. Софья Мироновна, нелепая толстуха, носившая вызывающие шляпы и собиравшая фарфор, защищала детеныша, свою кровь, птенца, младенческую прядку – все, что осталось, хотя бы добрую память о нем, звук, и когда испугавшийся Реденс под конвоем мамы доставил на квартиру наркома бумаги «Четвертой империи», одна Софья Мироновна догадалась, как можно использовать игры в свастику: вернуть взор императора на Большой Каменный мост! Правду пришлось шить заново, уже другим (первым делом уволили генерального прокурора) – дырявую, сидевшую мешком правду, в нее уже никто не поверил, а немногие узнали наконец все как есть про появившуюся в империи плесень и подвесили причастных глубоководных на невидимую леску; и настало мгновение, когда император вдруг произнес: «Анастас, а где те твои дети?», и Микоян хапал жабрами воздух. Вот и кончилось. Лопаются глаза. Кончена жизнь.
Алена жалко сказала: никуда не ходим. Давай в цирк. Дрессировщик Забелкин таскал на руках паралитика крокодила – у крокодила не закрывалась пасть, словно деревяшкой расперли или от жары. Жена дрессировщика совала лицо меж крокодильих челюстей. Затем Забелкин молча тягал на руках удавов и питонов. Я думал про мать дрессировщика, представляла ли она, растя сына, что он будет зарабатывать на жизнь ношением скользких гадов. Незанятые гады поблескивали на манеже, как шнурки из ртути.
В перерыве зритель-японец дважды обошел туалет, держа на весу вымытые руки, в поисках сушилки или бумажного полотенца.
Во втором отделении Забелкин надел синюю шляпу с золотой лентой и работал без клетки с изможденными тиграми и львами. Совал в пасти куски мяса, похожие на комки арбузной плоти. Львы и тигры катались на шаре и ложились матрасами под дрессировщика.
Последними вышли пыльные слоны под руководством Дурова и весело побили мячики в народ. Из нагрудного кармана Дурова торчал белоснежный платок, большой, как наволочка.
Нельзя сказать: мы приблизились, мы опустились глубоко, количество мертвых ограничено, они перестают говорить, что-то знает Вано – но его не разведем, все знает Петрова, но Софья Топольская и Владимир Флам родили девочку в России в немое время, и время отучило ее говорить по душам, открывать душу, облегчать душу, очищать душу, изливать душу; Тася и при соборовании, я предполагаю, отделалась общими словами батюшке из церкви Иоанна Воина. От Петровой осталась единственная внучка, единственный человек из Цурко, горячий, не затянутый льдами, но девочка отравилась от любви – нам больше не с кем говорить, пора становиться на их точку зрения. Большой Каменный мост третьего июня мы должны увидеть сами.
– С кем ты разговариваешь? Я же вижу… – Мы брели с Аленой вверх до Пушкинской вдоль бульваров и находились совсем недалеко от весны, и если днем, в ясную погоду выйти на открытую землю и посмотреть далеко в ту сторону, откуда весна, – кажется, словно уже видишь ее за белыми домами и черными ветками, чуешь ее запах в ветре, плотный, летучий запах сырой земли.
– Я ничего не вижу. Нужна доверенность.
– Доверенность делает Чухарев? Хочешь, помогу ему? Он висит целыми днями в порносайтах. Ты знаешь, сколько ты платишь за Интернет?
– У нас есть паспортные данные и адрес сына Кирпичникова, сына Барабанова… Пишем доверенность от их имени, даем нотариусу сто долларов…
– Херня, – сказал Боря, вычищая магаданскую корюшку, – ФСБ пробьет доверенность, прозвонит…
– Телефон молчит.
– А если дозвонятся? Да любой нотариус, увидев в «куда» – ФСБ, скатает твою сотку в трубочку, смажет вазелином и ритмичными поступательными движениями засадит ее тебе в прямую кишку. Это уголовное дело! Ты что, не понял правило? Живой человек, понимая, что делает, должен сказать: я согласен. Тогда мы войдем. Сделай так. Не сделаешь – на хрен ты нам нужен?
…Телефон Кирпичникова на улице Марии Ульяновой не отвечал. Чухарев набрал Нину Гедеоновну Барабанову, заранее зная, как будет.
– Алло. Да. А с кем вы еще разговаривали? И с Реденсом? Оставьте мне ваш телефон, я вам позвоню. Это служебный или домашний? А домашний можно записать? Как ваша фамилия?
– Алло. Да. Я помню. А что вам нужно? Мы ничего не помним. Фото моего мужа нет. Просто не сохранились. Кем работал? Ну, ездил по стране. Военный. Нет, у него есть сестра. Нет, я позвоню ей сама. Если она захочет, то позвонит вам. Оставьте свой телефон. Ах да, я его уже записывала…
– Алло. Да. Я помню, вы звонили в прошлом месяце. Вы знаете, пока ничего не могу вам сказать. И сестра тоже. А с кем вы еще говорили? И с Ирочкой Бусаловой? Ин-те-ресно-о… Можете дать ее телефон? Вы же с ней встречались. По вашим словам. Записываю.
– Алло. Да, мы договаривались, но я ничего не вспомнила. И сестра моего покойного мужа – тоже ничего не вспомнила. А, еще раз, что вас, собственно, интересует? Нет, он не общался ни с кем. И после той… истории изменил круг общения. А про Нину Уманскую подробно рассказал в телепередаче Серго Микоян…
– Он не рассказал ничего!
– На мой взгляд, – страшной паузой она давала ему многое понять, – даже много лишнего. Оставалось двое – по Ххххххх не находилось даже адреса, телефон Кирпичникова – без изменений – молчал: пустая квартира?
Ясным днем Чухарев отправился на Марию Ульянову. Дом девять.
Светило солнце. Он вошел в сырой и льдистый двор и деловитым несуетливым шагом двинулся вдоль дома, считая подъезды. Второй. Вовремя подъехала с прогулки молодая мать и впустила его в подъезд – помогал занести коляску. Чухарев поднялся на второй этаж.
Подход к квартирам тридцать девять и сорок скрывала капитальная железная дверь с капитальным железным замочищем. Две кнопки звонка. На верхнюю налеплен клок лейкопластыря с чернильным 39. Нижняя чистая.
Чухарев постоял. И вслушался. Из-за двери доносились какие-то кухонные звуки. Он нажал верхнюю кнопку. Звонка не услышал и вдавил кнопку сильней – вдруг там, за железом, тотчас отворилась дверь квартиры тридцать девять, три месяца (и еще сегодня утром) не отвечавшей на звонки, и к двери, железу, проткнутому рыбьим глазком, по домашнему тапочно прошлепало… Чухарев почуял распускающуюся огненную силу, к горлу подтекло вступительное «здравствуйте, я…»; встал ровнее, просительное и доброе выражение лица, уверенность… Шаги удалились, и дверь квартиры заперли – все стихло.
