Ринат Валиуллин - Кулинарная книга
— У нас для этого слишком мало солнца, — она сделала небольшой глоток. — И теплое море тоже не помешало бы, — положила мне голову на плечо.
— Чем займется дама у моря?
— Буду лежать на пляже, чтобы волны целовали мне ноги спокойно, ветер листал книге бумажные губы.
— Ты что, читать туда поедешь?
— Нет, я хочу, чтобы меня читали.
— Там солнце слишком назойливо.
— Не назойливей, чем мужчины.
— Рассчитываешь на роман?
— Какое море без романов? Представляешь, красное сухое заката. Беседы. Ладони. Колени.
— Чужие губы на завтрак.
— На завтрак, обед, ужин. И дивные рыбы, теплые, влажные, волнующие, малосоленые. И каждое их касание усиливает сердцебиение.
— Думаешь, я тебя отпущу? Никуда ты теперь не поедешь с такой буйной фантазией, — кончился в моем стакане виски.
— В том-то и дело, что я даже сама себя не могу отпустить.
— Почему?
— Неужели ты до сих пор не понял. Ни желтая таблетка солнца, ни море витаминов, ни компрессы времени, ни примочки старых друзей, ни микстура новых знакомств уже не лечат, мне постоянно нужна инъекция тебя.
Марципан
«Хоть бы это утро было добрым», — подумал я, когда вышел на кухню. Фортуна сидела за столом. Она молча пила чай. Посмотрела на меня как на мебель, которую уже давно пора было выставить на «Авито», достала из вазочки печенье и откусила.
— Как спалось, дорогая? — взял себе чашку и налил чаю.
— Отлично, — вылетело на меня несколько крошек печенья вместе с воздухом из ее губ. — Ой, извини! — улыбнулась она, хотя и не планировала эту улыбку.
— Что тебе снилось? — взял последний кусок вчерашней шарлотки и не заметил, как он исчез.
— Розовые верблюды.
— Верблюды?
— Да, они мне плевали в душу.
— Что, тоже печеньем? — открыл я холодильник по инерции.
— Ты не знаешь, к чему это?
— Может быть, к тяжелой работе, — нашел там колбасу и сыр.
— Мне кажется, дело не в этом. Кстати, где ты так задержался вчера?
— Были дела, — отрезал себе немного того и другого, сложил и откусил.
— По ночам?
— Зашли с коллегами в бар, ну и засиделись. Что здесь такого?
— Ты не находишь забавным, на тебе эта странная розовая футболка.
— Ты все еще про верблюда? — подсел я к Фортуне и приобнял.
— Что пили? — попыталась убрать мою руку со своего плеча жена, будто я делал это впервые.
— Ну что еще могут пить верблюды? — поцеловал ее в шею. — Пиво.
Я понимал, что медлить больше нельзя. Надо было брать инициативу в свои руки.
Надо брать женщину, пока в голове ее проходит сложную цепочку сомнений анализ. Пока тебе еще не вынесен приговор. Только хороший секс, даже не обязательно хороший, главное — неожиданный, может смягчить наказание. В жизни любой женщины так мало приятных неожиданностей. Иначе болезнь будет прогрессировать и может затянуться на несколько дней и, самое главное, на несколько ночей. Нет ничего хуже, чем спать рядом с телом, когда мог бы с душой.
Я крепко обнял Фортуну и начал есть ее губы, приговаривая: «Ах ты, моя телятина!» Под халатом у нее ничего. Мои руки потекли по теплому телу: от груди все ниже, к влагалищу, которое, казалось, только этого и ждало. Оно радушно встретило мою ладонь и начало о чем-то живо общаться. Я почувствовал, как твердею. Фортуна закрыла глаза, одна ее рука обхватила мою шею, а вторая потянула за скатерть. Со стола полетели чашки, теплый чай выплеснулся на пол, корзинка с хлебом запрыгала по паркету, за ним рассыпалось крошечным ливнем печенье, страстью опрокинулось на скатерть малиновое варенье.
— Иногда я притворяюсь до такой степени, что становлюсь сама собой, — уже сдирала с меня розовую футболку Фортуна. Я поднял руки, и ей это удалось.
— Черт, я очень хочу посмотреть в окно, — глубоко дышала Фортуна.
Я понимал, о чем она говорит. В сексе главное — выбрать правильный угол. Даже если это угол падения.
Мы встали как по команде, я развернул жену лицом к осени и, сдернув с себя рукой трусы, стряхивал их ногами, пока они не свалились. Откинул подол ее халата и вошел туда, где чуть ранее пальцы уже обо всем договорились. Фортуна держалась за подоконник, подыгрывая мне всем телом.
— Как там погода? — спросил я, въедаясь своим в ее тело.
— Повышенная влажность, временами заоблачно! — опустила голову Фортуна.
— Дождь будет? — Руки от бедер плавно перетекли к сочным грудям. Будто это были грозди винограда, который созрел и который необходимо было собрать.
— Нет, считай, что я тебя уже простила.
— Тогда хорошо бы полить цветы, — смотрел я, как подрагивают листья традесканции на подоконнике.
— Хорошо бы, — протянула жена. — Не будь мне сейчас чересчур хорошо, я бы обязательно так и сделала, — запрокинула голову Фортуна.
Я целовал ее в длинную шею, в мочку ее слуха, ощущая вкус золота не только ее серьги, но и женщины, которая сейчас принадлежала полностью мне. На мгновение я поймал губы Фортуны, она застонала. Взвинтил темп, проникая все глубже и глубже, в самые недра. И кончил ей, как мне показалось, в самое сердце, держась за ее грудь, глядя в большое окно. Кончил на дрозда, который сидел на проводе, на фигуру из противоположного дома, которая мечтала на своем балконе, на припаркованные снизу авто, на пустую детскую площадку с дельфинами.
Дети остались внутри Фортуны. Тяжело дыша, я победно закинул голову наверх и краем глаза заметил кота, который спокойно наблюдал за картиной с высоты холодильника.
— Антракт.
— Что ты сказал? — подняла голову жена.
— Посмотри на это животное, — я повернул ее голову в сторону холодильника.
— О чем он думает? — засмеялась Фортуна.
— Стоило ли разыгрывать пьесу ради одного акта? — посмотрел я прямо в глаза Тома. — Еще не придумали влюбленной женщины, которая не хотела бы второго акта.
— Увольте, секс с вами такая скука! — продолжала смеяться жена.
— Мне тоже показалось, что шарлотка была куда вкуснее.
Все еще обнимая сзади, я поцеловал Фортуну в затылок, снова посмотрел в окно. По тропинке к площадке шла стайка детей.
* * *Вечером зашла Тереза. Подруга Фортуны, они вместе учились на каких-то курсах. Среднего роста, с большими бедрами, но маленькой грудью, она смотрела на мир голубыми глазами, полными печали и ожидания. Я бы сказал, ягодка на любителя, как и всякая женщина после тридцати, со своими капризами и закидонами. Иной раз меня поражала ее честность, искренность. Психолог по профессии, она была неглупой, но как всякий психолог, до сих пор не нашедшей душевного покоя в себе. Говорить с ней было легко.
