Донна Тартт - Щегол
– Вот туда сажают по-настоящему чокнутых девчонок. В Ла Гранж. А я в Бессоне, с франкоговорящими девочками. Предполагалось, что так я быстрее выучу французский, но на деле со мной просто никто не разговаривает.
– Скажи ей, что тебе там не нравится! Тетке своей!
Она поморщилась.
– Я говорила. Но она тогда заводит про то, во сколько ей это все обошлось. Или говорит, что я ее обижаю. Ну, да ладно, – натянуто добавила она, оглядываясь через плечо, в голосе слышалось – мне пора.
– Угу, – наконец сказал я после дурманного молчания.
Каждый день, каждую ночь горячка моя была расцвечена ее присутствием в доме, счастье то и дело взмывало во мне приливами энергии от одного звука ее голоса в коридоре, от ее шагов: мы соорудим палатку из одеял, она будет ждать меня на катке, ослепительный гул восторга при мысли о том, сколько мы с ней всего вместе сделаем, когда я поправлюсь – но на самом деле мы как будто и впрямь делали что-то вместе, например, низали ожерелье из радужных карамелек под доносившиеся из радиоприемника песни “Белль и Себастьяна”, а потом, позже бродили вместе по несуществующей галерее с игровыми автоматами на Вашингтон-сквер.
Я заметил, что Хоби тихонько ждет в коридоре.
– Ты уж прости, – сказал он, взглянув на часы, – не хочу тебя торопить, но…
– Конечно, – ответила она. А мне сказала:
– Ну, тогда пока. Желаю тебе поправиться.
– Постой!
– Что? – спросила она полуобернувшись.
– Ты ведь на Рождество приедешь, да?
– Не-a. Поеду к тетке Маргарет.
– А когда приедешь тогда?
– Ну, – она дернула плечом, – не знаю. Может, на весенние каникулы.
– Пипс, – сказал Хоби, хотя, конечно, обращался он ко мне, а не к ней.
– Иду, – ответила она, откинув волосы с лица.
Я ждал, пока хлопнет входная дверь. Потом вылез из кровати, отодвинул занавеску. Смотрел сквозь запыленное стекло, как они вместе спускаются по ступенькам – Пиппа в шапке и розовом шарфе нагоняет огромную, безупречно одетую фигуру Хоби.
Они уже завернули за угол, а я еще какое-то время стоял и смотрел на пустую улицу. Потом, чувствуя себя слабым, всеми брошенным, я потащился к ней в спальню и – будучи не в силах удержаться – приоткрыл на щелочку дверь.
Там все было по-старому, как и два года назад, только еще более пусто. Плакаты “Волшебник из страны Оз” и “Спасем Тибет!”. Инвалидное кресло исчезло. Подоконники завалены белыми голышами ледяного града. Но запах был ее, комната еще жила, еще теплилась ею, и я стоял, вбирая ее атмосферу до тех пор, пока не почувствовал, что расплываюсь в счастливой улыбке только потому, что стою тут вместе с ее томиками сказок, с флакончиками ее духов, с переливчатым подносом ее заколок и набором валентинок: бумажное кружево, купидоны и коломбины, прижимают к груди букеты роз эдвардианские кавалеры. Тихо-тихо, на цыпочках, хоть я и был босиком, я прокрался к фотографиям в серебряных рамочках, стоявшим у нее на трюмо – Велти с Космо, Велти с Пиппой, Пиппа с матерью (те же волосы, те же глаза) и с ними Хоби – постройнее, помоложе…
В комнате раздалось негромкое ворчание. Я виновато обернулся – кто-то идет? Нет, это Попчик, хлопково-белый после купания, примостился в подушках на ее незастеленной кровати и всхрапывал с блаженным, слюнявым, урчащим звуком. И хоть было в этом что-то жалкое – в том, чтобы утешаться оставленными ею вещами, так щенок зарывается в старое пальто, – я заполз к ней под одеяла и угнездился рядом с псом, глупо улыбаясь от того, как пахнет ее стеганое покрывало и как шелково оно льнет к моей щеке.
6– Так, так, – сказал мистер Брайсгердл, пожав руки нам с Хоби. – Теодор, не могу не отметить: до чего ты стал похож на маму. Видела бы она тебя сейчас.
Я очень старался не отводить глаза и не краснеть в ответ. На самом деле, хоть мне и достались мамины прямые волосы и что-то от ее темно-светлой контрастности, я куда сильнее походил на отца, походил так сильно, что каждый разговорчивый прохожий, каждая официантка в кофейне обязательно проходились по этому поводу – меня-то это как раз не радовало, еще бы – быть похожим на родителя, которого на дух не переносишь, но видеть в зеркале юную версию его насупленного, разбитого по пьяни лица теперь, после его смерти, было даже грустно.
Хоби с мистером Брайсгердлом негромко переговаривались – мистер Брайсгердл рассказывал Хоби, как повстречал мою маму, Хоби что-то припоминал:
– Да! Помню – не прошло и часа, как сантиметров тридцать нападало. Господи боже, выхожу с аукциона, а ничего не едет, я был на севере, в старой “Парк-Берне”…
– На Мэдисон, через дорогу от “Карлайла”?
– Да, совсем не близко от дома.
– А вы антиквариатом торгуете, Тео говорит? В Виллидже?
Я сидел и вежливо слушал их беседу: общие друзья, владельцы галерей и коллекционеры, Рейкерсы и Ренберги, Фосетты и Фогели, и Мильдебергеры, и Депью, и потом про исчезнувшие нью-йоркские вехи: закрыли “Лютецию”, “Каравеллу”, “Кафе художников” – что бы мама твоя сказала, Теодор, она ведь очень любила “Кафе художников”. (А это он откуда знает, спрашивал я себя.) Хотя я ни на секунду не верил тем гадостям, которые отец в припадках злобы говорил о маме, похоже, мистер Брайсгердл и впрямь знал маму куда лучше, чем я думал. Даже не юридические книжки у него на полках, казалось, перекликались эхом их интересов. Книги по искусству: Агнес Мартин, Эдвин Дикинсон. И еще поэзия, первые издания: Тед Берриган, Фрэнк О’Хара, “Размышления в карете скорой помощи”. Помню, как однажды она пришла домой раскрасневшаяся, счастливая – с точно таким же изданием Фрэнка О’Хары, и я решил, что она отыскала его в “Стрэнде”, потому что на такие книги у нас точно денег не было. Но, раздумывая над этим, я вспомнил, что она так и не сказала, откуда у нее книга.
– Ну, Теодор, – сказал мистер Брайсгердл, и я очнулся. Он был, конечно, уже немолод, но имел спокойный, загорелый вид человека, который много времени проводит на теннисном корте, а темные мешки у него под глазами делали его слегка похожим на добродушного панду. – Ты уже достаточно взрослый, так что в этом деле судья будет в первую очередь рассматривать твои пожелания, – говорил он. – Особенно если учесть, что вряд ли кто-то станет оспаривать опеку над тобой. Разумеется, – сказал он Хоби, – пока все это решается, мы можем подать прошение о временном попечительстве, но не думаю, что это так уж необходимо. Очевидно, что в этом случае соблюдены все интересы несовершеннолетнего, осталось только понять, насколько это устраивает вас.
– Устраивает и даже более того, – ответил Хоби. – Если ему хорошо, то и мне хорошо.
