Юрий Поляков - Козленок в молоке
Да я и сам почувствовал, как внутри зарождается и начинает пульсировать горячее беспокойство вполне определенной направленности. А бредовая идея сделать из Витька мировую знаменитость вдруг показалась мне не такой уж глупой, но даже волнующе заманчивой, как первое прикосновение к незнакомой девичьей коже. Я глянул на Стаса: его бледные впалые щеки зарумянились, залысины запотели, а в глазах появилась похотливая целеустремленность. У Витька на лбу тоже выступила испарина, и он своими толстыми пальцами пытался слепить из хлебного мякиша нечто женское. Арнольд же наблюдал за действием «амораловки» с тихой улыбкой юнната.
– Ну и что ты теперь собираешься делать? – спросил я у Витька после некоторой паузы.
– А хрен его знает… – пожал он здоровенными плечами.
– Но работать-то надо!
– Наумиха моя тоже говорит – надо…
– Ругается?
– А то – пила двуручная!
– Цыц! О матери такие слова! – нахмурился Арнольд.
– Ну и какие у тебя, Виктор, планы? – Я постарался вопросом замять возникшую неловкость.
– Не знаю, может, грузчиком в универсам устроюсь.
– Сопьешься! – покачал головой Арнольд.
– Сопьюсь… А может, к дядьке, к вам в Красноярск, подамся…
– Приезжай. Найдем тебе сибирячку! Знаешь, такую, с огоньком в одном месте…
По тому, как это было сказано, стало ясно: те несколько капель, что выпил Арнольд, тоже не прошли для него бесследно. Но с Витьком вообще творилось нечто невообразимое: он вдруг побагровел и покрылся потом, словно минут двадцать пробыл в хорошо протопленной русской парной, нещадно обхлестывая себя дубовым веником с крапивцей. Да и сам я ни с того ни с сего вдруг ярко и остро вспомнил одну мою мимолетную подругу юности, которая в кульминационные моменты почему-то всегда разражалась хриплым хохотом, по звуку напоминающим тот, что издают «мешочки со смехом», продающиеся теперь во всех развлекательных магазинчиках. Меня тоже бросило в пот, и я исподлобья глянул на Стаса: он, нервно подергивая щекой, так лихорадочно листал свою записную книжку, словно кругом был огонь, а он забыл телефон пожарной команды.
– О'кей – сказал Патрикей! – кивнул Витек. – Приеду.
Я с укоризной посмотрел на Арнольда, а раздосадованный Стас даже пнул его под столом ногой.
– А с другой стороны, – спохватившись, покачал головой Арнольд, – мать одну бросать нельзя!
– Нельзя, – согласился Витек.
– А писателем ты стать не хочешь? – напрямки спросил я.
– Кем? – обалдел он.
– Писателем.
– Не-ет… У меня по русскому в школе три с минусом было. Да и то потому, что я учительнице картошку окучивать помогал…
– Это неважно! Писать тебе не придется, – решительно пообещал я под влиянием «амораловки».
– А что же тогда я буду делать?
– Ничего.
– Значит, писать не надо?
– И читать не надо! – захихикал Стас, оторвав страстный взгляд от незнакомки, одиноко пившей шампанское за соседним столиком.
– Чего? – не понял Витек.
– Он пошутил, – объяснил я.
– Они когда-нибудь тут в Москве дошутятся! – молвил Арнольд с угрюмой неопределенностью.
– Надо покумекать, – тихо ответил Витек и задумчиво обвел глазами наш стол, жалкий, как завтрак мусорщиков.
– Ах, это! – понял я. – Это пусть тебя не смущает. Такова писательская жизнь: сегодня густо – завтра пусто…
– А чаще что? – спросил Витек…
– Трудный вопрос. У кого как… Но у тебя деньги будут, много денег, потому что есть такой закон: чем писатель меньше пишет, тем больше у него денег!
– Значит, будешь миллионером? – хихикнул Стас и послал незнакомке пылкий взгляд, хотя надо было бы послать бутылку шампанского, ибо свою она уже допивала.
– Из загранок вылезать не будешь! – продолжал живописать я и, покосившись на Стаса, громко добавил: – А женщины! Какие женщины у тебя будут!
– Правда? – зарделся Витек.
– Правда! В Москве тоже девки с огоньком есть. Мало, но есть. Соглашайся, – посоветовал Арнольд. – Чего ты теряешь? У них свой интерес, у тебя – свой. Не понравится – пошлешь их на хрен… И к нам – в Красноярск!
– О'кей – сказал Патрикей! – кивнул Витек.
И одновременно с его словами в потолок громко выстрелила вторая бутылка шампанского, заказанная незнакомкой. Наверное, как я позже понял, таким образом провидение хотело предостеречь меня от этого опрометчивого шага, стоившего мне, да и всему нашему Отечеству, впоследствии так дорого…
Впрочем, настоящую цену тому давнему пари я узнаю, когда мы приземлимся в Шереметьево-2.
– Тогда по рукам! – засмеялся Арнольд.
Я во второй раз за один вечер, но теперь уже с куражистой уверенностью протянул свою ладонь для скрепления договора. Витек сжал ее крепко, но без членовредительства, а Арнольд накрыл наши руки сверху растопыренной пятерней. Ни руки Жгутовича, ни его самого в этот ответственный момент поблизости не оказалось. Он уже со свойственной советскому обольстителю непосредственностью сидел за столиком незнакомки и хлебал ее шампанское…
– Вот и славненько! – сказал Арнольд, вставая. – Очень хорошо, что все сладилось. А мне пора на паровоз. Вы только с «амораловкой» поосторожнее! Много – вредно. Гляньте: Жгутович – глиста глистой, а как вскобелился-то!
Лукаво усмехнувшись, он подхватил рюкзачок и направился к выходу. А я, глядя ему вслед, почему-то с будоражащей достоверностью вспомнил давний-предавний свой турпоход и одну крепенькую инструкторшу, научившую меня, школьника, ставить палатку за рекордные две минуты, а потом в этой самой палатке разъяснившую мне, возбужденному, несмышленому: то, что в туризме – абсолютный рекорд, в сексе – абсолютно не рекорд. Прав Арнольд: «амораловки» больше ни капли!
Тем временем к нам, чтобы собрать пустую посуду, подошла Надюха. Перешучиваться и кокетничать с безденежными клиентами не имело смысла, поэтому она хмуро и молчаливо складывала в стопку грязные тарелки, брезгливо косясь на понатыканные в них окурки. Склоняясь над столом, официантка невольно предъявляла нам свою вполне убедительную грудь. Неожиданно Витек схватил ее за руку и потянул к себе:
– Как зовут-то?
– Отпустите, – ответила она с томной строгостью.
– Отпущу – упадешь!
– Нахал…
– Пускай нахал – лишь бы пахал! – засмеялся Витек, и я подумал о том, что современная наука явно недооценивает нынешний городской фольклор.
– Я милицию вызову! – неуверенно пообещала Надюха.
– Позвонила я ноль-два – ноги сходятся едва! – поддал Витек.
– Скажите вашему другу! – Она растерянно глянула на меня.
– Отпусти ее! – приказал я, заметив, что возня у столика привлекла внимание хмурой метрдотельши, похожей на смотрительницу женской тюрьмы.
