Александр Терехов - Каменный мост
Мы купили и использовали достаточное количество билетов и прочувствовали ряд случайных прикосновений; уже поздно, вам далеко добираться, может быть…
– Мы поедем к вам домой?
Я удивился: домой… Хотя почему, должен быть у меня не только адрес. Должен быть какой-то дом. Место, где сплю и открываю холодильник, где ждет меня кошка.
– Там есть халат. Можете надеть, – а я остался на кухне и ждал ее тела, и пил холодную воду, уронив в раковину стакан. Неприятно. Она думает: специально шумит. По телевизору бред. Если посижу еще минут пять, она уснет. Жалко просунул голову в дверь: не спите? Едва расслышал правдивое: вот-вот усну. Окно вам не открыть? Неясно, во тьме она лежала, вытянувшись наискось дивана. Не надо. Если не будете засыпать, приходите – еще поговорим, проблеял. И прикрыл дверь, словно скрыться от позора.
Разделся и лег, теребил ненужную газету. Ясно же сказала: сейчас уснет. Разве придет сама? Да нет. Ляжешь и будешь слушать, как бухает сердце. И не уснешь.
Она распахнула дверь и боком, неловко застыла. Я пришла. Если бы сейчас не пришла – уснула. Садитесь. Ложитесь. Прилегла, гася неспокойные движения губ. Погасил свет. Какой сегодня счастливый день. Долгий, счастливый день. Поискал губы, глаза, отстранялась. Плыло. Несколько слов, губы, глаза, ответные движения, долгие губы, нежность, мраком сделанное прекрасным лицо, сумерками, пояс на халате, груди с гладкими сосками, которые только губы могут найти, раздавшийся стан, бедра, узкие, волнующие колени, удивительно мягкие плечи, глубокая воронка пупка, бритая промежность, он царапал губы, щеки, мякоть – в ней словно прорываются незримые русла и брызжет сок, и, охотно повинуясь, поглаживает ладонями свои груди и выгибается мостом… когда ты поняла, что я… что ты… ты так посмотрел на меня… а что тебя привлекло во мне… ее жалко намазанные глаза, тебе приятно? – ее руки еле, слабо держатся за шею, невесомо лежат на спине, не понимают. Рывком поднял и поставил к стене, прижал, накрутил волосы на руку и дергал, согнул набок, схватил под коленку, вцепился и грубо задрал ей ногу, она сопела, держала равновесие и молчала… бросил на кровать, смял грудь, она молчала, руки ее шевелились бессмысленными, умирающими судорогами, не трогая его и убегая, если что-то встречалось на пути, и глаз не открывала… хлестанул ей по щекам – раз! два! перехватил и ее рукой ударил себя – и (прости…) целовал, долго, изнуряюще ласкал, и она вдруг замолкла, по-детски повернулась на бок, подтянула колени к животу и уже засыпала (отчетливо произнеся: «Мне кажется, вы хотите, чтобы я сейчас встала и ушла. Но мне на работу завтра к одиннадцати»), иногда размыкая ресницы, голосили противоугонные сирены, заводились предутренние собаки, залопотала патрульная машина: «В доме, где сберкасса!» – она спала. Я рано встал, вымылся, она спала и спала и встала рывком, когда уже было поздно. У тебя такое лицо, я тебя таким боюсь. Мне надо идти, ты, когда соберешься, просто захлопни дверь. Я могу пойти с тобой? Нет. Можно я останусь? Нет. У тебя вчера было плохое настроение? Нет, так… Остался осадок. Почему? Из-за халата. Надела чужой халат. Зачем-то выложила все из карманов, на стиральную машину. Позвонишь? Конечно. Мне есть за что сказать тебе «спасибо». Она вздохнула: просто у меня опыт вот такой – и показала толщину школьного букваря, в нем часто предлагали составить рассказ по картинке; опыт нулевой, повторила она. Все хорошо.
Я поменял в сберкассе валюту и сидел на лавке, ширмой развернув «Спорт-экспресс»: все кончилось, больше ее не будет, нечистый лоб и неаккуратные брови, запах пота – и это забуду; перестал понимать строчки и, как в юности в электричке, засыпал над газетой. Сколько? Час, наверное, прошел, хватит, чтоб собраться и уйти, набрал подъездный код и тоскливо оглянулся на бегущие шаги: стоит привести собаку домой и… Но это Алена, высохшая, чернолицая, и вывалила, словно под ноги из подола:
– Я развелась.
И зажмурилась, по-ведьмински схапав меня, решив отыграть положенное на ступеньках, я протиснул ее в подъезд и там сочувственно погладил, думая: прошел же час? ей оставалось в душ и высушить волосы. Алена уверенно подталкивала меня по ступенькам к двери.
В коридоре погашен свет, и стало легче, я задышал, нет девичьего рюкзака, исчезла заколка, нет туфель, гостевые тапки стоят аккуратной парой, заправлена постель – я тащил ее на кухню, чашки вымыты – все! Сразу стало легко. Алена заходилась: любимый, любимый, мой родной, неужели мы будем вместе – досчитаю до двадцати шести и скажу: надо на работу – я обнимал ее и ворочал, как куклу, избегая губ, и – вдруг увидел: дверь в ванную ограничена острыми щелями электрического света; взмокли ладони – пусть она забыла выключить свет!!! – но дверь отворилась и живая, настоящая девушка, влажные волосы, показала мне свои вроде бы запыленные туфли:
– У тебя нет какой-нибудь тряпочки?
– Вы себя плохо чувствуете? – собственная затея показалась Чухареву идиотизмом, Алена Сергеевна приехала изрыдавшаяся до синевы, как с похорон, – и где короткая юбка, где голые ноги в сто тринадцать сантиметров?
– Что должна сделать?
– В квартире тридцать девять, вон, где разбито стекло…
– Пальцем не показывайте.
– …прописан сын Кирпичникова, в квартире кто-то есть, но когда я…
– Что я должна сделать? Да послать бы ее…
– Подняться на второй этаж! Позвонить в тридцать девятую квартиру! Встать напротив глазка! Спросит: кто? – что-то ответить. Если Кирпичников откроет, зацепиться, и через пятнадцать минут поднимусь я. – И он сунул ей бумажку с подъездным кодом. Вперед! – пусть постучат каблучки. И не успел окоченеть под метелью в Центральной России, посматривая на разбитое окно (и у меня дома разбито окно), – Алена уже вышла – ей не открыли, ушла, выбросив в урну скомканную бумажку на ходу.
Можно и так сказать: Чухарев остался один – что теперь? Кто же им даст доверенность? Шерстить Москву в поисках потомства умершего, выбывшего и без вести пропавшего Ххххххх, и положить листок в почтовый ящик тридцать девятой квартиры – старшая по подъезду, когда ее нашли и подарили банку кофе «Чибо» за сто шестьдесят рублей, сообщила: в квартире кто-то появляется изредка, она не знает кто, но почту вынимают. «Просьба передать эту информацию в квартиру 39. В связи с оформлением экспозиции музея 175-й школы (Старопименовский переулок) мы разыскиваем родственников Феликса Кирпичникова. По нашим данным, по адресу: улица Марии Ульяновой, д. 9., проживает сын Феликса Кирпичникова – Александр Феликсович. Если это так, уважаемый Александр Феликсович, просьба связаться с нами по телефону 431-91-61 или 431-91-60 – Чухарев, инициалы, мы будем вам очень благодарны за помощь».
