Алексей Иванов - Ненастье
Серёга отодвинул ящик стола, столкнул туда свёрток и задвинул ящик.
— Не посмотрел, чего там? — мрачно спросил он, не глядя на Немца.
Раньше, до тюрьмы, Серёга не задал бы такого вопроса.
— Не посмотрел.
Они сидели на кухне в двухкомнатной квартире Серёги — в той квартире, которую Серёга получил в домах «на Сцепе». До ареста он редко тут ночевал — если только подворачивалась какая‑нибудь одноразовая подруга, а вообще он жил тогда в «Юбиле» на «мостике» с Танюшей. Три с лишним года, пока Серёгу держали в СИЗО, хата стояла пустая; раз в месяц сюда заглядывала Настёна Флёрова, соседка: пылесосила полы и убогую холостяцкую мебель. А после СИЗО Серёге уже некуда было идти, кроме этой квартиры.
Серёга сидел на табуретке в джинсах, голый по пояс. На груди у него с правой стороны была новая синяя татуировка — крылатый оскаленный волк. Напоказ Немцу Серёга крутил пальцами дымящую сигарету — то прятал её в ладонь, то выставлял наружу. Этого умения у Серёги до СИЗО тоже не было.
— Благодарю за службу, — Серёга говорил с непонятной издёвкой. — Разжирел ты, Немец… Понятно — не то, что я, сидятел. Ты сейчас под кем?
— Что значит «под кем», Серый? Я всё так же водила на «барбухайке».
— И как тебе Завражный?
— Мне‑то Завражный ничего, — с лёгким раздражением ответил Герман. — Но если ты спрашиваешь не про меня, а про всех, то всем понятно, что Саня «Коминтерну» не командир. Ни рыба ни мясо. Ты же знаешь Завражного. Он и сам про себя понимает. Он на посту же временно, до ближайших выборов.
— А на выборах ты за кого будешь голосовать, Немец, если не секрет? — Серёга как‑то по‑тюремному исподлобья посмотрел Герману в глаза.
— Да за тебя, Серый, — спокойно ответил Герман. — А в чём подозрения?
— Да так, одичал я чего‑то на киче, — устало проворчал Серёга.
За стеной зазвучали женские голоса — там в комнате на двуспальной кровати лежали две проститутки, которых Серёга снял на несколько суток. До СИЗО Лихолетов не заказывал шлюх, ему хватало восхищённых подруг, не считая Танюши. А сейчас он никого не сумел заманить к себе — ни Ленку Лещёву, ни Алевтинку, ни Светика, ни Настю Жайскую. Пришлось вызывать девочек из конторы. Причём сразу парочку, потому что разговаривать с ними Серёге было не о чем — пусть болтают друг с другом.
— А что скажешь за «Коминтерн»? — спросил Серёга.
Герман смотрел в окно. Мокрый двор, качели и горки, чёрный асфальт густо окроплён белой мёртвой листвой. Кусты в заброшенном котловане разрослись, вымахав выше бетонной ограды вокруг магазина. Герман давно уже не бывал «на Сцепе» — с тех пор как съехал от Марины.
— «Коминтерн» будто дохлый. Все своими делами занимаются.
— При Быченко или Гайдаржи лучше было? — Серёга ревновал.
Герману не хотелось говорить плохо о погибших.
— Не лучше. Но и не так, как сейчас. Надо куда‑то двигаться, а мы стоим.
— Сергуня, а где у тебя штопор? — закричали из комнаты. — Открой нам!
— Я щас закрою там чё‑то кому‑то! — раздражённо рявкнул Серёга. — Не мешайте базарить!.. Что значит «двигаться», Немец? Бабки получать?
— И это тоже. Но не только. Я не знаю, как сказать, Серый. При тебе у всего «Коминтерна» было общее дело. А сейчас по нулям.
— Общее, говоришь?.. — Серёга тоже поглядел в окно, не мытое три года. — А пойдёшь ко мне работать, как раньше? Я тачилу беру, ищу водителя.
Серые облака поздней, уже угасшей осени плыли мимо лоджии Серёги.
— Не пойду, Серый, — Герман покачал головой. — Извини.
Герман знал, что Танюше будет невыносимо, если он устроится на работу к Лихолетову. Пусть ничто не напоминает Танюше о Серёге — так ей будет легче. Германа сейчас заботила только Таня. Однако он понимал, что ставит прозрачную стену между собой и Серёгой, обозначает дистанцию. Дистанция не изменит их отношений, но она появится — и уже навсегда.
— А говорил, что ты за меня, — поморщился Серёга.
— Разве я не могу быть за тебя, но не работать у тебя водилой?
Лихолетов откуда‑то всё разузнал про Немца и Таню. Он не чувствовал себя виноватым в Танькином горе: он не обманывал девчонку, ни к чему не подталкивал, так само вышло. Но он ревновал, что Танька предпочла ему Немца. Ясное дело, что после разрыва Танька искала бы нового мужика, — и тем не менее… Ревность у Серёги вызывало абсолютно всё, что происходило на воле, пока он сидел в СИЗО. Даже гибель Быченко и Гайдаржи.
— Сергуня, познакомь с твоим гостем! — пьяно закричали из комнаты.
— Ты стал умнее, Немец, — сказал Серёга с неодобрением, но уважением.
— Серый, ты можешь мне доверять по‑прежнему.
— Выпьешь со мной? — Серёга взял со стола бутылку и выдернул пробку.
— По писюрику, — усмехнулся Герман.
— Эй, шалавы, — крикнул Серёга в комнату, — идите сюда за компанию.
Потом Герман узнал, что Серёга принял к себе водителем Яна Сучилина.
Серёга больше ни в чём не просил поддержки у Германа. Герман думал: почему? Наверное, потому что поумневший Немец Серёге был не нужен. Серёга готовился к драке за «Коминтерн». Зачем ему соображающий солдат?
Откинувшись, Лихолетов был куда более богатым, чем до кичмана. Три с лишним года, пока он сидел в СИЗО, «Коминтерн» отчислял ему то, что полагалось по учредительным документам организации. Впрочем, инфляция превратила бы в пшик Серёгины тысячи и миллионы рублей, но Гайдаржи успел перевести выплаты Лихолетову в валюту. И теперь Серёга знал, что у него есть бабки, — значит, он может действовать свободно. Однако он не знал страну, в которой предстояло действовать. Он ощущал себя инкубаторским.
Газеты, попадавшие в изолятор, не могли научить жить в новом мире. Серёга очутился в другой эпохе, где даже деньги были другие — дойчмарки и баксы, а не купюры СССР. Серёга никогда не видел супермаркет, не умел пользоваться банкоматом, не играл в компьютерные игры, даже йогурт не пробовал. Сняв проститутку, он не понял, что за тесёмочки на ней надеты.
Серёге удивительно было видеть в Ельцине вполне понятного человека: то разухабистого алкаша‑раздолбая, всё пустившего в распыл, то бесцветного старика‑сердечника, словно выстиранного по ошибке. По видаку Лихолетов посмотрел записи октябрьских событий 1993 года: плоские и вёрткие Т‑80 на проспектах Москвы (в Афгане таких танков Серёга не встречал), дымящийся чёрно‑белый небоскрёб парламента… Бред какой‑то.
Охренеть: круче всех стала братва — отряды бандюков на огромных и чёрных импортных тачках! Бандюки для Серёги всегда были злыми тварями, не способными к умственной деятельности, а сейчас они овладели навыками, которыми Серёга не владел, и ориентировались в жизни лучше Серёги. Им завидовали. У них был стиль, была организация; они определяли понты.
