Эдуард Тополь - Русская дива
На востоке булгары соседствуют с башкирами, это народ из тюрок самый грязный, они бреют бороды и едят вшей с большим удовольствием. Каждый из них вырезает себе палочку величиной с фалл и вешает ее на себя. И когда башкир встречает врага или отправляется в путешествие, то он целует этот деревянный фалл и говорит ему: «Господи, сделай мне то-то и то-то!» — потому что башкиры считают: раз они родились из фалла, то это и есть их создатель. Но и башкиры, которые платят Иосифу дань, не интересовали его, и не беспокоили его мыслей.
Еще одни соседи булгар — славяне, в их стране много чудес. Зимой в их небе сражаются светящиеся джинны, но славяне не боятся их, потому что видят такие небесные сражения почти каждую ночь. А еще одно чудо славян: в их лесах есть дерево, из которого течет жидкость, более вкусная, чем мед. Если выпить много этой жидкости, она опьяняет, как опьяняет вино. Но главный напиток славян — медовый набиз, который они пьют без меры и столько, что могут умереть с кубком в руке. Многие из славян исповедуют ислам, а их царь заискивает перед арабским халифом до такой степени, что однажды даже отправил к нему письмо с просьбой прислать денег на строительство крепости для защиты от хазарских войск. Желая обратить в мусульманство всех славян, халиф тут же и прислал ему эти деньги, и еще караван дорогих подарков привез ему тогда посол халифа многоученый Ахмед ибн Фадлан. Но крепость так и не была выстроена, а куда делись халифские деньги — неведомо. И вообще перед царем своим у славян мало почтения: когда он проезжает по базару, они только снимают шапки и кладут эти шапки себе под мышку, вот и все их почтение перед царем, которому они платят с одного дома одну шкурку соболя в каждом году. Их пища — просо и мясо, пшеница и ячмень; из ячменя они делают похлебку, которую хлебают девушки и отроки. А иногда они варят ячмень с мясом, причем мужи-господа едят мясо, а девушки — ячмень. Летом их мужчины и женщины спускаются к реке и моются вмеcте голые, не закрываясь друг от друга, но и не совершают прелюбодеяния никоим образом, а если кто из них совершит прелюбодеяние, то его рассекают топором от затылка до бедер и каждый кусок вешают на дерево. И вора они убивают так же, как прелюбодея, а человека с подвижным умом и просвещенного знанием вещей они живым вешают на дерево, и он висит так до тех пор, пока не распадется на куски. Нет, и славяне, которые платят ему дань, не интересовали Иосифа и не беспокоили его мыслей.
И печенеги не интересовали его, и касоги, и гузы, и уйры, и еще двадцать сопредельных и подчиненных его власти народов.
Но там, к северо-западу от касогов, булгар и печенегов, был народ, который вот уже пять лет не платил дани хазарскому царю, постоянно беспокоил Иосифа своими мелкими набегами и волновал его мысли и кровь. Имя этому народу русы. Они народ многочисленный, их земля сырая, и до недавнего времени все они были язычники и идолопоклонники. И нет красивей, чем они, язычников во всех сопредельных землях и странах. Когда их ладьи, полные меха соболей и куниц, меда, набиза, орехов, красивых девушек и для продажи и сильных рабов из северных стран, пристают к своему, Русскому причалу итильских рынков, то из этих ладей выходят купцы высокого роста, прекрасные лицом и белые телом. Но в последнее время русы все реже являются в Хазарию с товарами и девушками, а все чаще — с мечом. И в былые времена все было ясно и просто для хазарских царей при таких набегах: когда русы врывались в их земли, чтобы жечь, грабить, насильничать и пленять их подданных, все хазарские цари, от Сабриила до Аарона, воевали с ними жестоко и беспощадно, как Песах с Игорем, — жгли и опустошали русские города и накладывали на них большую дань, а молодых русов — мужчин, женщин и детей — угоняли в плен и по дорогой цене продавали в рабство в Армению, в Иран, в Персию и в Византию. Потому что только язык меча понимает язычник, держащий меч, и только Сила управляет мужчинами, как Трепет управляет женщинами, а Мудрость управляет миром.
Однако с тех пор, как древляне убили Игоря Старого и правительницей русов стала Ольга, не было между Итилем и Киевом ни войны, ни мира. То в Переяславле, то в Ростове, то в Муроме мелкие русские князьки выходили из-под руки и власти княгини Ольги, отказывались платить дань и Киеву, и Хазарии и совершали набеги на своих соседей — подвластных Иосифу половцев, печенегов, мордву и булгар. И если говорить с полной честностью, то нельзя отрицать того, что никакие войны — ни с венграми, ни с уральскими гузами, ни с абхазами и ни с турками — не возбуждали Царя Иосифа так, как войны с этими неразумными князьями, возомнившими себя великими завоевателями. При этом к самой-то войне с ними он относился только как к разминке перед главной охотой, как к тому, что славянские купцы, приходящие с севера, называют звучным словом zakuska.
А главным блюдом и его главной царской добычей было во время этих походов совсем не золото и меха, и не мед, и не тысячи молодых рабов, а тот особый тип юных русских женщин, которых невозможно обрисовать простым словом «красавица». Да, конечно, они были красивы, и даже больше того — они были прекрасны лицом и телом. Не зря же с самого детства они носят на каждой груди по маленькой круглой золотой или серебряной накладной коробочке, которые удерживают рост их груди в малом и приятном для глаза и руки размере. А уж если девушка приучена с детства следить за красотой своей груди, то она следит за красотой всего своего тела и лица. Но помимо этой внешней красоты лица и тела, тонких волос, золотых, как пчелиный мед, и глаз, зелено-синих, как северные озера, и высокой шеи в зелени бус, и белых лебединых рук в тонких браслетах — помимо всей это красоты искал Иосиф среди пленных русских красавиц еще что-то, невозможное высказать словами. Искал — и находил! И всякий раз, когда его взгляд натыкался, наконец, на ту, которая заставляла замереть его охотничье сердце, он обнаруживал, что и эта, новая, роднится со всеми его предыдущими русскими наложницами одним непременным качеством.
Это всегда были юные девушки с вытянутым станом, бездонными серо-синими глазами, удлиненным лицом, тонкой прозрачной кожей и прямым взглядом. Казалось, что ничто не отличает эту новую находку от других пленниц, но Иосифу было достаточно именно этого ее прямого взгляда, чтобы среди сотен женских лиц выделить и опознать ту, иметь которую было для него навязчивым и почти маниакальным вожделением. И когда это случалось, когда он — наконец! — натыкался глазами на эту единственно желанную, все замирало в нем: пульс, мысли, дыхание. И какой-то неизвестный и непереводимый на слова способ внеречевого общения возникал между ним, Царем, и этой русской дивой, возникал сразу, в тот момент, когда их глаза встречались. И — Царь огромного государства, Каган и Владыка просвещенных иудеев, хазар, мусульман и диких идолопоклонников, сын Аарона и потомок иудейских царей, которые были осью и корнем всех народов со дней Адама и Евы, — Иосиф Тогармский даже затылком чувствовал в этот миг, как эта дива, вглядываясь в него, постигает его своими глазами, бездонными, как северные озера. Никто, даже хакан-бек, первый заместитель Царя, не имел права смотреть ему в глаза, а эта дива не опускала пред ним своих дерзких и хладных очей. И Царь собирал всю свою волю, чтобы тоже проникнуть в глаза и душу этого грациозного и нежного зверя, застывшего на высоких и тонких ногах. И ему казалось, что — да, там, за ледяной роговицей этих сливоподобных глаз, он ощущает нечто живое, темное, жаркое и жадное, как кратер тайного вулкана, и оно, это нечто, только ждет момента и случая, чтобы вобрать его в себя и утопить в проруби обжигающих ласк.
