Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»
— Ты собираешься тащить этот манекен в Америку, Фрэнк? — спросила его Фрэнни.
— Это гораздо легче того, что везете вы оба, — сказал Фрэнк. — И безопасней!
Так мы поняли, что Фрэнк тоже все о нас знает. Тогда мы думали, что Лилли еще не в курсе, и — с учетом нашей общей дилеммы — были рады, что отец слепой.
— Проходите мимо открытых окон, — сказал Фрэнк нам с Фрэнни.
И, глядя на чертов манекен, лежавший у него на плече, как легкое бревно, мы неуютно поежились: что-то он напоминал. Фальшь — вот на что мы с Фрэнни обратили внимание: выщербленное лицо, очевидный парик и твердый, бестелесный бюст манекена — фальшивое лоно, недвижная грудь, негнущаяся талия. В полумраке фойе отеля «Нью-Гэмпшир» нам с Фрэнни померещился Грустец, хотя на самом деле ничего мы не видели. Но разве Грустец не научил нас быть настороже, озираться по сторонам? В этом мире Грустец мог принимать любые формы.
— Ты тоже проходи мимо открытых окон, Фрэнк, — сказал я, стараясь не смотреть слишком внимательно на его портновский манекен.
— Мы все должны держаться вместе, — сказала Фрэнни в то время, как отец во сне воскликнул: «Auf Wiedersehen, Фрейд!»
ГЛАВА 11. Любовь к Фрэнни; преодоление Чиппера Доува
Любовь тоже не тонет. Если присмотреться, любовь и Грустец имеют много общего.
Мы летели в Нью-Йорк осенью 1964 года — и на этот раз никаких раздельных рейсов: мы держались вместе, как советовала Фрэнни. Стюардесса поразилась отцовской бейсбольной бите, но разрешила ему держать «луисвильский слаггер» между ног — человеческое послабление слепому, вопреки правилам.
Младший Джонс не смог встретить наш самолет. Младший провел свой последний сезон с «Кливленд браунс», лежа в больнице.
— Слушай, мужик, — сказал он мне по телефону, — скажи своему отцу, что я бы отдал ему свои глаза в обмен на его колени.
— А что бы ты дал мне за мои коленки? — услышал я, как спросила у него Фрэнни по телефону.
Я не слышал, что он ей ответил, но она улыбнулась и подмигнула мне.
Мы могли бы полететь в Бостон; я уверен, что Фриц бы нас встретил и позволил нам бесплатно остановиться в первом отеле «Нью-Гэмпшир». Но отец сказал нам, что никогда больше не хочет снова видеть Дейри, штат Нью-Гэмпшир, или наш первый отель «Нью-Гэмпшир». Конечно, отец и так ничего бы не «увидел», даже поедь мы туда и останься там до конца своих дней, но мы поняли, что он имел в виду. Никому из нас не хватило бы мужества снова увидеть Дейри, вспомнить те времена, когда наша семья была в полном составе, когда каждый из нас глядел в оба глаза.
Нью-Йорк был нейтральной территорией; первое время, сказал Фрэнк, обустройство нашего житья-бытья возьмет на себя издатель Лилли.
— Отдыхайте в свое удовольствие, — сказал нам Фрэнк, — если что-то понадобится, просто вызовите обслугу.
Отец с обслугой вел себя как ребенок, заказывал блюда, к которым и не притрагивался, просил принести свои обычные напитки, которые невозможно пить. Ему ни разу не приходилось останавливаться в отелях с обслуживанием комнат; он вел себя так, будто и в Нью-Йорке-то никогда раньше не бывал, и жаловался, что обслуживающий персонал говорит по-английски не лучше венцев, — естественно, так как все они были иностранцами.
— Они иностранцы почище венцев! — кричал мой отец. — Sprechen Sie Deutsch, — орал он в телефон. — Господи Иисусе, Фрэнк, — говорил отец, — закажи нам нормальный Frьhstьck, ладно? Эти люди меня не понимают.
— Это Нью-Йорк, пап, — говорила Фрэнни.
— В Нью-Йорке не говорят ни по-немецки, ни по-английски, — объяснял Фрэнк.
— На каком же языке, черт побери, они говорят? — интересовался отец. — Я заказал круассаны и кофе, а получил чай с тостами!
— Никто не знает, на каком языке они здесь говорят, — сказала Лилли, глядя в окно.
Издатель Лилли поселил нас в «Стэнхоупе», на углу Восемьдесят первой улицы и Пятой авеню; Лилли хотела жить поближе к музею Метрополитен, а я — рядом с Центральным парком, чтобы бегать. И так я бегал и бегал вокруг пруда с утками, четыре круга, два раза в день; на последнем круге я упивался болью и мотал головой, косясь на окружающие парк небоскребы, готовые, казалось, на меня завалиться.
Лилли смотрела из окна нашего номера на четырнадцатом этаже. Ей нравилось наблюдать за людским потоком, то вливающимся в двери музея, то откатывающим вспять.
— Думаю, мне бы понравилось здесь жить, — тихо сказала она. — Это все равно что следить за сменой королей в замке, — прошептала Лилли. — Можно наблюдать, как в парке меняются листья, — заметила Лилли. — А когда ты меня навещал бы, — сказала мне Лилли, — ты бы мог бегать вокруг пруда с утками, а потом успокаивать меня, что он все еще на месте. Ни за что не хочу смотреть на него вблизи, — загадочно сказала Лилли, — но было бы очень уютно услышать от тебя, какая там погода, или сколько других бегунов в парке, и сколько конского навоза на тропинке, ведущей к мосту. Писатель должен знать все подробности, — сказала Лилли.
— Ну что ж, Лилли, — сказал Фрэнк, — думаю, ты можешь позволить себе снимать здесь постоянный номер, но не лучше ли все-таки найти себе квартиру, а? Тебе не обязательно жить в «Стэнхоупе», Лилли, — сказал Фрэнк. — Куда практичнее было бы завести свою квартиру.
— Нет, — сказала Лилли. — Раз уж я могу себе это позволить, то я хочу жить здесь. Эта-то семья должна понять, почему мне так нравится жить в отеле, — сказала Лилли.
Фрэнни вздрогнула. Она не хотела жить в отеле, так она мне говорила. Но какое-то время Фрэнни все же оставалась с Лилли; даже когда издатель прекратил оплачивать счета и Лилли уже самостоятельно удерживала за собой угловой номер на четырнадцатом этаже, Фрэнни по-прежнему составляла ей компанию.
— Я здесь в качестве твоей дуэньи, — подшучивала Фрэнни над Лилли.
Но я-то знал, что, наоборот, именно Фрэнни нужна дуэнья.
— И ты знаешь, от кого мне нужна дуэнья, — скажет Фрэнни.
Моими дуэньями стали отец с Фрэнком; мы с отцом переехали к Фрэнку. Он нашел себе роскошную квартиру на Сентрал-Парк-Саут. Там я мог по-прежнему бегать, мог пробежать через весь Центральный парк, проверить для Лилли, на месте ли пруд с утками, затем, потный и запыхавшийся, отчитаться в «Стэнхоупе» о погоде и о прочем, а заодно показаться Фрэнни, мельком взглянуть на нее.
Для меня, отца и Фрэнни это жилье не было постоянным, но Фрэнк и Лилли стали особого сорта ньюйоркцами, которые закрепили за собой определенные части Центрального парка и никогда больше их не покинут. Лилли прожила в «Стэнхоупе» до конца своих дней, продолжая писать и стараясь дорасти до четырнадцатого этажа; она была маленькой, но очень амбициозной. А Фрэнк, агент, будет вершить дела из своей квартиры с шестью телефонами в доме 222 по Сентрал-Парк-Саут. Они были ужасно работящими, Лилли и Фрэнк, и однажды я спросил у Фрэнни, какая между ними разница.
