Эдуард Тополь - Русская дива
69
В 11.25 поезд «Москва-Варшава-Рим» медленно отошел от брестского перрона. Компания молодых офицеров, держа в руках каждый по бутылке «Советского шампанского», на ходу запрыгнула в восьмой вагон, проводники с желтыми флажками заняли свои места на подножках, тепловоз послал Родине свой прощальный гудок и медленно подтянулся к открытому перед ним шлагбауму и пограничному столбу с надписью:
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ГРАНИЦА СССР
Эмигранты, набившиеся в одиннадцатый и двенадцатый вагоны, нетерпеливо прильнули к окнам. И когда за окном возникли и поплыли назад этот полосатый столб и суровые пограничники с «Калашниковыми» на груди, шумный вздох облегчения вырвался из сотен легких, ликующие люди стали обниматься, плакать от радости и поздравлять друг друга. Кто-то молился вслух: «Шэма Исраэл! Барух Ата, Адонай Элухэйну!..» Кто-то выстрелил пробкой шампанского. Кто-то громко предупредил: «Ша, евреи! Это же только Польша!» А Ксеня Рубинчик спросила отца:
— Папа, а в этой стране уже не бьют евреев?
— Бьют! В этой еще как бьют! — почему-то весело ответил ей левит с голубыми глазами.
— А где же нас не бьют, папа? — спросила девочка.
Рубинчик обнял плачущую жену:
— Мы выскочили! Ты видишь? Мы выскочили!
А позади поезда, за шлагбаумом, вновь опущенным за последним вагоном, на опустевшем перроне брестского вокзала молодые пограничники с овчарками и вокзальные грузчики быстро собирали какие-то веши, выпавшие из чемоданов уехавших на запад жидов.
А за вокзалом, на площади, под тем же кургузым памятником вождю мирового пролетариата, табором устраивались новые десятки эмигрантов — с детьми, чемоданами, собаками и клеткой с попугаем, говорящим на идиш.
А в стороне от них, у забора, огораживающего платформы, стояли трое: семнадцатилетний азербайджанский подросток, молодая сибирячка и Ольга Барская.
Им казалось, что сквозь снег и поземку они еще слышат шум уходящего поезда.
Но именно в этот момент шумно клацнули буфера и поезд резко остановился.
— Опять проверка! — сказал неугомонный инвалид войны с лицом, залепленным пластырем. — Не все отняли, наверно!
Рубинчик окаменел и закрыл глаза.
— Только московское и польское гэбэ могут так остановить поезд! — сказал левит.
Дверь вагона откатилась, в ней стояли проводники — высокий крупный мужчина лет пятидесяти и женщина чуть пониже и помоложе. Мужчина широко улыбнулся и громко объявил:
— Граждане евреи! Есть два прямых свободных вагона до Вены! Кто желает — пожалуйста! Девяносто долларов с человека! И советую не экономить, потому что в Варшаве и Братиславе грузчики за каждый чемодан берут тридцатник!
И он пошел по проходу вагона, громко вещая:
— Девятый и десятый вагоны идут прямо до Вены, без пересадки! Девяносто долларов с человека!
Евреи обменивались ошарашенными взглядами и короткими репликами. Девяносто долларов — это было ровно столько, сколько им перед отъездом разрешили обменять на рубли, ни цента больше. Иными словами, это были действительно их последние деньги. Инвалид с разбитым лицом сказал:
— Я ж как в воду глядел! Они пока все не отнимут, не успокоятся! Но придется отдать, дочка. Потому что поляки еще хуже. А это хоть свои!
И двести евреев поспешили к проводнице, которая, стоя в двери, собирала валюту и пропускала их в десятый и девятый вагоны. Пройдя по двум вагонам со своим объявлением, мужик-проводник присоединился к проводнице, и вдвоем работа их пошла еще веселее, зеленые долларовые купюры хрустели в их быстрых руках. Отдавая им свои деньги, Рубинчик обратил внимание на обувь этих проводников. На них были одинаковые форменные ботинки из черной кожи. Рубинчик хорошо знал этот фасон — такие ботинки были на офицерах милиции во время их налета на его номер в салехардской гостинице. И именно таким ботинком бил его полковник Барский на берегу водохранилища.
Протяжный паровозный гудок рассек зимний воздух, и поезд «Москва — Варшава — Рим» двинулся на запад. Спустя двенадцать часов он достиг Братиславы и стал останавливаться перед очередным пограничным столбом, за которым на этот раз была наконец Австрия.
Там, по ту сторону столба, этот поезд ждали австрийские пограничники и коренастый черноволосый мужчина без головного убора, в хорошем кожаном пальто с меховым воротником и с огромным букетом алых роз.
Но сначала поезд остановился по эту, восточную, сторону столба, в Братиславе, на чехословацком участке привокзального перрона, и чешские пограничники направились к вагонам для своей проверки. Навстречу им из восьмого вагона спустился по ступенькам полковник Барский. У него было просветленное лицо человека, познавшего Бога и Его самое великое творение — русскую женщину. Барский посмотрел в сторону пограничного столба и стоявшего далеко за этим столбом мужчину с цветами, и губы его тронула тихая улыбка. С этой улыбкой он предъявил чешским пограничникам свое красное гэбэшное удостоверение, спросил, есть ли на вокзале чешское пиво, и, получив утвердительный ответ, отправился в вокзальное кафе.
А в восьмом вагоне, в первом полукупе, на крохотном откидном столике остался узкий продолговатый пакет. Анна с любопытством открыла его, извлекла из него пачку фотопленок-негативов, взяла одну из них и посмотрела ее на просвет. На первом негативе сверху можно было прочесть:
«3наете ли вы, что такое быть русской женщиной? Я имею в виду — что такое быть настоящей русской женщиной?…»
КонецОзеро Могикан, Катскильские горы, США, 1991–1992;
Кэмп «Аленушка», Лонг-Айленд, США, 1995.
Notes
1
Будьте моим гостем
