Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
ЛЕТО 1949-го
К нам приехали тетя Тамара с Ритой.
— Тамарочка, дорогая! Мне тебя провидение послало! — радуется мама. — Честное слово. Я была в полнейшем отчаянье, просто не знала, что делать. Павел едет в Бежицу, в творческую командировку, на два месяца. На какой-то дурацкий паровозостроительный завод. Мало было Магнитки! Я сказала, что поеду с ним, но он тотчас категорически отверг под тем предлогом, что Светлана, дескать, не может остаться одна. Ерунда, конечно, вполне взрослая девица, но разве его переубедишь? Упрям, как черт. Вообще, вся эта командировка затеяна единственной целью вырваться из дома и скрыться с моих глаз. Но теперь я с чистой совестью могу заявить, что Светлана остается с тобой.
— Нет, Ниночка, как же? — пугается тетя Тамара. — Я ведь в Москве недолго пробуду, я собираюсь главным образом в Ленинграде пожить…
— Почему именно в Ленинграде? Чем тебе Ленинград милее? Чем тебе плохо в Москве?
— В Москве я уже долго жила, а там не была ни разу. Хочу посмотреть, поездить… Белые ночи хочу видеть, мосты…
— Разве в Кривошеине нету белых ночей?
— В Кривошеине? — смеется тетя Тамара. — Там, мамочка, черные дни, а не белые ночи! Нет, Ниночка, не проси, не могу, ни за что не останусь! А тетя Лизонька разве не может за ней присмотреть?
— О чем ты говоришь! Она за собой не в состоянии присмотреть. И вообще… Он не согласится. Да что тебе приспичило? Поедешь в свой Ленинград после.
— Когда же после? У меня ведь отпуск, я должна вернуться обратно.
— В следующий раз съездишь.
— Нет, что ты! Следующий раз — это два года. Два года! Я два года мечтала… Ниночка, ты не знаешь, если бы ты только взглянула на наше Кривошеино, ты бы меня поняла. Живешь и отсчитываешь каждый день до отпуска. Особенно с тех пор, как не стало мамы…
— Ах, боже мой, Тамарочка, я тебя отлично понимаю, но и ты постарайся меня понять: если ты не останешься, значит, он уедет один. Хвост трубой, и все, пиши пропало! Тотчас подскочит эта мерзавка — будто бы ты не знаешь, как это бывает! Только и ждет удобного момента. Или какая-нибудь другая явится. Такого добра теперь везде хватает. Ты себе не представляешь, чего мне это стоило: хоть как-то выцарапать его из ее когтей! Из этих нежных лапок… Давай знаешь как договоримся? Ты скажи, что остаешься. Мы через две недели уедем. И тогда можешь мчаться, куда тебе заблагорассудится. На все четыре стороны. Две недели ты согласна здесь побыть? Оказать мне такую великую услугу?
— Ниночка, я не знаю… Две недели… А что же потом? Как же Светлана потом?
— Об этом не беспокойся, я все улажу, — обещает мама. — Она останется с хозяевами. Вполне приличные люди.
— Какими хозяевами?..
— Как какими? Хозяевами дачи.
— Ниночка, мамочка, я не понимаю! Какая дача? Какие хозяева? Ты хочешь, чтобы я ехала с ней на дачу?
— Разумеется. Мы же сняли дачу. Поживешь две недели на даче, отдохнешь…
— Нет!.. Ни за что! — Тетя Тамара вскакивает со стула. — Это опять Кривошеино! Чтобы я в отпуск забилась куда-то в деревню?!
— При чем тут деревня? Это не деревня, а дачный поселок.
— Нет, нет! Хочу ходить по улицам, видеть огни, лица, нарядных женщин, бывать в театрах, в кафе, смотреть на автомобили! Ниночка, пойми, я там гнию заживо, год за годом, погибаю в этой тайге, в этих снегах, в этой пустыне, дай хоть разочек вздохнуть полной грудью! Нет, не проси, не говори мне об этом — я не поеду ни в какой поселок!
— Как знаешь, — говорит мама. — Наше дело предложить, ваше — отказаться. Мне представлялось, что это не такая уж чрезмерная жертва. Возможно, я ошиблась. Поверь, если бы ты оказалась в подобном положении и просила меня о столь скромном одолжении, я бы не променяла твое благополучие на посещение театров и ресторанов. К тому же ты с тем же успехом сможешь посетить все это и через две недели. Впрочем, как знаешь, тебе виднее. — Мама поджимает губы.
— Ниночка, — плачет тетя Тамара. — Зачем же ты обижаешься?
— С какой стати я буду обижаться? — Мама пожимает плечами. — Я абсолютно не обижаюсь и не думаю обижаться. Поступай так, как тебе кажется правильным. Знаешь, что я подумала? Вовсе не обязательно торчать там полные две недели. Переедем, побудем для вида два-три дня и вернемся себе в Москву. Сможешь бегать по своим театрам. А после нашего отъезда дней пять как-нибудь выдержишь, и все, отправляйся на здоровье в Ленинград.
— Подожди, мы вернемся в Москву, а дети? Где же дети?
— Дети прекрасным образом останутся на даче.
— Нет, что ты, я свою Ритку у чужих людей не оставлю!
— Чудесно, возьмешь свою Ритку с собой. Светлана останется с Павлом. Тамарочка, пойми, это все ерунда, главное, чтобы он уверился, будто ты собираешься провести там все лето.
— Ниночка, мамочка, но как же я стану лгать? Я не могу, не умею!
— При чем тут лгать? Никто тебя не просит лгать. Ты думала остаться, но обстоятельства переменились. Что такого? Случается на каждом шагу.
— Ах, Ниночка, ради тебя я на все готова. — Тетя Тамара плачет и промокает глаза беленьким кружевным платочком. — Но только я обязательно проговорюсь!.. Разве ты меня не знаешь? Кто-нибудь спросит…
— Никто ни о чем не спросит. Не думай об этом, и все. В конце концов, имею я право один раз в жизни съездить куда-то с собственным мужем? Пойми, я бы тебя не утруждала, но я не могу этого допустить: чтобы он ушел и начал какую-то новую жизнь! Да, я только теперь осознала: молодой, преуспевающий, влюбленный, глаза сияют, а я? Пришей кобыле хвост! Старая жена, полный инвалид…
— Нет, Ниночка, нет! Зачем ты, мамочка, так говоришь? Он тебя любит! Он тебя безумно любил! Всегда был такой внимательный…
— Тамарочка, дорогая, что пользы себя обманывать? Я уже во всем разуверилась. Нужно смотреть правде в глаза. Когда вокруг одна подлость и бессердечие… Не думай, пожалуйста, я прекрасно понимаю твое состояние. Молодая интересная женщина в этой чертовой глуши, среди дикарей и преступников. Боже, как все в жизни сложно!.. И главное, беспросветно…
Мы едем на дачу. Мама сидит в кабине, а мы с папой, тетей Тамарой и Ритой — в кузове, под брезентом. По брезенту тихонечко стучит дождик, то стихает, то опять накрапывает. Грузовик сворачивает с шоссе, мы едем через лес. Ух, какая гроза тут была в прошлом году! А теперь только маленький дождик. С обеих сторон над нами нависают ветви, иногда они задевают за верх кабины, шуршат по брезенту. А вот пруд. Только никто сейчас в нем не купается. Грузовик взбирается на пригорок. Дождь припускает сильнее, машина останавливается, шофер выглядывает из кабины.
