Людмила Улицкая - Даниэль Штайн, переводчик
25 февраля, 1994 г., Хеврон
Из протокола допроса Биньомина Шимеса
— Ты ехал в машине своего отца в Махпелу вместе с Барухом Гольдштейном?
— Да.
— Ты хорошо его знал?
— Конечно! Он врач, часто приходил к нам. Иногда лечить, иногда в гости. Родители дружили.
— В котором часу вы выехали из дому?
— Около пяти утра.
— А точнее не помнишь?
— Нет. Я вообще даже не очень проснулся. Отец сказал — поехали, и я быстро умылся.
— Кто, кроме тебя, был в машине?
— Мой отец и Барух.
— Тебя не удивило, что Барух в военной форме и с автоматом?
— Я внимания не обратил.
— О чём вы разговаривали по дороге?
— Да я не прислушивался. Вроде, что отец его подберёт на обратном пути.
— А точнее не припомнишь? Где именно? Когда?
— Вроде Барух должен был куда-то зайти по делу, а потом собирался вернуться в зал Авраама. Вроде того.
— Это он говорил в машине?
— Вроде да.
— Значит, вы доехали вместе до пещеры и вместе вошли внутрь?
— Да.
— Барух ещё что-нибудь говорил о своих намерениях?
— Нет. Они о чём-то с отцом разговаривали, да я не прислушивался. Ни о каких намерениях.
— Где вы расстались, когда приехали к пещере?
— Мы вместе вошли в зал Авраама. Я не видел, как он выходил.
— Что произошло потом?
— Через некоторое время я услышал автоматную очередь, потом ещё. Я сразу понял, что это из зала Ицхака. Мы с отцом туда побежали, но всё было уже перекрыто. Тогда мы вышли на улицу и пошли к стоянке. Нас никуда не пустили. Наехало видимо-невидимо солдат, и арабов набежало человек тысяча. Откуда мы стояли, было видно, как выносили убитых. Кровища… И раненых очень много.
— Видел ли ты каких-нибудь знакомых в толпе?
— Нет.
— Знаешь ли ты, что Барух Голдштейн вошёл в зал Ицхака и расстрелял там множество людей?
— Знаю.
— Знаешь ли ты, что он был убит на месте, в зале Ицхака?
— Знаю.
— Теперь тебе придётся пойти на опознание тела Баруха Гольдштейна.
3. Март, 1994 г., Кфар Шауль
— Мы с ним говорили, Дебора. Он плохо идёт на контакт. А без контакта нам будет трудно вывести его из этого состояния. Мне бы хотелось, чтобы ты рассказала нам о его поведении после всего случившегося.
— Меня уже вызывали на допрос.
— Меня не интересуют ваши политические взгляды и мера участия твоего мужа в происшедшем. Что ты так смотришь на меня? Я лечу болезни, а не политические взгляды. С какого момента тебе показалось поведение Биньомина неадекватным?
— А я не знаю, что считать адекватным, а что неадекватным. Когда подростка вызывают для опознания изувеченного трупа человека, которого он видел чуть ли не каждый день, это вообще можно считать адекватным? Какое право имели его туда вести? Ему тогда не было шестнадцати.
— Я бы тоже возражал, если бы у меня спросили. Но не спросили. Так что теперь надо приводить парня в порядок. Он очень тяжело, как я понимаю, перенёс это опознание?
— Да. Он был сам не свой. Поднялся к себе в комнату и никого не хотел видеть. Даже младшую сестрёнку.
— Долго это продолжалось? Нежелание общаться с кем бы то ни было?
— Долго? До сих пор и продолжается! Он не хочет разговаривать ни со мной, чи с отцом. Он не спускался к обеду. Даже в субботу. Я носила ему в комнату еду и питьё, и ни разу не видела, чтобы он ел. Когда он похудел так, что все лицо обтянулось, я поняла, что он выбрасывает еду в уборную.
— Отец пытался с ним разговаривать?
— Сначала пытался, как-то на него наорал, а потом прекратил всякие попытки общения. Однажды предложил пойти на могилу к Баруху — его похоронили в Кирьят Арба, в парке Кахане, но Биньомин наотрез отказался.
— А как он с тобой?
— Он мне тоже не отвечал. Отворачивался к стене. Почти всё время лежал лицом к стене.
— Почему вы не вызвали к нему врача?
— Мы просто не успели. Отец считал, что он слишком впечатлителен, что должно пройти само собой. У нас семеро детей, и у каждого ребёнка свои проблемы. Как раз в это время болели двое младших, а потом обнаружили гастрит у старшей дочки. Я постоянно возила по больницам то одного, то другого.
— В школу Биньомин всё это время не ходил?
— Нет. Он отказывался, и мы не настаивали. Считали, что лучше он пропустит год, чем оказывать такое насилие.
— Он высказывал какие-нибудь суицидальные намерения?
— Какие намерения? Он вообще с нами не разговаривал.
— А с кем-нибудь разговаривал? С братьями, с друзьями?
— Он не хотел выходить из комнаты, когда заходили его приятели.
— Что было в тот день, когда он пытался вскрыть вены?
— Я уехала в семь утра из дому, отвезла младших в сад, других в школу, а сама поехала за продуктами. Когда приехала, с потолка лила вода. У нас на втором этаже душевая кабина, и он весь бойлер выпустил. Я бросилась наверх, он сидел, скорчившись, в душевой кабине, вены вскрыты, но крови было немного. Он был почти без сознания. Скорее в шоке, чем в обмороке. Я его подняла. Он совсем не сопротивлялся. Сразу вызвала «скорую». Вот и все. Но теперь я бы хотела поскорее забрать его домой.
— Нет, он в таком виде, что его надо бы подлечить.
— Это долго?
— Я думаю, не меньше шести недель. А может и больше. Пока мы не будем уверены, что его жизнь в безопасности, мы не можем его выписывать.
4. Заключение психиатра
Диагноз:
Тяжёлая затяжная реактивная депрессия, протестное поведение в рамках юношеского аффективного криза. Суицидальная попытка.
Дополнительно:
В связи с крайне негативным отношением к лечению, назначенному после совершения суицидальной попытки, пациент внушает серьёзные опасения в отношении возможности побега и новых суицидальных попыток. Нуждается в постоянном надзоре. Оповестить персонал.
5.
Держится насторожённо. Контакт крайне затруднён. Молчалив. Негативистичен. На вопросы предпочитает не реагировать, лишь иногда отвечает односложно, не глядя на собеседника. От участия в психологическом обследовании отказывается. Явно нуждается в проведении психологической коррекции. На начальном этапе целесообразно использование методов невербальной психотерапии.
