Роман Лерони - Не говорите с луной
— А смысл? Ты разрешил?
— Позвольте, Александр Николаевич, — это был начальник заставы.
— Слушаю Вас, Виталий Семёнович.
— Открыть огонь по зайцам разрешил я Кабаеву. У нас давно не было свежего мяса, ну, и я решил, что жаркое из зайчатины на ужин будет кстати.
— Что же от зайцев–то осталось?! — изумился Александр.
— Всё осталось, товарищ старший лейтенант, — ответил рядовой. — Я бил его в нос. Голова отлетала, а тушка падала. Я уже их освежевал.
— Сколько же ты патронов извёл, Кабаев.
— Мало. Семь.
— Молодец, Кабаев. Молодец, но без восклицательного знака. Стрелок ты знатный, опытный. Но почему не почистил оружие? Вы здесь с утра, так? А вдруг на базу напали бы бандиты, и у тебя заклинил автомат? Что бы ты тогда делал, Кабаев? Погибал, как герой?
— Виноват, товарищ старший лейтенант.
— Да, Кабаев, теперь ты виноват. Костюк, старшина?
— Я, товарищ командир.
— Кабаеву нужен наряд вне очереди.
— Будет, товарищ командир.
— Есть «наряд вне очереди», товарищ старший лейтенант. Можно сегодня, на кухню? Я помогу Крошке зайцев приготовить…
— Разрешаю решить этот вопрос со старшиной, Кабаев, а он мне потом доложит.
Рядом с Кабаевым сидел боец в маскировочных штанах, одной майке и в разгрузке. Когда глаза Левченко остановились на нём, тот поспешил укрыть лицо за полями своей панамы и подсунул глубже под себя стопы, обутые в сбитые до дыр на подошвах полусапоги. В дыры проглядывали грязные набитые мозоли.
— Рядовой Арсуфьев? Я ошибся, боец? — обратился Левченко к нему.
— Откуда знаете меня, товарищ старший лейтенант? — испуганно возмутился рядовой. — У меня оружие чистое. Я не стрелял!
— А как давно ты стрелял вообще?
— Ночью. Сегодня ночью.
— Подъём по тревоге был, — пояснил Сазонов. — Нас сегодня обстреляли неизвестные из автоматического оружия.
— И как успехи, Арсуфьев?
— Не знаю. Они стреляли. Я стрелял. Потом они пропали, а мы пошли спать. Обычное дело, товарищ старший лейтенант!
Рядовой окинул взглядом своих товарищей, ища поддержки. Солдаты согласно закивали. Александр поймал себя на мысли, что не может ещё осознать этой обыденности и естественности, с которой говорили о боях его подчинённые. Для них это стало жизнью, некими вешками, которые ежедневно размеряли их настоящее существование. Почти каждую ночь к ним, пулями о камни, стучалась смерть, и, отпугнув её слепыми, наугад, навскидку очередями, они отправлялись спать. Для них это было обычным делом в столь молодые годы. Он был не многим старше их, более образован, тренирован, но слаб и беззащитен перед этими злыми, простреленными ночами, которые ждали его уже сегодня. И завтра, и послезавтра… И во всём этом была одна вопиющая несправедливость! Он не имел права бояться, выказывать страх, и, тем более, паниковать, так как был их командиром, который так удачно и правильно завоевал их авторитет. Не слишком ли рано он это сделал, хотя и поступил так, как учили его опытные, грамотные преподаватели в военном училище. Его долго учили воевать, встречать войну, жить в ней, но со всем этим багажом он был сейчас каким–то недоношенным, недоразвитым. Не солдаты зависели от него, а он от них. И отступать было некуда.
Минут за пятнадцать он познакомился с большей частью личного состава Первого взвода своей роты. Здесь были только те, кто выехал из заставы, чтобы пополнить запасы на базе и встретить своего нового командира. Остальные были заняты на службе, неся боевое дежурство на позициях или выполняя работы в нарядах.
— Товарищи, бойцы, — сказал он в завершении, — мы обязательно познакомимся ближе. Я посмотрю на то, что вы умеете делать, вы узнаете, что собой представляю я. Не считайте это признанием — мне нечего скрывать. Говорю, как есть: у меня нет боевого опыта, и обретать его буду у вас. Сомневаюсь, что я смогу чему–либо научить вас, особенно тех, кто отслужил здесь весь срок. Могу обещать лишь одно: всё, чему вы научите меня, я передам следующим, кто придёт после вас. Выживали и побеждали вы — выживать и побеждать будут они. Я хороший ученик — можете не сомневаться, но обучение во многом зависит и от преподавателей. От качества несения вами службы, выполнения вами своих обязанностей будет зависеть и моё обучение. Я не гордый, и матюг в мою сторону, хороший пинок, принимаю как положено, если это сделано по делу или за дело. В иных случаях на пощаду и снисходительность не рассчитывайте.
Солдаты молчали, переглядываясь. Тишина слоилась над ними, придавливаемая сверху знойным полднем. Стало слишком жарко. Перестали петь птицы. Молчание затянулось. Он терпеливо и неподвижно ждал их слова.
— Пора за дело, товарищ старший лейтенант, — сказал Зинатулин, крепкий, широкоплечий татарин, на коротких кривоватых ногах. — Мы за вами будем смотреть, как за родным отцом. Не переживайте.
Александр облегчённо вздохнул.
— Спасибо. Раз за дело — значит за дело. Пять минут перекура, затем экипажи к машинам — я осмотрю их вместе с вами. Остальным проверить оружие, снаряжение. Выступаем через двадцать минут. — Он посмотрел на часы. — Ровно в тринадцать ноль–ноль. Свободны!
Он подошёл к сидящему на прежнем месте Сазонову, предлагая тому руку, чтобы помочь подняться.
— Толково ты их! — сказал Виталий, поднимаясь. — Я заслушался. Этому тебя учили?
— Да, Виталий Семёнович. А тебя?
— Вроде нет, — задумался он. — Или я плохо учился.
— Как–нибудь на досуге расскажу пару нужных вещей.
— С меня пирожок!
— Два!
— По рукам!
— Товарищ командир! — Это был старшина Костюк.
— Слушаю тебя, Костюк.
— Я насчёт перекура. У нас курева уже месяц нет.
— Извини меня, старшина. Я не знал. Позови ко мне Залобова.
Пришёл Залобов. По всему было видно, что ему стало хуже. Отёк на лице залепил правый глаз, надул щеку и пошёл на горло.
— Товарищ старший лейтенант, ефрейтор Залобов…
— Не надо, Залобов. Ты как?
— Терпимо.
— Молодец, потерпи ещё немного.
— Да…
По всему было видно, что солдат терпел сильную боль. Единственный открытый глаз пялился на свет кровавой мукой.
— Ты получал на складе бригады сигареты?
— Да, «Полёт».
— Выдай нашим бойцам по две пачки…
— По пачке, — поспешил вставить начальник заставы. — По пачке. Надо экономить. Потом ходят и мучаются. Едва кизяк не курят.
— Пусть будет по пачке, Залобов. Всем выдай: и курящим, и не курящим.
— Понял.
— И сам это не делай. У тебя есть отделение! Командуй.
— Есть!
Солдат ушёл. Смотря ему вслед, Александр произнёс:
— Плохо дело с нашим Залобовым. У нас на заставе есть кто–нибудь, кто сможет ему помочь?
— Санитар, — пожал плечами Сазонов. — Но он максимум, что может сделать, так банки поставить, горчичники налепить или компресс на горло.
— А у дружественных таджиков?
— Никого.
— Думаю, что если запросить помощь по радио, и оставить ефрейтора здесь…
— И пары дней не протянет.
— Вот и я о том, Виталик.
— Б…ть!
Левченко посмотрел на бронетехнику.
— Слушай, начальник. Какая из этих консервных банок самая мягкая на ход?
— Командирская бэха. Четыреста вторая.
— Промедол есть?
Командир заставы поднял бровь.
— Ты думаешь, что так серьёзно?
— Ты сам не видишь?
— Да, вижу, — тяжело вздохнул Сазонов. — У меня два тюбика.
— У меня четыре. Есть ещё эритромицин. Дам ему пару таблеток и вколем тюбик. Кинем его на «четыреста вторую» и повезём. Я буду рядом с механиком — вдруг чего, подменю. А ты сядешь с Залобовым. Если вырубится — будешь смотреть, чтобы не сбросило с брони. Ехать будем на максимуме. Если не вырубится — вколешь ещё одну.
— Выдержит ли? Заморыш он какой–то.
— Надеюсь, что да. Колоть будешь лишь в крайнем случае. Надо, чтобы у нас был запас тюбиков на заставе. Думаю, что зуб надо будет выковырять своими силами.
— Ты это делал?
— Нет, но видел, что происходит, если ничего не делать.
Александр с досады сплюнул.
— Б…ть, но почему так везёт?
Он пошёл к технике. Солдаты ещё курили, а он уже проверял работоспособность «бэх» и «бэтэра». С проблемами оказалась именно «четыреста вторая». Невозможно было запустить двигатель. Давление воздуха в пусковой системе было нулевым, поэтому «прикуривали» от «гитары» (воздушнаяя система) «сто семьдесят второго». Механиком на «четыреста второй» был как раз рядовой Зинатулин.
— Чего ж ты так за машиной смотришь плохо, боец Зинатулин? — сокрушался Левченко, после того, как завели броню. — Почему не определил и не устранил неисправность?
— Виноват, товарищ старший лейтенант.
— Виноват, ё… твою мать! Давно она так?
— Я сливал воду из воздушной системы. Накопилось много. Продувал, потом собрал, а воздуха нет. Пока едем — есть, а заглушил — через пять минут пусто.
