Дина Рубина - Завтра как обычно
— Марго, — глупо улыбаясь, спросил заяц тонким голосом, — а почему ты валяешься в постели среди бела дня?
— В городе желтуха, — серьезно объяснила ему Маргарита. И тут в дверь, наконец, позвонили. Милая девочка оказалась худющей, весьма энергичной особой маленького роста. Она была даже меньше меня. Мне сразу не понравилось ее бледное веснушчатое лицо с большими кругами под глазами и командный голос. Наша взаимная антипатия началась с того, что я попытался снять с нее куртку, а она, дернув обоими плечами, сказала: «Бросьте!» и торопливо разделась сама. Я, бормоча что-то подобострастное, опустился на четвереньки и стал разыскивать для нее домашние тапки, которых, конечно же, не мог найти. Тогда она, вторично скомандовав «Бросьте!», обошла мою идиотскую дворняжью позу и вошла в комнату босиком.
— «Ну и черт с тобой», — подумал я, поднимаясь с четверенек. Маргарита увидела стеклянные колбочки и резиновые трубочки и на всякий случай заорала благим матом.
— Папаша! — крикнула милая девочка, — возьмите ребенка на руки! И шевелитесь, ради бога, сколько я у вас тут сидеть буду! «Между прочим, не за спасибо пришла», — мысленно огрызнулся я, и схватил свою горячую, толстую, орущую Маргариту.
— Сядьте! Я сел.
— Держите ее! Ноги держите! Она меня не подпускает! Я зажал Маргаритины ножки между колен, руками обхватил все остальное, извивающееся, как пойманный черт, и зажмурил глаза, чтобы не видеть Маргаритиной крови. Началась экзекуция. Маргарита беспрерывно сигналила в мое ухо густым протяжным гудком.
— Не капает ни черта! — крикнула милая девочка. — Давайте другую руку!
— Может быть, не надо? — жалобно попросил я. — Может, обойдется? Маргарита перекрывала наши голоса своим басом.
— Делайте, что я говорю! — скомандовала милая девочка. — Ой, какой избалованный ребенок! Наконец, когда Маргарита изоралась и измучилась, все было кончено. Я ненавидел милую девочку. Она молча сложила свои причиндалы в сумку и вышла в коридор. Я обежал ее и выступил вперед, преподнося пятерку, как преподносят в колхозах хлеб-соль дорогим гостям.
— Спасибо… Мы так благодарны вам, — угрюмо бормотал я, не зная, куда ей сунуть эту проклятую пятерку. Ведь есть же люди, которые умеют это делать как-то легко, красиво, достойно. Я не умею.
— Зачем это? — спросила она, в упор глядя на меня внимательным отчужденным взглядом.
— «Тяжелая баба, — подумал я. — Тоже не умеет все это как-то легко, красиво…» И опять забормотал:
— Ну, как же… Ведь вы не обязаны… Воскресенье… Мы так благодарны.
— Я пришла, потому что Валентина Дмитриевна просила, — отрезала она. — А это уберите, — и потянулась к вешалке за курткой. Я разозлился. «Ну нет! — подумал я, — еще обязанным тебе оставаться?» И опять принялся всучивать ей пятерку.
— Нет, вы возьмите, пожалуйста… Как же так… Нам неловко. Мы не позволим… Почему-то, бормоча, я все время называл себя императорским «мы», хотя, конечно, понятно почему: я представлял собой себя и возмущенно-благодарных бабу с дедом. Я бормотал ненавидящим голосом пошлые благодарственные глупости, совал куда-то, в направлении ее корпуса, купюру, а она хватала мои руки, отпихивала их и восклицала:
— Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете? Все это было похоже на небольшую драчку.
— Нет, уж вы, пожалуйста, возьмите! — крикнул я. — Вы ставите меня в глупое положение!
— Это вы меня ставите! Я просто для Валентины Дмитриевны, потому что Валентина Дмитриевна… — и все хватала мои руки и жалобно выкрикивала: — Что вы делаете? Что вы делаете?! И тут я придумал гениальную штуку. Я снял с вешалки куртку медсестры и, хотя та немедленно предъявила свое «бросьте!», насильно натянул на ее тощие плечи. Пятерку незаметно сунул в карман куртки.
— Ну, спасибо, — облегченно выдохнул я.
— Просто Валентина Дмитриевна такой человек… — бормотала она по инерции, не поднимая глаз.
И вдруг подняла, и я увидел, какие это уставшие, умные глаза. Я молча открыл дверь, и она также молча выскользнула на лестницу, не прощаясь. Ая добрел до детской, где лежала Маргарита, остановился посреди комнаты и громко сказал в пространство:
— Все! В этот момент позвонили в прихожей. Я знал — кто это, просто не думал, что она обнаружит пятерку так скоро. Медсестра влетела в квартиру, и в коридоре между нами вторично произошла небольшая свалка. На этот раз она — красная, возмущенная, — совала мне пятерку, а я хватал ее за руки и беспомощно выкрикивал:
— Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете? Руки у нее были худенькие и горячие, а волосы выбились из-под берета на лоб и лезли в глаза. В конце она исхитрилась сунуть эту ненавистную бумажку за ворот моего свитера, что было с ее стороны неслыханной подлостью, потом привалилась к стене и, тяжело дыша, сказала:
— Дайте валидолу. Я принес с дедовой тумбочки валидол, она отломила полтаблетки, положила под язык и проговорила, упрямо глядя в стену перед собой:
— Почему обязательно за деньги? Что, я не понимаю? У меня самой сын в больнице… с желтухой… И Валентина Дмитриевна рассказывала о вашей девочке. Я вдруг вспомнил ее имя.
— Надя… — сказал я, — может быть, надо помочь? Чем я могу вам помочь? Что нужно?
— Ничего не нужно, — сказала она и заплакала. — Ничего мне не нужно… ничего… Дело приняло для меня совсем скверный оборот. Я привалился к противоположной стене и молча смотрел на Надю, не зная, что делать дальше. Наверное, следовало взять ее тощую лапку и пожать, и погладить, и сказать что-то ласковое, но я сроду таких штучек делать не умел, и вообще, с женщинами я — швах. Она вытерла слезы и сказала:
— Дайте пожевать что-нибудь. Я с утра на уколах, поесть не успела, а ехать еще в больницу к сыну на другой конец света.
— Надя! — возопил я, — у нас борщ! И пирожки! Я подогрею.
— Нет, я не успею. Кусок хлеба и что-нибудь… колбасы или сыра… Если можно… Я уже опаздываю. Я поскакал на кухню, свернул большой куль из газеты, побросал в него пирожки с капустой, на которые у бабы несравненный талант, схватил из буфета пригоршню конфет, несколько яблок.
— Ой, я столько не унесу, что вы! — сказала она.
— Унесете, — строго возразил я, набивая конфетами карманы ее куртки.
— До свидания, — она повернулась, чтобы выйти.
— Постойте! — сказал я, — тут… куртка у вас… в известке… — схватил щетку и судорожно стал тереть рукава ее куртки.
— Спасибо… До свидания.
— Постойте! — сказал я, — когда я вас увижу… в смысле… результатов анализа…
— Вам завтра Валентина Дмитриевна скажет. До свидания.
— Постойте! — безнадежно выкрикнул я. — Я провожу вас!
