Ринат Валиуллин - Кулинарная книга
— Где чертов нож? — не находил я себе места на кухне с колбасой в руке.
— Там же куча ножей, возьми любой, — забеспокоилась Фортуна.
— Мне нужен большой, с черной ручкой.
Она встала и тоже начала поиски вместе со мной.
— Ты не только все, что есть у меня, но все, чего нет.
— А чего у тебя нет? Ну, кроме ножа.
— Видимо, того же, чего не бывает иногда у тебя. Ты можешь мне ответить, чего хотят женщины?
— В общем, как и все: любви, тепла, секса, внимания, семьи, уюта.
— И что из этого является главным?
— Ничего. Главное — доза и последовательность.
— Выходит, у нас много общего?
— Общее в нас только то, что мы совсем не похожи. Если бы мы с тобой не встретились, все было бы по-другому и с другими.
— Хватит уже мечтать.
— Знаешь, иногда смотрю я на влюбленных, и такая тоска меня вдруг берет, нет чтоб мужчина. Взял бы да отодрал.
— Что ты такое говоришь? Ты же у меня одна.
— Тебе проще, у меня таких много.
— Мне кажется, я устал от нашего цинизма, от этой непонятной игры, которую сам затеял.
— Не кайся, тебе не идет. Ты виновен только в том, что я полюбила другого.
— Другого? Что ты комедию ломаешь?
— Чтобы потом не сказал, что я сломала тебе жизнь!
— Я даже сейчас не понимаю, правду ты говоришь или играешь.
— Я не играю, Макс. Есть люди, которые приходят, есть — которые уходят, есть те, что остаются. От них-mo все и зависит. Знаешь, чего я больше всего боюсь?
— Чего?
— Лжи.
— Что же в ней такого страшного?
— То, что она заразна.
— Хоть сейчас ты можешь быть откровенной?
— Конечно, сейчас только вены вскрою, — блеснула она лезвием ножа.
— Где ты его нашла? — стал я приходить в себя.
— Я же говорила, что он в сердце, в котором ты так любишь прятаться.
— Твоя правда, нет лучше убежища, чем чужое сердце. Я помню, как ты затаилась в моем под другим именем, когда мы только познакомились.
— Это была маска, за которой я претендовала на тебя, — протянула она мне нож. — Каждая любовь рано или поздно приносит кого-то в жертву. Бывает, принесет, а тебе уже и не надо.
* * *— Нет, Макс, нет! Я же тебе сказала, между нами все кончено! — выплеснула она на меня в сердцах.
— Но чем я не вышел?
— Самое странное то, что если я скажу: «Я тебя не люблю», ты будешь любить меня еще сильнее. Однако с тех пор, как мы развелись, я научилась говорить правду. Я люблю тебя по-прежнему. Только вот по-прежнему жить уже не хочу. Что ты так смотришь? Не надо меня оценивать, меня надо ценить, — сделала она два глотка красного.
— Если вам кажется, что надо что-то менять в этой жизни, то вам не кажется, — процитировал я задумчиво собственную мысль.
— Просто необходимо, — допила свое вино Фортуна. — Ты помнишь, что такое параллельная связь в электричестве?
— Это когда одна лампочка перегорает, а второй хоть бы хны?
— Вот-вот, наша связь напоминает такую же: горю я или гасну, тебе параллельно.
Я молчал, Фортуна отрезала сочный кусок жаркого и заправила в губы, но одна капля бесцеремонно упала на ее белую юбку.
— Черт! — начала она усиленно оттирать. — Купила ее только в пятницу.
В моей голове крутилось «между нами все кончено». Сначала я чувствовал себя той отрезанной плотью, которую она проглотила, теперь же — пятном, от которого пыталась избавиться.
— Ты спишь что ли? — заглянула Фортуна в спальню, все еще соскабливая со своих ног туфли.
— Да, что-то прибило. Прилег после работы и отлетел, — открыл я глаза и посмотрел в потолок.
— Я тоже люблю спать одна, — подошла она к моей постели.
— Больше места? — заметил я пятно на ее белой юбке.
— Больше снов.
— А мне какая-то чертовщина снилась. Будто в твоих руках нож, а я, одинокий и брошенный, сижу в кафе.
— Нигде человек так не одинок, как во сне, — присела она на постель рядом со мной и погладила по голове.
— А сколько сейчас? — обрадовался я внезапной ласке.
— Шесть.
— Пора вставать, а то опять только под утро усну. Кстати, у нас сегодня утром был кто-то, или мне показалось?
— Любовь приходила. Сказала, что мы мало ею занимаемся.
— Будь она воспитанна, звонила бы, прежде чем приходить. Так что это было?
— Не хотела тебя рано будить, письмо из Франции принесли.
— Люблю письма из далека. Где оно?
— В прихожей на полке лежит. Принести? — отпустила мою голову жена. — Там еще какой-то огромный сверток.
— Это тебе. Подарок. Картина.
— Ты что, рисовать начал?
— Да, взял несколько уроков по случаю.
— Пойду, посмотрю, — вышла она, и слышно стало, как зашуршала бумага.
— Что это?
— Это ты.
— Неужели? Не устаю удивляться, как ты талантлив, — рассуждала жена из коридора.
— Каждый талантлив настолько, насколько его недооценивают.
— Ты про университет? — вошла с полотном Фортуна. На нем было три полосы разной ширины: зеленая, красная и коричневая в цветочек. Жена прислонила его к стене.
— Да при чем здесь университет, я вообще, — скинул с себя покрывало. — Как тебе портрет?
— Что я могу сказать? Три линии жизни: первая — глаза, третья — белье… той самой первой ночи. Удивительно, что ты его запомнил.
— Я и ее запомнил тоже, — уточнил я про ночь.
— Вторая, красная, видимо, страсть либо душа, — продолжала Фортуна.
— Гениально! Как ты так быстро меня раскусила?
— Голодная потому что.
— Я тоже. У нас ничего сладенького нет?
— Есть… Я.
Часть II
Чем больше упиваешься кем-то, тем легче тобою закусывать
Я
Каким-то ветром меня занесло на филфак. Я начал преподавать испанский в этом институте благородных девиц. Мужчин не хватало. Единицы из них, видимо, как и я, попадали сюда случайно.
Филфак издревле считался рассадником женственности и безнравственности, так как нравиться девушкам здесь было некому и они увлекались чем попало. Первый раз, когда я вошел в аудиторию, — будто лишился девственности. Так было еще несколько раз, пока не привык и не освоился. Я чувствовал, как на меня смотрят, но еще не мог получать от этого удовольствия. Это можно было сравнить с молодой женщиной, едва начавшей половую жизнь. Когда любопытство уже удовлетворено, а наслаждение еще не пришло. И вот в ожидании оргазма она останавливается то ли перевести дыхание, то ли покурить, то ли позвонить маме и спросить, что делать дальше, когда же наконец будет приятно. Я держался до последнего, точнее сказать, мораль меня держала и не давала расслабиться, почувствовать себя султаном в гареме. Полгода ушло на акклиматизацию. Разница в возрасте практически стерлась. Робость уходила, но медленно, как бы я ее не подгонял.
