Михаил Мамаев - Босфор
Завалились на кровать. Я стал целовать Наташу. Было холодно. Зарылись в одеяло. Показалось, еще мгновение, и превратимся в сиамских близнецов. Но тут же я подумал, что мы давно уже сиамские близнецы. И у нас одно большое сердце на двоих. И вообще все общее. Словно мы с Наташей работали экспонатами в анатомическом музее, демонстрируя единство многообразия. Только соединительной тканью служил воздух, насыщенный нашими улыбками…
Не смотрели на часы. А когда взглянули, стрелки показывали три. Спать не хотелось. Пошел на кухню и приготовил яичницу. С луком, помидорами, сыром и сосисками. Пока готовил, Наташа сидела в ванной. Принес поднос с яичницей и двумя стаканами вишневого сока, залез в горячую пенистую воду и расположил поднос между нами. Ели яичницу из сковородки, макая в нее хлеб, и запивая соком.
…Проснулся оттого, что вода остыла и стало холодно. Взял два больших махровых полотенца. Одним вытерся сам, в другое завернул Наташу. Она улыбалась во сне. Отнес в спальню и уложил в постель. Она свернулась калачиком. Я ее очень любил и старался не разбудить.
Мир устроен просто. Непреодолимым кажется лишь то, что не можешь перешагнуть. Но стоит занести ногу над пропастью, или положить через нее соломинку, как жизнь преображается.
Воздух вокруг наполняется шелестом крыльев!
18Проснулись счастливыми. С управляющим договорились, что к вечеру, когда Айлин съедет, он отдаст ключи. И можем заплатить всего за два месяца.
Перед выходом было немного времени, и мы складывали вещи. Их было мало. Пока собирались, прикидывали, что купить в новую квартиру. Там не оставалось ни мебели, ни посуды, ни черта лысого — это все принадлежало Айлин.
Вышли из дома и сели в такси. Вскоре можно было выйти и идти пешком — скорости пешехода и автомобиля сравнялись. Вылезать не хотелось.
В начале Шишли[27] я сошел.
Поднял воротник и зашагал в направлении павильона.
Пахло горелой резиной. Это был фабричный квартал. Из вентиляционных отверстий в серых стенах цехов вырывался желтый пар. У проходных толпились люди.
Показал листок с адресом мальчику-разносчику чая. Он держал широкий медный поднос со стаканчиками, похожими на колбы электрических ламп. Мальчик говорил одними губами. Немой.
Через два дома вошли в большой гараж. Там стояло два запыленных доисторических автомобиля. К ним, судя по всему, давно не прикасалась рука человека. Если, конечно, она же не покрывала их пылью.
Поднялись на второй этаж.
За журнальным столиком сидел Саадык. Он разговаривал по телефону. Саадык работал вторым режиссером. Мальчик-разносчик оставил несколько стаканчиков, взял деньги и ушел.
Саадык протянул руку, продолжая разговор на турецком. Я сел и стал прислушиваться, пытаясь разобрать, о чем идет речь. Но Саадык говорил слишком быстро, и я ничего не понял. Он закончил и спросил по-английски, как дела.
— Хорошо, — ответил я и вдруг подумал, а что, если затянуть сейчас перед этим интеллигентным человеком монолог минут на сорок, как у меня идут дела, раз уж он спросил. Но я еще пока плохо знал Саадыка и не стал так шутить.
Саадык провел меня через маленькое кафе, где сидела массовка и незанятые актеры, в павильон, к бару.
— Мы его специально построили для съемок, — похвастался Саадык.
— Хороший бар, — похвалил я и погладил стойку. Так обычно делают в гостях, при знакомстве с детьми и собаками. Гладят, чтобы доставить хозяевам удовольствие.
Это был как бы киношный бар. На стенах висели в рамочках фотографии известных всему миру актеров, сценки из фильмов, какие-то кинограмоты и кинодипломы. Вдоль стен стояли столы, а сам бар находился в центре. Пахло краской, лаком и работой. Глаза немного пощипывало.
— Это потому, что мы доделали декорацию позавчера, — сказал Саадык. — Привыкай.
Я только занялся этим, как в помещение ретиво вкатился невысокий шарообразный человек с отекшим бледным ядром для боулинга на месте головы. Быстрые, все замечающие глазки сидели глубоко и были похожи на жерла двух пистолетов, спрятанных там, где мозг. Пистолеты уставились на меня. Стало не очень приятно.
— Тот самый Никита, — представил Саадык. — А это Тунч, режиссер.
— Есть фото? — спросил Тунч.
Я протянул конверт.
Тунч разложил фотографии. В основном это были Наташины снимки — ее фотографировали чаще.
— Чок гюзель, — бормотал Тунч, возясь с нашими бумажными лицами. — Очень хорошо.
Он еще что-то проговорил Саадыку и ушел.
— Вас взяли, — сказал Саадык. — Обоих. Теперь наш сценарист напишет историю. Конечно, Наташа тоже должна появиться, чтобы познакомиться с Тунч-беем.
— Конечно, — сказал я.
— Это будет любовная история, — продолжал Саадык, присев на тумбу возле стойки. — Нам не хватает в сериале любви. Герои много разговаривают, мало двигаются, иногда поют и совершенно не страдают. Пришло время заняться этим.
— Мы к этому готовы, — поспешно ответил я.
Из коридора послышался шум голосов, и в павильон стали заходить актеры. Саадык представил нас. Они разглядывали меня. До этого актеры репетировали в отдельной комнате, где я еще не был.
— Покрутись здесь, — сказал Саадык. — Посмотри, как мы снимаем.
Я проводил Саадыка до дверей, а потом набрал номер «Платформы». Там попросили подождать. Наконец Наташа подошла.
— Все хорошо! — торопливо сказала она. — С деньгами разобрались. В агентстве ошиблись — сумма получилась на порядок больше.
— Еще бы! У меня тоже хорошо. А теперь еще лучше…
Воодушевленный Наташиным сообщением, зашел в кафе для актеров. Взял чашку кофе, сел за пустой стол.
Кофе был горячий и крепкий.
Ждал, пока остынет, листал пестрые стамбульские газеты и потихоньку разглядывал сидевших за соседними столами.
Преимущественно были девушки. Они производили впечатление единого коллектива. Словно учились в одном классе, или на одном факультете. Или играли в одной команде. Или вместе нюхали кокаин…
Четыре ничего.
Когда отложил газету и взялся за кофе, одна из них посмотрела. Не отвел взгляда.
Так мы смотрели друг на друга какое-то время. Возможно, даже несколько часов…
Пришло время обедать.
Ел за одним столом с актерами. Заметив, с каким удовольствием грызу яблоко, они стали предлагать. Сгрыз еще два до горячего, и одно после.
Актеры были немолоды. У них были крепкие лица гонцов, привыкших приносить известия о победах. Делали паузы даже после просьбы передать солонку. Сказывалась привычка к аплодисментам. И играли, как предлагали яблоки — от всей души, но чтобы в ложах тоже услышали.
После обеда я ушел.
Надо было забрать залог из кырал-ажанс.
С утра не дозвонился.
Чтобы снова позвонить в кырал-ажанс зашел к фотографу Гюнгеру.
Гюнгер светился. Прямо хоть свет не зажигай, или прикуривай от него.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он.
Что бы это значило?
Гюнгер был скуп. Прилично зарабатывая, он редко угощал, ездил на велосипеде и читал вчерашние газеты, что подбирал у мусорных баков…
Гюнгер был похож на свой нос. А нос у Гюнгера был похож на его имя — большая буква «Г».
Несколько раз делали с ним фоторекламу для небольших магазинов. И несколько раз он пытался надуть. Но Гюнгер был другом, а друзьям до поры прощаешь. Хотя и не забываешь…
— Пожалуй, пообедаю у тебя, — как ни в чем не бывало сказал я. — Значит так, мне, пожалуйста… Гюнгер, у тебя есть чем записать, а то ты не запомнишь?
На лице Гюнгера как будто раздавили красный фломастер.
— Ладно, ладно, Гюнгер! — поспешил успокоить, чтобы не дошло до инфаркта. — Мне кофе и больше ничего…
Пока он делал кофе снова набрал кырал-ажанс. Наконец-то!
— Хочу забрать залог. Когда подойти? Завтра позвонить? А в чем дело?
Бросили трубку.
Ладно…
Из соседней комнаты выглянула девушка-турчанка. Она была в коротком халатике на голое тело и очень смущалась.
— Гюнгер, мне надо в ванну!
Я попрощался и ушел. Когда еще моему другу так подфартит…
19Айлин переехала.
Но ее квартира осталась пуста.
Арендную плату подняли в два раза.
Управляющий оправдывался глядя в пол.
— Это не моя вина. Хозяин дома решил увеличить ренту. Инфляция. Все дорожает.
— Но цены на жилье здесь обычно поднимают с нового года, — возразил я. — Нельзя ли поговорить с этим хозяином, чтобы оставил прежнюю плату хотя бы еще на два месяца?
Управляющий хрустел пальцами и грустил, как пустой огнетушитель в разгар пожара. Хотя вряд ли он был на нашей стороне. На его месте, я бы не был. Его зарплата наверняка складывалась из процента от арендной платы жильцов.
Дома Наташа заплакала.
