Андрей Школин - Прелести
Не знаю, кого позвала женщина, но через некоторое время появился мужик преклонных годов с папиросой в зубах и фуражкой на голове. Походил мужик, причём очень сильно, на персонажа артиста Юрского из кинофильма «Любовь и голуби». И совсем не походил на бравого солдата времён гражданской войны.
— Вы что, поручик, белены объелись, — по моим соображениям, именно так общались между собой белые офицеры. — Почему не по форме?
— Закурить не желаете? — вместо рапорта просто ответил «артист Юрский».
— А-то ты не знаешь, что я не курю? Красные далеко?
— Красные? — задумался Голицын. — Да кто их знает? Далеко, наверное… — он присел рядом и завонял на всю округу табачищем.
— А как же данные генерального штаба? Разведка, что доложила?
— Разведка-то? — опять переспросил мужик. — Да ничего не доложила.
— Тогда необходимо пленных допросить. Где пленные?
— Где ж им быть, в плену, поди.
— Так иди и допроси! Всему вас учить надо. Ни шагу самостоятельно сделать не можете. Разузнай, как скоро красные в наступление перейдут. И где их ставка базируется.
Служивый, однако, не тронулся с места. Наверное, всё-таки, это был не поручик.
— И чего сидим? — не дождавшись выполнения приказа, я попытался состроить строгое выражение лица. Как у Колчака на портрете.
— Курим, — просто и резонно ответил Голицын.
— Курим, — повторил я. — А в это время страна задыхается от красного террора. Большевицкие банды врываются в города и сёла, глумятся над гимназистками, оскверняют святыни самодержавия. Хватит курить, поручик!
— Да ни куды они не врываются, — не вынимая папиросу изо рта, тягуче процедил сквозь зубы мужик. — Война давно кончилась.
— Да? — удивился я. — И кто победил?
— Сначала красные. Потом и их выгнали. А сейчас непонятно чья власть. Бардак в стране.
— А зачем фуражку надел тогда, раз война кончилась?
— Ветер дует, — «Юрский» наслюнил и поднял вверх указательный палец. — Прохладно на дворе.
— Ну, раз война кончилась, спою другую песню, — поставил ля-минор и опять ударил по струнам. — Такого снегопада, такого снегопада, давно не помнят здешние места…
— А инструментик-то расстроенный, — опять подал голос «не Голицын». — И струны дребезжат, точно херня на палке. Никудышная гитарка.
От такой наглости, слово, посреди недопетого куплета, застряло в моём горле. Я внимательно оглядел музыкальный инструмент и, действительно, нашёл в нём кучу недостатков. Однако оскорблять такими словами…
— Так ты большой специалист в музыке?
— Большой, не большой, а фальшь слышу. У нас тут был уже один артист. Тоже на расстроенном баяне «бетховенов» изображал. Надоел всем…
— И где он сейчас, этот артист?
— А ни где, — мужик сплюнул папиросу под ноги и тщательно растоптал её каблуком. — В озере утонул, — и добавил в сторону. — Допелся…
Мне этот псевдо-поручик стал вдруг неприятен до крайности. Ну, невыносимо неприятен.
— Слушай, шёл бы ты подальше.
— Это ещё почему?
Последняя его фраза вывела меня из равновесия окончательно. Я отбросил гитару в сторону и схватил мужика за шиворот.
— Потому что, ты меня доста-а… — слово «достал» зависло на губах. Под фуражкой «не Голицына» отчётливо нарисовалась «тауросовая» харя.
— Это ты всех уже давно достал, — пришелец в ответ вцепился обеими руками в моё горло и принялся душить.
— Не получится, гад, — продолжал держать его воротник, вместо того, чтобы попытаться оторвать от горла «клешни». — Мне Данилович секрет открыл. Пока мозг пьян, всякие сволочи, вроде тебя, никаких гадостей не сотворят. Так что, отвали, пока я тебе кепку не помял…
* * *Талолаев сидел на стуле возле перевёрнутого сервировочного столика и, глубокомысленно посматривая на растущие из паласа солёные помидоры, курил сигарету. Дымил не меньше «тауросового поручика». За окном светило солнце.
— Доброе утро, Данилыч, — не вставая, поприветствовал я хозяина квартиры.
— Угу, — неопределённо промычал тот.
— Давно проснулся?
Экстрасенс ответил не сразу. Подумал какое-то время. А затем сам задал встречный вопрос.
— Ты зачем цветок с балкона скинул? В кого метил хоть?
Приподнялся на локтях и, стараясь не наступить в разбросанные по всему полу соленья и окурки, спустил вниз ноги.
— Чего это ты говоришь такое? Мы же вчера трезвые были.
— Да? А за Соломоном кто гонялся с гитарой наперевес? Где он, кстати, сейчас?
— Спит, наверное, в спальне… А что ты на меня так смотришь?
— Он бы уже давно проснулся и орал ходил. Вспоминай, давай, не выпустил ты его в подъезд случайно? Или не случайно. Я уж боюсь про балкон спрашивать. Может быть, ты не только цветочными горшками швырялся.
Возникшую неловкую ситуацию я попытался немного смягчить тем, что принялся собирать с пола и складывать на столик расплющенные помидоры.
— Да сходи же уже в подъезд, посмотри! — не выдержал и минуты моих стараний парапсихолог.
Бросил возню с соленьями и вышел за дверь. Рыжего кота нашёл на самом верхнем этаже. Тот, увидев своего «спасителя», заблажил, точно во время кастрации без наркоза. В руки, разумеется, не давался. Зато Данилович, увидев любимое домашнее животное целым и невредимым, заметно подобрел. И даже сам закончил уборку помещения. В холодильнике, кстати, нашлась практически не начатая бутылка «родимой»…
— Сначала ты вполне адекватный был, — после «лечения» помог восстановить событийный ряд Талолаев. — Мы вместе на остановку сходили, в павильон. Ты пару песен спел. Вполне пристойно. Потом, правда, соседи начали по батарее стучать, но тебя уже было трудно остановить. Про цветы и Соломона сам знаешь. В общем, нормально, творчески посидели.
— Как творческий человек с творческим человеком.
— Ну, вроде того…
— А меня опять гости посещали. Душить пытались.
— И что ты?
— Вспомнил твои рассуждения про пьяные мозги, и следствия подобного опьянения. Только не сильно подействовало. Как душили, так и продолжали душить. Пока не проснулся. И вот ещё что вспомнилось. Раньше, когда я, тоже по-пьяному делу, засыпал, меня какие-то сущности, надо сказать довольно мерзкого вида, из второго тела вытаскивали. Хорошо, проснуться удавалось. Так что, не действует на практике твоя теория.
— Может, у тебя белая горячка? Ты сколько дней пьёшь?
— Да только вчера и с тобой, — взял в руку налитую рюмку. — И сегодня ещё…
* * * Разбор полётов:Площадь была многолюдной. Мужчины в белых тюрбанах. Женщины в паранджах. Всадники с колчанами за спинами, погонщики верблюдов. Азия…
Покружил над головами, понаблюдал за реакцией народа. Реакция отсутствовала. Либо меня не видели, либо летающие русские в их государстве в порядке вещей.
Для посадки выбрал небольшой свободный пятачок рядом со стеной самого большого здания. Подошёл и погладил одиноко стоящего верблюда. Животное лениво пережёвывало жвачку и также лениво повернуло голову в мою сторону.
— Бяша, — почему я назвал верблюда именно так? Наверное, потому, что моя бабушка этим кличем обычно овец домой заманивала. — Бяша, Бяша…
«Кораблю пустыни» такое имя пришлось по душе. Жевать он начал с гораздо большим вдохновением. Хотел, было, оставить животное в покое, но тут заметил под ногами верблюда валяющийся в пыли медный кувшин. Вроде тех, которые в восточных сказках присутствуют и являются ключом для развития сюжета. Я, в своё время, о такой тюрьме для особо строптивых джинов любопытному Роберту историю сочинил. Опять же, Старик Хаттабыч…
— А что это, Бяша, за посудина такая интересная? Дай-ка посмотреть, — подлез под брюхо и протянул к кувшину руку.
Бяша, до сего момента представлявший собой образец воспитанности, вдруг взбрыкнул с явным намерением попасть копытом в висок. Хорошо, не попал.
— Ты что творишь, скотина парнокопытная? А ну, стоять! — прикрикнул я на своенравного горбатого азиата.
Тот и не думал стоять. Наоборот, принялся изображать из себя необъезженного мустанга. Со стороны картина рисовалась презабавная: Верблюд верхом на человеке. Если бы не сон…
И тут я уподобился древнегреческому мифологическому силачу Гераклу. Разозлившись не на шутку, выпрямился и, взвалив на плечи тушу животного, перенёс брыкающегося упрямца на пять шагов в сторону. Там его бросил, вернулся назад и поднял, наконец, с земли предмет спора с Бяшей. Жёлтый и грязный предмет. Разумеется, исписанный арабской вязью.
— Ладно, будем вызывать волшебника, — потёр бок лампы (или не лампы?) о рукав и, дождавшись дымка из горлышка, аккуратно поставил сосуд в вертикальном положении перед собой.
Я спокойно воспринял явление «Хаттабыча». Для того и совершал ритуальное трение. Вот блуждающие по площади люди «почему-то» разволновались. О них я, на то время, что боролся с Бяшей, к своему стыду, забыл. Забегали, закричали, руками замахали, лошади заржали, верблюды заблажили, всадники сабли похватали, пыль, шум, паника… И только джин, как ни в чём не бывало, вылез из кувшина-лампы и стоял напротив меня, скрестив руки. Всё у него присутствовало в рамках литературного формата — борода, чалма и хитрый прищур глаз. Кстати, если Талолаю Даниловичу не бриться месяца два, очень на этого пленника лампы походить станет. Ещё подумалось, что не хватало джину, для полной драматической развязки «тауросовую» внешность принять. Лучше бы так не думал…
