Анна Матвеева - Есть!
Нет уж, если выбирать между «простыми интеллигентными людьми» и «нуворишами», я, наверное, выберу последних.
Впрочем, я и не обязана выбирать – моих телезрителей, например, я люблю именно за то, что это они меня выбирают. Даже тех идиотов, которые пишут всякие гадости про меня – в моем же форуме, на сайте канала. Я их тоже люблю: ибо смотрят, а все остальное – мелочи.Я листала Екино портфолио, прикидывая, с какой замечательной отдачей можно бросить его прямо ей в личико, раскрасневшееся от удовольствия. Не хочу показаться предвзятой или завистливой – но я и впрямь не ожидала увидеть среди ее рецептов нечто интересное. Беда моих коллег, работающих в гастрономической журналистике, в том, что они порой перебарщивают – и отпугивают публику обильными цитатами из Брийя-Саварена и рецептами от Огюста Эскофье. С нашим народом так нельзя, все новое и непонятное нужно вводить гомеопатическими порциями.
Я думала, что и нашу новоявленную героиню непременно заденет чаша сия (краем по носу) – что в портфолио окажутся расфранченные и сложные рецепты, которыми можно всего лишь любоваться, словно произведениями искусства.
Я думала так, но я ошибалась.Глава шестая,
посвященная курице, а также несправедливостям жизни, автоответчикам и чужим голосам
Моя кулинарная наставница (не подозревавшая о том, что она наставница) говаривала: «Курицу трудно испортить». На спор могу перечислить сотню способов общения-обращения с этой птицей – кого волнует, что она не умеет ни петь, ни летать? И, разумеется, Ека Парусинская назначила музой своего первого «Сириус-шоу» именно курицу.
Браво! Свежо! Оригинально! Между прочим, идея программы, рожденная мною в процессе приготовления салата «Южный крест» (рецепт Клода Террайля – ломтики рыжей папайи, мякоть авокадо, сладкий перец и лимонный сок с мятой), так вот, идея программы не допускала продуктовых ограничений – пусть и в пользу любезной народу курицы.
Курицу у нас в стране почти все приобретают в расчлененном виде – кому ближе ноги, кому – крылья. П.Н. обожает куриные сердечки с желудками, тушенные с шалотом и шампиньонами. Юрик предпочитает крылышки в крахмальном кляре и просит поваров не обрубать «пальцы» – по всем правилам их требуется убирать, а Юрику они исключительно нравятся.
Однако я вместе с курицей улетела далеко от темы.
Темой «Сириус-шоу» не может быть один-единственный продукт – и самая благодатная курица не способна угодить всем зрителям, тем более клиентам «Сириуса». Какое счастье, что у нас есть «Сириус» – его директорша и убежденная эвдемонистка Мара Михайловна вначале была страстной поклонницей всего канала «Есть!», а потом во всех смыслах переключилась и стала моей главной (пожалуй, самой ценной) фанаткой. Благодаря Маре Михайловне и ее душевному спонсорству я могу готовить все, что взбредет в голову.
И как же больно смотреть на мучения коллег, когда они воспевают в программах ядовитые кетчупы и бульонные кубики «Химия и жизнь», выдавливают из себя нужные рецепты, лишь бы заработать вожделенную денежку и творить с ее помощью все в том же духе и ключе. Вечный бесконечный самообман – надежда, что однажды ты сможешь заняться тем, что тебе и в самом деле интересно.Мара Михайловна лет пятнадцать проработала товароведом в главном рыбном магазине, волна перестройки вначале накрыла ее с головой, но потом сжалилась и благополучно вынесла на берег новой жизни. Будучи «госпожой Сириус», Мара Михайловна подрастратила прежние ухватки: отучилась надменно взирать на покупателей, хамить беззащитным старушкам и скатеркой стелиться пред начальством. Эта круглая, веселая, вечно загорелая, словно круассан, женщина полюбила мини-юбки и фальшивые ногти, научилась искренне хохотать и вообще жить для собственного плезиру. Мы с ней отчасти дружим, и Мара Михайловна всерьез собиралась свести меня с младшим сынулей, но, к счастью, принц вовремя отбыл в Германию за вторым высшим.
«Сириус-шоу» – это был мой ответный дар, я придумала программу персонально для Мары Михайловны! Естественно, у меня нет недостатка в идеях и нехватки свежих мыслей – но все же запросто расстаться с одним из самых успешных своих проектов и смотреть, как эта скатерть-новобранка в первом же выпуске убьет саму идею программы?!
Ирак, которая принесла мне эту весть практически неостывшей, грустно пожимает плечами. Ека вместе с Иран и Пушкиным с утра сидят, закрывшись в студии, а П.Н. я не видела уже неделю – с того памятного собрания.
Кажется, он собирался в Париж, а потом – в Бретань, к морю.
П.Н., как дельфин, преданно любит море. Задолго до того как уйти в телевидение (а сюда люди уходят, как в бездну, и обычно не возвращаются), П.Н. был филологом. Указательный палец поправляет съехавшие очки. Первые просветления на макушке. Массовое обожание студенток, одичавших от мужского безрыбья и готовых кинуться на первого встречного преподавателя при условии, что он не делает макияж. Очень часто я думаю о том П.Н., еще не обросшем жирцом и миллионами, о том П.Н., что запросто курил на лестнице нашей общей альма-матер, не догадываясь, какие чудеса перевоплощения ждут его. Скорее всего, впрочем, я прошла бы мимо того скромного ученого, мечтательно цедящего дурную пахитоску и размышляющего о грядущей защите.
Темой диссертационного исследования П.Н., как он сам мне множество раз – и с удовольствием! – рассказывал, был «Концепт моря в русском языковом сознании». Будто усердный рыбак, П.Н. вылавливал из опять-таки моря писательских эпитетов удачные и не очень описания волн, прибоя, полночного бриза, лунной дорожки, соленого аромата, шторма, русалок, пиратов, китов и водорослей. Он даже у Теккерея отыскал неплохой морской абзац и до сих пор может прошпарить его по памяти. А Катаев?.. «Малахитовые доски прибоя, размашисто исписанные белыми зигзагами пены, с пушечным громом разбиваются о берег. Эхо звенит бронзой в оглушенном воздухе. Тонкий туман брызг висит кисеей во всю громадную высоту потрясенных обрывов».
– Не правда ли, хочется надеть штормовку? – радовался П.Н., расстреляв обойму очередных цитат, не вошедших, впрочем, в диссертацию – впрочем, не написанную.
Я говорила, что штормовку мне надевать не хочется. Зато как живые перед глазами встают картины Айвазовского. П.Н. хмурился – не любил Айвазовского, а над словом «маринист» издевался:
– Маринист – это художник, который рисует Марин.
Про море в литературе П.Н. однажды вещал мне целый час – насущные дела и проблемы словно вымыло из его памяти высокой прибойной волной. Как все начальники, П.Н. часто выпадает из реальности, и я далеко не сразу научилась возвращать его обратно. Сама я совершенно равнодушна и к художественным описаниям моря, и к его существованию. Помнится, подводные съемки Кусто и Рифеншталь, перед которыми П.Н. трясся от восторга, вызвали у меня вполне прозаический, хотя и бурный, приступ аппетита: какие же вкусные должны быть эти свежие осьминоги, эти толстенные рыбы, эти сочные моллюски! Разумеется, я не стала разрушать своей прозой экстаз начальника. Да, были времена, когда мы вместе смотрели кино, а не просто изучали новые эфиры.
