Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
Кстати, меньше всего ему хотелось, чтобы сэр Уильям и впрямь начал ему отвечать и придворные услышали, почему он готов был всем рискнуть ради «этого мальчишки» и отказаться ото всего, что получил от короля. Видимо, этот выбор был связан с некой «остаточной» верностью сэра Уильяма Дому Йорков и не лишенной оснований уверенностью в том, что «мальчишка» и есть настоящий наследник престола. Подобных признаний Генрих, разумеется, не хотел слышать и никак не мог допустить, чтобы их услышали придворные. Кто знает, сколькие из них были втайне согласны с братьями Стэнли? Хлопнув рукой по столу, Генрих заявил:
— Довольно! Я не желаю слышать от вас ни слова оправданий!
Но сэр Уильям и не проявлял ни малейшего желания оправдываться. Он стоял, гордо подняв голову, и лицо его было бледно. Глядя на него, трудно было усомниться в том, что он уверен: его дело правое, он пошел за тем, кого считает истинным королем.
— Уведите его! — приказал Генрих стражникам, стоявшим у дверей; они вышли вперед, окружили сэра Уильяма, и он без единого слова покорно последовал за ними. Он так и не стал просить о помиловании; он даже не попытался что-то объяснить. Нет, он уходил из зала с высоко поднятой головой, понимая, какую высокую цену ему придется уплатить за это. Ни разу прежде я не видела у него такого выражения лица, ни разу не видела, чтобы он выступал так гордо и независимо. Я всегда считала Уильяма Стэнли сумой переметной, ведь он столько раз менял стороны, перебегая туда, где оказался победитель. Но сегодня — хотя его уводили в тюрьму как предателя, хотя шел он навстречу собственной смерти, хотя он потерял все ради того, чтобы оказать поддержку «этому мальчишке», который, по слухам, был моим братом, — сэр Уильям шел гордо, высоко подняв повинную голову.
Сэр Роберт, чьи фамильные земли были некогда конфискованы сэром Уильямом, давно уже точил на него зуб и сейчас смотрел ему вслед с улыбкой на лице. Потом, словно опомнившись, он сунул руку в мешок с печатями, словно намереваясь показать нам еще один сюрприз, но Генрих остановил его.
— Довольно, — сказал он, и я заметила, что выглядит он совсем больным, а его мать и вовсе была полумертвой от пережитого потрясения. — Я сам их рассмотрю у себя в кабинете. Вы можете идти. Все. Я больше никого не желаю видеть. Мне не нужен никто… — Он запнулся и посмотрел в мою сторону, но как бы мимо меня, словно я была последним человеком, который способен был дать ему утешение после такого предательства. — Мне никто из вас больше не нужен!
Вестминстерский дворец, Лондон. Февраль, 1495 год
Подозрительное отношение Генриха ко всем Йоркам и в первую очередь ко мне привело к тому, что он стал подыскивать моей сестре Анне такого мужа, которому мог бы полностью доверять; тем самым он собирался хотя бы ее исключить из списка возможных средоточий мятежных настроений. В итоге его выбор пал на Томаса Хауарда, графа Суррейского, который уже был подвергнут достаточно долгому наказанию за верность Дому Йорков и лишь недавно вышел из Тауэра. Томас Хауард прежде был человеком Ричарда; однако Генриху он ясно дал понять: он всегда хранил верность исключительно английской короне вне зависимости от того, на чьей голове она находится. И как только корона оказалась у Генриха, он последовал за нею. Генрих сильно в нем сомневался и долгое время подозревал Хауарда в тайной приверженности Йоркам, однако тот спокойно ждал в Тауэре, когда король сочтет возможным выпустить его на свободу, — так пес ждет взаперти возвращения своего хозяина, — и это убедило Генриха в его честности. Он решил, что можно рискнуть, выпустил Томаса из Тауэра, и вскоре тот уже был помолвлен с моей сестрой Анной; он получил обратно свой титул и обрел все основания думать, что династия Хауардов при Тюдорах сумеет подняться не хуже, чем при Йорках.
— Ты не против этого брака? — спросила я у Анны.
Она лишь спокойно на меня глянула. Ей было уже девятнадцать, и ее успели предложить в жены чуть ли не всему христианскому миру.
— Замуж мне действительно пора, — сказала она. — И ведь, согласись, могло быть гораздо хуже. А Томас Хауард — человек, подающий надежды, и я думаю, что благодаря милостям короля он сумеет подняться достаточно высоко. Впрочем, сама увидишь. Теперь Хауард на все готов ради Генриха.
А Генрих, не тратя времени даром из-за им же назначенного брака, вновь погрузился в разбирательства сложного дела о мешке с печатями, ибо список тех, кто буквально с самого начала предавал его, все рос.
Джаспер Тюдор, единственный человек, которому Генрих мог безоговорочно доверять, возглавил судебную комиссию и вместе с одиннадцатью лордами и восемью судьями тащил в суд каждого, кто когда-либо упоминал об «этом мальчишке» или хоть раз шепотом назвал имя принца Ричарда. Перед Джаспером представали священники, клирики, чиновники, знатные лорды и члены их семей, их слуги и сыновья — это был некий ужасающий парад людей, которые брали у Тюдора деньги, приносили Тюдору клятву верности, но при этом считали, что «этот мальчишка» и есть настоящий король. Многие лорды, несмотря на высочайшее положение в обществе, несмотря на все то богатство, которое они обрели благодаря Генриху, готовы были рискнуть и своими интересами, и своим состоянием ради «этого мальчишки». Казалось, их непреодолимо влечет к нему; они следовали за этой звездой, более яркой и более заманчивой, чем звезда Тюдора, отбросив всякие мысли о собственном благополучии. Они были готовы подобно христианским мученикам принять страдания за Дом Йорков, дав обет чести, рискуя собственной безопасностью и посылая «мальчишке» слова любви и преданности, написанные их рукой и скрепленные печатью с их фамильным гербом.
За свою веру они уплатили тяжкую цену. Знатных лордов прилюдно обезглавили, а простых людей сперва повесили, а потом еще живыми вынули из петли, вспороли им животы, вытащили внутренности и сожгли на глазах у несчастных, заставляя их, истерзанных болью, с выпученными безумными глазами, смотреть на это; а когда они наконец испустили дух, их четвертовали, и куски их тел сначала свалили в общую кучу, а затем разослали по всему королевству, чтобы их выставили у городских ворот, на перекрестках и на деревенских площадях.
Это, как надеялся Генрих, научит его подданных хранить верность своему королю. Но я-то лучше знала своих соотечественников; я прекрасно понимала, что из этих судов и казней они извлекут лишь один урок: наиболее достойные и мудрые люди, а также люди богатые, пользовавшиеся невероятными привилегиями, как, например, сэр Уильям Стэнли, и столь же осведомленные и изворотливые, как он, дядя самого короля, готовы были даже умереть за этого самозванца; их веру в него не сломило ничто — ни бесчисленные казни, ни отвратительное издевательство над телами казненных.
