Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
Уильям Стэнли шел на эшафот молча; он не просил о помиловании, не предлагал сорвать маски с других предателей. И это гордое молчание было для него наилучшим способом прилюдно заявить, что именно «этого мальчишку» он считает истинным королем Англии, а Тюдор — всего лишь претендент, каковым он и являлся всегда, в том числе в день своей победы при Босуорте. Казалось, ничто не могло прозвучать более оглушительно, чем молчание Стэнли; ничто не могло ярче заявить о законных претензиях «этого мальчишки», чем оскаленные черепа его многочисленных сторонников на воротах каждого английского города, ибо все это заставляло задуматься о тех причинах, которые побудили стольких людей пойти на риск и умереть такой страшной смертью.
Генрих посылал одну комиссию за другой, приказав искать предателей в каждом графстве и надеясь, что так ему удастся искоренить предательство. Я же была уверена: единственное, чего он со своими комиссиями добьется — это докажет народу, что предатели у нас повсюду, а король Генрих боится даже болтунов, треплющих языком в пивных, и одно лишь появление на любой рыночной площади его гвардейцев-йоменов уже создает весьма благоприятную почву для сплетен. Поведение короля свидетельствовало о том, что он, точно малое дитя, страшится темноты и отказывается лечь в постель и спать спокойно, воображая, что ему отовсюду грозит нечто ужасное.
Джаспер Тюдор вернулся в Вестминстер, прочесав всю страну в поисках предателей; он почернел от усталости и выглядел совершенно измученным. Ему все-таки было уже шестьдесят три, и он еще десять лет назад решил, что главная цель его жизни достигнута, возведя на престол своего любимого племянника после впечатляющей победы при Босуорте, в сиянии славы и мужества. Но теперь оказалось, что одной победы было мало, что даже павшие продолжают сражаться с Тюдорами, привлекая на свою сторону по десять, двадцать, а то и по сто тайных врагов нынешнего короля. Получалось, что Йорки так и не были побеждены, они просто временно отступили в тень. И Джасперу, который всю жизнь с ними сражался и почти двадцать пять лет был вынужден провести в ссылке, за пределами любимой родины, уже начинало казаться, что никакой великой победы при Босуорте и не было. Йорки вновь перешли в наступление, и Джаспер был вынужден, собрав все свое мужество, найти в себе силы для нового сражения. Но теперь, увы, он чувствовал себя уже стариком.
Жена Джаспера, моя тетя Кэтрин, провожала его в ответственную поездку по стране, покорно склонив голову, но лицо ее словно окаменело от горя. По меньшей мере половина тех людей, которых ее мужу предстояло арестовать и повесить, были верными слугами Дома Йорков и ее личными друзьями. А вот миледи, моя свекровь, которая, как я предполагала, влюбилась в Джаспера еще в те дни, когда осталась юной вдовой, а он оказался ее единственным другом и помощником, смотрела прямо на него горящими голодными глазами и, казалось, готова была упасть перед ним на колени и молить его снова спасти ее сына. Все трое Тюдоров — король, его мать и его дядя — словно окончательно ушли в себя, съежились, выставили наружу колючки и никому больше не доверяли.
Лорд Томас Стэнли — ему брак с леди Маргарет, пусть и заключенный без любви, в итоге принес величие, тогда как его пасынок, Генрих, в нужный момент получил от него немалую армию, — был исключен из этого узкого круга, ибо и на него упала тень предательства, совершенного его родным братом, ныне казненным. Но если Тюдоры не могли доверять ни деверю королевы-матери, ни ее мужу, ни прочей своей родне, которую они прежде осыпали почестями и деньгами, то кому же они могли оказать доверие?
Никому. Они никому больше не доверяли и опасались каждого.
Ко мне Генрих по вечерам больше не заглядывал. Страх, вызванный активностью «этого мальчишки», был так велик, что королю и в голову не приходило сделать себе еще одного наследника. Впрочем, у него уже имелись столь необходимые всякому королю сыновья: Артур и его младший братишка Генрих. На меня мой супруг смотрел с таким отвращением, словно не мог даже представить себе, что я могла бы родить ему еще одного ребенка; ведь этот ребенок, естественно, оказался бы наполовину Йорком, а значит, наполовину предателем. Теплые, доверительные, почти любовные отношения, которые только-только начали прорастать меж нами, теперь словно вымерзли под ледяным дыханием его страхов и недоверия. Свекровь посматривала на меня косо, муж, ведя меня под руку к обеду, едва касался моих пальцев, но я всегда шла с высоко поднятой головой, точно предатель сэр Уильям, и отказывалась признавать себя «смиренной и раскаявшейся».
Нет, я отнюдь не чувствовала себя пристыженной, но, чувствуя обращенные на меня взгляды придворных, все же не осмеливалась встретиться с кем-то из них глазами и улыбнуться в ответ. Трудно было понять, кто в данный момент мне сочувственно улыбается: может быть, тот, кто считает меня несчастной женщиной, страдающей от жестокосердия мужа, вновь утратившего только что приобретенную привычку проявлять доброту к ближним и теперь сильнее, чем когда бы то ни было, сомневающегося в своем предназначении? А ведь Генриху всю жизнь внушали, что его судьба — быть королем. А может быть, мне улыбался кто-то из заговорщиков, радуясь тому, что не был обнаружен, и думая, что я с ними заодно? Или же тот, кто заметил, как король достал из мешка печать моей матери, и теперь предполагает, что и моя собственная печать где-то там, на дне пресловутого мешка?
Меня постоянно преследовали мысли об «этом мальчишке», живущем сейчас в городе Малин, и я представляла его себе — юношу с золотисто-каштановыми волосами и глазами цвета ореха, с прямой спиной и гордо поднятой головой, ибо нас, детей короля Эдуарда Йорка, учили всегда держаться именно так. Я думала, как он отреагирует, узнав о пропаже своего сокровища — мешка с печатями. Ведь это был поистине сокрушительный удар, нанесенный предателями по всем его союзникам и разрушивший все его планы. До меня долетали слухи, что «мальчишка» лишь выразил сожаление по поводу того, что сэр Роберт оказался предателем, но не стал ни проклинать его, ни бранить. Он не хватал ртом воздух в припадке ярости, точно безумец, и не приказывал всем немедленно выйти вон. Он вел себя как истинный принц, которому любящая мать внушила, что колесо фортуны может иной раз повернуться и против тебя, но не имеет никакого смысла как-то противиться его ходу. Да, в отличие от короля Тюдора «мальчишка» принял дурные вести как истинный принц Йоркский!
Замок Вустер. Лето, 1495 год
Никто не желал объяснить мне, что происходит. И я, окутанная этим молчанием, чувствовала себя пиявкой, посаженной в банку из толстого стекла. Генрих порой заходил ко мне, но почти не разговаривал со мной. Он молча залезал ко мне в постель и быстро делал свое дело, словно зашел к публичной девке; куда-то исчезла та любовь, которая только еще начинала прорастать меж нами. Но, похоже, Генрих твердо решил все-таки сделать еще одного Тюдора, чтобы иметь некий резерв в борьбе с «мальчишкой». Он посоветовался с астрологами, и те заявили, что третий принц существенно укрепит его положение на троне. Генриху явно показалось недостаточным иметь двух наследников, одного из которых он уже провозгласил герцогом Йоркским, и он намерен был спрятаться за целой толпой детей, которых следовало во что бы то ни стало получить от меня. Так что желание родить еще одного ребенка было вызвано исключительно политической необходимостью, а отнюдь не любовью.
