Наталия Вико - Шизофрения
— Событие имеет только то значение, которое ты ему приписываешь, — насмешливо сказала она. — Только, прошу, не говори мне о том, что вы еще будете гордиться…
— Не-е, — замахал руками Зам. — Как можно? Это же сокровенное Фомича. Мне чужого не нужно. Слушай, Сань, пойдем, хоть полчасика про жизнь поговорим, а то, честное слово, я здесь от безысходности скончаюсь или опять напьюсь как свинья, чтобы отсрочить трагический исход.
— В пустыню? — подхватила она с усмешкой. — Народ-то уже собрал, который за собой поведешь?
— Ты что? Разве ж я когда Моисеем себя называл? — в его голосе все же послышались нотки сомнения. — Да и потом, кто ж в пустыню с пустыми руками без посуды и всякой золотой и серебряной утвари уходит?— его глаза хитро блестнули.
— Ты что имеешь ввиду? — удивленно поинтересовалась она.
— Как что? Ты Коран что ли не читала? — изобразил он искреннее удивление. — А откуда, по-твоему, у сынов Израиля столько драгметалла взялось, чтоб золотого тельца в пустыне отлить, пока пророк Моисей на горе-то был?
— И откуда же?
— Правда не знаешь, что ли? — он хмыкнул довольно. — Попросили у соседей египтян вещей серебряных и золотых, и одежд, якобы для организации праздника, а сами — свалили в пустыню на сорок лет. Чтобы срок исковой давности истек! — он загоготал.ь, пока Моисей на горе бв
— Вот с таких заявлений религиозные войны начинаются, между прочим, — Александра покачала головой.
— А ты думала, почему мусульмане иудеев не любят? Только из-за одной религиозной нетерпимости что ли? Очень давние исторические материальные причины, хоть фактически и не с ними произошли. Пойдем, а? Поговорим еще хоть чуток, — просительно посмотрел на гостью. лько золота
— Значит, сегодня я твой народ, — обреченно вздохнула она. — Пойдем, что с тобой поделать. Только не к тебе домой и не более получаса, — поумерила она пыл Зама, который попытался подхватить ее под руку. — Давай в садике посидим у бассейна. У вас тут благодать! Весна! Я хоть позагораю чуть-чуть.
— Как? Уже весна? — дурашливо воскликнул тот, оглядываясь по сторонам. — А я даже и не заметил… с этими отчетами. Надо бы отметить, — он приостановился и глянул выжидательно.
— Пойдем-пойдем, — остановила его порыв Александра, — успеешь еще.
Они прошли к бассейну и расположились на шезлонгах. Александра убрала волосы за уши, откинула прядки со лба, надела темные очки и откинулась на спинку, наслаждаясь почти забытым в Москве теплом и солнечным светом.
— Ну, давай, говори, — благосклонно разрешила она и прикрыла глаза.
— Скажи, Сань, ты животных любишь? — неожиданно поинтересовался Зам.
— Животных? — она удивленно приподняла голову и, спустив очки, посмотрела на собеседника.
— Я не о себе, — хмыкнул тот. — Хотя порой думаю, что домашним животным в хороших руках лучше, чем людям живется. По телику недавно видел, в Москве даже кладбище для домашних любимцев открыли. Причем, заметил, по ландшафтной архитектуре и другим условиям, получше большинства обычных будет.
— У меня овчарка немецкая, — Александра снова откинула голову на спинку. — Титус Блэкбург зовут. По-домашнему — Тяпа. Отличный парень!
— Я вообще-то тоже животных люблю, — сказал Зам. — Почти всех. За их выносливость. За подсознательное стремление выжить. За основной, так сказать, инстинкт. Ведь не даром же на них медики эксперименты ставят? Да и в космос — кто первый полетел? — он устроился поудобнее, закинув руки за голову. — Началась у меня эта любовь, почти как у всех в детстве — с рыбок. Но с рыбами любовь закончилась довольно быстро. Они даже до собственного новоселья в аквариуме не дотянули. Ничего, кроме корма из засушенных рачков и вида на улицу из трехлитровой банки с подоконника так и не узнали, — печально вздохнул он.
— Ты что, их съел что ли по пьяни? — хмыкнула Александра.
— Ты что? — возмутился Зам. — Я тогда еще не пил — в первом классе-то. Пить позже начал… В пятом… Когда осознал несправедливое устройство мира, — он сделал паузу, видимо, ожидая расспросов, но Александра промолчала. — А вот с черепашкой — все по-другому было! — вернулся он к теме животных. — Ни тебе корм специальный покупать, ни какашки убирать. Красота! Она, вроде бы, есть и, вроде бы ее нет! Лазает где-то по квартире по полгода и сама себя веселит. Ласки не требует. Выползет, когда уже совсем с голодухи озвереет, клювом пощелкает — ты ей что-нибудь кинешь и не видно ее опять полгода. Так и дожили до очередной весны. И кто меня надоумил пойти с ней погулять на улицу? Вынес я свою Тортилку на газон одуванчиков погрызть и — через пару минут осиротел. Пока покурил, я ведь тогда в пятом классе учился, потому родители дома курить еще запрещали, гляжу — ее уже и след простыл! В момент! Куда делась — до сих пор понять не могу. Будто забуравилась в землю. Видно, тяга к свободе у черепах очень развита, — задумчиво сказал он. — Как у меня. Я ведь тоже в детстве из дома убегал. Дальние страны посмотреть хотел. Три дня в восточном направлении продвигался, пока менты с поезда не сняли, — опять сделал паузу, но Александра снова ничего не спросила. — Потом, — он продолжил рассказ, — через много лет, когда у меня уже дочка появилась — завели мы попугайчиков. Волнистых. Крикливых. Вот с ними было сложнее. Специальный корм, какашки опять же везде по дому, колокольчики-бубенчики в клетке, о которые они постоянно бошками долбились. А чего стоил их утренний гвалт? До подъема на работу еще два часа, а спать невозможно — птицы уже демонстрируют всем свое жизнелюбие и восторгаются по поводу очередного утра. Я вот здесь в Каире тоже рано стал просыпаться, — посетовал он. — С первыми муэдзинами. Да разве здесь поспишь? Солнце — каждое утро. Просто мрак! Так вот, о попугайчиках я говорил, — вернулся он к теме. — Поскольку их свободу перемещения по квартире никто не ограничивал, долго так продолжаться не могло. Оба погибли. Трагически. Один утонул в кастрюле с компотом, когда пытался оттуда кусок яблока выудить, а второй… Ты, Сань, не поверишь! Пришел я как-то домой с работы. По ящику показывали какой-то веселый фильм. Вся семья в гостиной и, понятно, мне на кухне ужинать в одиночестве не хотелось, вот я и намазал толстые куски мягкого белого хлеба печеночным паштетом и тоже пошел посмотреть кино… — голос Зама вдруг дрогнул, и он замолчал.
— Ну, давай, дальше рассказывай, раз уж начал, — приободрила его Александра, поворачивая голову вбок, чтобы лицо равномерно загорало.
— Есть такой кинофильм про Чкалова, — продолжил любитель животных. — Ну, там, где он, показывая свое мастерство, пролетает на «кукурузнике» под мостом. Так вот, второй попугай, видно, тоже возомнил себя отчаянным пилотом и попытался на полной скорости пролететь между моей задницей и диваном, на который я именно в этот момент и плюхнулся с тарелкой бутербродов… В общем, — Зам заерзал на шезлонге, отчего тот заскрипел противным пластмассовым голосом, — попка мой пролетал не в том месте и не в то время… Семья, конечно, оплакала «котлетку с перьями», а я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, ляпнул первое, что пришло в голову — мол завтра куплю такого же! Домашние еще немного повсхлипывали, потом успокоились и, посовещавшись, постановили, что, мол, попугая больше не надо, потому как этот самый, жизненный инстинкт, у него слабо развит, а, мол, будет у нас теперь кошка. «А почему бы и нет?» — подумал я, прикинув, что кошака так просто не задавишь. В общем, на следующий же день мой отчим, кстати, тоже любитель животных, и моя дочь, поехали на «птичку». Полдня выбирали. И выбрали… Ту самую… — в голосе Зама послышались скорбные нотки. — Я, потом спросил их, почему именно ее!? Мне ответили, что она была самой пушистой, и глаза у нее, видите ли, выразительные! Это была моя судьба. А может, месть «Чкалова» из потустороннего мира. Не знаю, уж с кем он там договорился. В общем, случилось так, что летом остался я с этим зверем один на один. Жена с дочкой на каникулы к родственникам уехали. Я сначала даже обрадовался свободе. Но видно они кошару подговорили. С их отъезда все и началось! Уж и не говорю об изгаженной обуви, изодранных в лапшу обоях, разъелдыриной в клочья мягкой мебели, кражах моей еды из тарелки, разбитых вазах, сорванных занавесках и перегрызенных проводах! Мало этого! Так еще ежедневный ор, будто это не лето, а март! И — шерсть! Шерсть везде и повсюду. В еде, питье, на ковре, одежде, постели, в ушах, носу и на губах, на зубной щетке и на экране телевизора! Даже в только что открытой банке сгущенного молока! Я же не мог, как жена, каждый день пылесосить. Бороться со всем этим можно только одним способом. Радикально. Повыдергивать плоскогубцами все когти, обрить наголо, оставив только усы, и, уходя на работу, чтобы не перегрызла в очередной paз провода, обматывать ей пасть клейкой лентой, предварительно вставив туда соломинку для питья.
