Элиа Казан - Сделка
— Все бы сжег, клянусь.
— Что все?
— Все!
— Вам не нравится наша страна?
— Нет, страна прекрасная.
— И тем не менее — сжечь ее дотла, так?
— Нет, только города!
— Вы имеете в виду Гарлем и другие…
— Нет, я имею в виду города. С Гарлемом много проблем, но мы бессильны. Поэтому города надо сровнять с землей и потом начать все сначала. Весь Нью-Йорк с пригородами. Весь мегаполис несет нам одно дерьмо! Надо начать с голой земли. И мы можем позволить себе это.
— Эдди, хоть у меня рука теннисиста, но она уже начинает болеть! Полегче. — Он оглянулся. — Если будете говорить об этом каждому встречному, вас сочтут монстром!
— Когда они говорили, как я им нравлюсь, они высасывали последние капли жизни из моей души.
— Поговорим серьезно. Вы даже не знаете, какое впечатление производите на окружающих. Уже ходят всякие пересуды. Вы не отвечаете, когда с вами заговаривают.
— Точно. Я перестал общаться, и это — великолепно. Зачем постоянно общаться? Надо отключиться от мира! И оставить связь только с самим собой.
— Не согласен. Нам необходим диалог. И между нациями тоже.
— Разговоров больше чем достаточно. Куда ни плюнь — дружба, улыбка, заверения. И это лицемерие меня уже достало! Вам этого не понять, потому что по службе приходится быть дружелюбным. А задай вы себе вопрос, к кому вы относитесь с симпатией, а-а?
— Это не совсем так, Эдди. Даже совсем не так.
— Вы мало что знаете про себя, доктор Ллойд. Ничего плохого в нелюбви людей нет. Я же не говорю, что я их ненавижу. Просто старое доброе отстранение настоящего янки! А все эти песенки о христианской цивилизации — чушь. У нас цивилизация бизнеса. Суть — не в любви к ближнему, а в том, чтобы как можно больше урвать от ближнего и сделать это так, чтобы на руках не осталось крови. И все знают, что это именно так. Живем в ханжестве. Наше лицемерие только подводит черту под фактами, а пропасть между реальностью и притворством становится глубже с каждым годом. Вы удивитесь, узнав, сколько же всего наносного и ненужного я перестал делать ежедневно, только прекратив лицемерить.
Я уже не мог сдерживать себя и кричал.
— Тише, тише! В чем дело? — заволновался доктор Ллойд.
— Я чувствую себя великолепно! — сказал я. — Продолжим прогулку. Не ходите сегодня на работу до обеда.
— Руку, Эдди, руку! — застонал он. Я разжал пальцы на его локте. — Знаете, судье наверняка придет в голову, что для вашего собственного блага вам будет лучше остаться здесь еще ненадолго.
— Нет. Это вы думаете, услышав мои речи. Но за меня волноваться не надо. Я — одинокий псих. Никому не причиняющий вреда идиот. И ничего хорошего в оставлении меня здесь не выйдет. Разве вы помогли кому-нибудь здесь? Не отвечайте, если не хотите, но я ни в ком не заметил улучшения. Думаю, не обидитесь на мои слова?
— Не обижусь. Скажите теперь, чему вы верите?
— Ха-ха, так ли вам хочется узнать? Вот где собака зарыта — когда люди говорят, что они хотят, они не хотят этого на самом деле. Вы, кстати, избегаете ответов на мои вопросы. Поэтому спрашиваю в лоб! Станете ли вы рекомендовать судье Моррису, чтобы он освободил меня?
— Эдди, рано или поздно вам придется жить среди людей и как-то…
— Я уже нашел способ. Я не говорю с ними.
— Вы переволновались, Эдди, и теперь не время…
— О’кей, забудьте мои слова.
— И, по-моему, рано еще идти к судье.
— О’кей, забудем.
— Вам нужен человек, который примет на себя ответственность за ваше поведение. Сегодня я прочитал бумаги о ваших…
Я пошел прочь. Он крикнул мне:
— Давайте закончим разговор!
Но я ушел. В тенистую часть парка, примыкавшую к блоку операционной. Эту территорию занимал самый тихий контингент больных. Все они были здесь: сидели, лежали, потерянные души. Никто не навещал их, и не было никаких перспектив на возможное появление гостей. Мне нравилось сидеть среди них, отключенных от мира людей. Наверно, потому, что они хотели того же, что и я, — спокойно сидеть и смотреть, как бежит время. Буклетка, описывающая функции лечебницы, говорила, что «территория разгружает людей».
Однажды ко мне пришла Гвен. Это была странная встреча. Неожиданная. Как собрание остатков былой организации ветеранов, единственных выживших после славной военной кампании. Повестки дня у собрания не было. Зачем она пришла, задал я себе вопрос, чего она хотела? Она долго изучала меня, но, сделав выводы, не сообщила мне о них.
Она коротко постриглась. Общее впечатление стало другим: черты лица увеличились, глаза, рот, нос отяжелели. Но, хотя стрижка не добавила штриха к ее красоте, скорее наоборот, она стала выглядеть более antropos, как говорят греки, более человечной. Большинство девчонок завернуты, как конфетки, в полупрозрачную ткань и живут надеждой, что найдется на свете мужчина, желающий развернуть обертку. У Гвен не осталось в облике этой надежды.
Я повел ее в самый дальний угол владений госпиталя. Мы легли на траву, подставив лица солнцу. Она рассказала, что уехала из Нью-Йорка в небольшой городок восточного Коннектикута, к дяде, владевшему небольшим баром. Я представил ту местность: торговая улочка, где стоит бар, рядом — холмы, лес. Где-то сзади грязные дороги, перелески, вдалеке — скоростные магистрали. В городке достаточно людей, чтобы бар приносил доход. А у старика своя клиентура. Им нравится его простецкий нрав, его добродушный юмор и грубоватые анекдоты. Но как бизнесмен он не на высоте, можно сказать, что в бизнесе он случаен, поэтому дело не расширяется. Да и не в этом его устремления. Его основная забота — кролики. На задворках бара, на склоне лесистого холма, он построил городок из клеток и там проводит большую часть времени. Старик нашел в своей жизни то, что хотел.
Кролики не приносили достаточного дохода, приходилось содержать и бар. Случайно услышав, что Гвен «что-то ищет вокруг», он предложил ей провести лето у него. Верхний этаж дома все равно пустует. Заново познакомившись с ней, он нашел ее приятной. А от малыша вообще без ума. Анди, конечно, полюбил кроликов. Через неделю близкого общения с животными разлучить их стало попросту невозможно. Дядя предложил разрешить проблему и остаться жить у него. Комнаты наверху бесплатно, помощь в баре оплачивается третью доходов. К его великому удивлению, она согласилась.
— Итак, — спросила Гвен меня, — поедешь к нам?
— Нет, спасибо.
— Хорошо. Вопросов больше нет.
— Я не хочу сейчас ни к кому цепляться.
— Никто тебя силком не тащит в новое супружество. Я предлагаю тебе место, где можно жить. И все. Или ты собрался сидеть в больнице до седых волос?
— Буду путешествовать. Поднакоплю пару тысяч, и ту-ту!
— Куда же?
— Куда глаза глядят.
— Понятно. Если захочешь перебраться — перебирайся, не захочешь — не надо. Но хочу сказать, что место там отличное, никаких соседей, а ночью, когда все закрывается, — деревенская тишина. Короче, там можно жить.
— Что ты нашла в этом захолустье?
— Тебя это не касается.
— Но учти, ничего я предложить в ответ не смогу.
— А я ничего не прошу.
— Ты уверена?
Гвен перевернулась на траве.
— Я хотела лишь помочь тебе, — сказала она.
Какое же усилие воли потребовалось девчонке, чтобы предложить мне такое? Ведь я же мог сказать ей… Одна из всех, подумал я, одна из всех, кто хоть как-то заботится обо мне и предлагает помощь. Пережидай, пока буря в твоей душе утихнет, как бы говорила она, оставайся здесь до полного умиротворения и приходи ко мне, когда захочешь.
— Я ничего не жду, Эдди, — сказала она снова.
— Что с Чарльзом?
— Это был не лучший вариант. А других, собственно, и не было. Никаких. Так ты хочешь или нет?
Я принял предложение Гвен в тех рамках и в те сроки, какие она изложила, — как временное убежище. Она сказала, что я помогу ей с бухгалтерской отчетностью и с кассовой машинкой. Ее забота — предоставление пищи и общего ухода. Я ответил, что достаточно.
— Хорошо, — сказала она. — Больше я все равно ничего не могу предложить.
Ни намека, ни упоминания о былом, ни попыток как-то предугадать будущее. Я тоже ни о чем не загадывал. Мы не клялись друг другу в верности и ничего не обещали друг другу.
Теперь я мог ждать повторного слушания с уверенностью. «Крыша над головой» имелась.
Через пару дней ко мне пришли с визитом. Мне сказали, что ждут в административном здании. Это были Артур и Флоренс.
День был необычайно жарким. Август опалил траву до самых корней, казалось, она никогда больше не зазеленеет. Тень была почти черной. Пациенты разбрелись по парку, прячась под деревьями и за углы зданий, бездомные изгнанники, невидимые глазу высшего существа, щурящегося сквозь призму солнца.
Артур потел, больше от нервов, как я вскоре выяснил, чем от солнца. Лучшим местом для разговора могло быть только черное пятно тени под деревом. Артур расстелил свой пиджак из итальянского шелка для Флоренс. Кое-что из его жеста я уловил.
