Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории
— По-моему, правы вы, — произнес принц крови, приподняв бровь.
Литератор поблагодарил его скромной улыбкой мудреца.
— Чувство вины! Внутренние конфликты! — взорвался второй литератор, завидующий известности первого. — Все это выдумки! Из твоих книг! Мы что, в академии наук заседаем?! Скажите, пожалуйста, какой профессор выискался! Лекция в анатомическом театре, да и только! Да взгляни, вот же он — предмет твоего красноречия! Живая девушка. Трепетная человеческая душа. Давайте просто спросим у нее.
— Неужели ты всерьез полагаешь, что по ее ответам можно составить верное представление о ней как о личности? — парировал удар первый литератор, оскорбленно поджав губы.
— Только что ты заявил, что нам не дано заглянуть в чужую душу. Теперь выходит, никто и сам о себе ничего не знает... Куда мы так придем?!
— Вселенная вообще непознаваема, — задумчиво произнес принц крови.
— Успокойся, — продолжал дискутировать первый литератор со вторым. — Пусть это ничего и не даст, но отчего же не провести эксперимент? Возьми и спроси ее.
— Джиза, — обратился к девушке второй литератор. — Ответь нам, ты пошутила, не так ли?
Девушка, с полным безразличием отнесшаяся к словопрениям в свой адрес, — она только переводила отсутствующий взгляд поочередно с одного оратора на другого, будто речь шла вовсе не о ней, а о ком-то постороннем, — недоуменно взглянула на него. В этот момент Марчелло, присевшему в стороне на подлокотник кресла, почудилось, что лицо Джизы как-то посерело, увяло. А глаза словно подернулись дымкой слез.
— Пошутила? — откликнулась она, смахнув со лба невидимую паутинку. — Не понимаю, какие могут быть шутки? Игра есть игра, и правила ее одинаковы для всех. Я проиграла и должна выполнить поставленное условие.
— Вот видите — «должна»! — подытожил первый литератор.
— Что вы заладили! — вмешался вдруг толстяк художник. — Что тут видеть? Она просто дурью мается. А вы — туда же, за ней! Но у нее хотя бы есть какая-то дурацкая причина, чтобы так себя вести. Вы же — потенциальные убийцы, и больше никто! Еще одно неосторожное слово, и вы убьете ее! Безмозглые идиоты!
Гости принялись на чем свет поносить друг друга. Правда, все оскорбления были произнесены очень милым и дружелюбным тоном.
4
— Друзья, уже шестой час! Как ни хороша компания, но за окном рассвет — мутный и тяжелый. Жуть!
— «Мутный и тягостный» — писал поэт.
— Все равно. Время подвести черту. Не надоело вам развлекаться? Сколько слов наговорили, а веселей не стало. Давайте закончим дебаты ко всеобщему удовольствию. Пускай Джиза остается в своих облачениях. Мы же прикроем наготу и по домам — спать, как Бог велел.
— Ни за что! — воскликнула Джиза.
— Не велика хитрость — лечь спать, — отозвался неугомонный первый литератор.
Но его никто не слушал.
— Почему «ни за что», Джиза? Разве ты не этого хотела? — удивился второй литератор.
— Мне... — начала было девушка, но хозяйка дома прервала ее:
— Послушай, Джиза, у всех и без того ум за разум зашел. Видела, как все из-за тебя перегрызлись? Ну чего проще — раздевайся, и покончим с этим. Все довольны, все согласны — никаких споров насчет правил, уговоров, договоров. Что тебе стоит, Джиза?
— По всему видно — стоит, — пробормотала одна из доброжелательниц девушки.
— Не разденусь, — с детским упрямством отрезала Джиза. — И спорить тут не о чем. Уговор дороже денег — сами знаете.
— Какой уговор? О чем ты? Не хочешь раздеваться — не надо. Никто не увидит твоих прелестей. Только и всего. Утро вечера мудренее. К чему философию разводить? Боже милостивый, скоро рассвет! Пошли еще пророка нам, и мы уверуем в его живое слово. Пусть просветит он бедные умы, поведает кто мы!
— Оставь в покое поэзию! — раздраженно отозвалась Джиза. Губы ее вдруг сморщились, лицо исказилось жалобной гримасой обиженного ребенка.
— Сколько еще можно ждать? Пусть выбирает — одно или другое.
— То есть как — «одно или другое»?! Выбор давно сделан. Это мое... мое...
— Ваше право, не волнуйтесь! — поспешил ей на выручку первый литератор, напрягая голос, чтобы быть услышанным. — Однако вы пользуетесь своим правом так, чтобы выбор ваш в известной мере — я подчеркиваю, в известной мере — был рассчитан на эффект.
— Черт знает что такое! — возмутился толстый художник. — Что это значит — «в известной мере»?!
— В известной мере — значит в известной мере! — вспыхнул литератор. — Я вовсе не жажду крови, как вы, быть может, полагаете. Но я не приемлю и позиции всепрощения. В известной мере означает только, что я не знаю в какой. Постарайтесь, мой вечный оппонент, хотя бы на минуту представить себе, что у нее...
— Опять все вокруг да около! — съязвил второй литератор.
— Да-да, предположим, что на цветущем ее теле имеется некоторый изъян. Какая-нибудь мерзкая бородавка, или ужасное родимое пятно, или что-то в этом роде.
— Вот и я то же самое говорю! — поддержала литератора доброжелательница.
— И что с того? — спросил второй. — Допустим, ваше предположение объясняет, отчего она не пожелала раздеваться. Но почему она не захотела остаться одетой, а нас, грешных, отпустить по домам — вот в чем вопрос.
— Нет, вы представьте, — не унимался первый литератор, досадливо морщась, — представьте, что у нее бородавка...
— Но ведь это же только гипотеза! — Ну да, гипотеза... Так вот, вследствие этого она не желает раздеваться, но ежели она просто-напросто уйдет отсюда одетой, бородавка-то останется при ней... и ничего не изменится.
— Какого дьявола! Что вы городите?! — закричал оппонент, придя в себя после секундного замешательства. — Объяснитесь, ради всего святого!
— Что тут непонятного? Налицо стремление... так сказать, неосознанная тяга покарать себя за ужасный физический недостаток. И это вполне оправданно. Следовательно, мы не вправе оспорить ее выбор.
— Лихо закручено, ничего не скажешь! — заметил второй литератор, сознавая, что в области неосознанного ему далеко до соперника.
— Однако версия любопытная, — заметил принц крови.
— Балаболки вы все! — выходил из себя толстяк.
— Да поймите наконец, — кричал второй литератор, — сначала ей ровным счетом ничего не стоило раздеться! Сначала — до всех ваших речей. Теперь же совсем другое дело. Теперь это стало просто невозможно.
Спор разгорелся с новой силой.
— Ну довольно же, господа! — вмешалась хозяйка. — Заклинаю вас, прекратите! Ну, Джиза, что ты скажешь?
— То же, что и раньше.
В отчаянии махнув рукой, хозяйка отвела в сторону Марчелло.
— Послушай, дело зашло слишком далеко. Может, дать ей веревку, и у нее сразу пропадет желание морочить нам голову. Как по-твоему?
Марчелло промолчал.
— Итак, Джиза, — обратилась хозяйка к упрямице, — ты желаешь, чтобы все по правилам?
— Да.
— Изволь. Каким образом ты хотела бы покончить с собой?
— Не знаю... — ответила девушка. — Как вам угодно.
— Но ты ведь сама требуешь, чтобы правила соблюдались по всей форме. Так что мы не имеем права навязывать тебе способ самоубийства. Вдруг он окажется тебе неприятен? Я, во всяком случае, так понимаю! Кто-нибудь против?
— Все верно, — подтвердил знаток человеческой психики. — Пусть выбирает сама. — Он и другие гости уже догадались, к чему клонит хозяйка.
— Ну, Джиза, выбирай! Что ты предпочитаешь?
— Не знаю... Давайте револьвер. Так проще.
— Револьвер так револьвер, — согласилась хозяйка, извлекла из ящика письменного стола крошечный револьвер с перламутровой рукояткой и протянула его Джизе. — Не заряжен, — шепнула она Марчелло, проходя мимо.
Джиза взяла револьвер, повертела его в руках. Пустыми глазами посмотрела на Марчелло. Он вздрогнул от этого взгляда. Джиза придирчиво осмотрела револьвер, особенно внимательно — зарядный барабан. Горько и зло рассмеялась.
— Что за шутки? Он не заряжен! Дайте патронов.
Хозяйка переглянулась с Марчелло, но ничего не смогла прочесть на его лице. Никто не проронил ни звука. Хозяйка вернулась к столу. Взяла коробку с патронами и вручила ее Джизе. Та не спеша зарядила револьвер. И все равно никто не верил, никому и в голову не пришло, что дело идет не на шутку и девушка вправду способна застрелиться. Все хранили молчание, ощущая какую-то странную неловкость. Им было любопытно, какой выход найдет она из создавшегося положения.
5
Джиза присела на край стола. Юбка вызывающе вздернулась, обнажив ослепительно прекрасное бедро. На губах девушки была все та же насмешливая улыбка. Она опустила плечи, держа в руках револьвер. Она казалась смущенной, как взрослый серьезный человек, неожиданно для себя очутившийся в обществе шаловливых детей и вынужденный им подыгрывать, иначе они обидятся. Но то была лишь минутная слабость. Резким движением она приставила револьвер к виску, удерживая палец на спусковом крючке, и оглядела присутствующих.
