Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте
Пустое шоссе по периметру пустого поля, посреди которого трубы и приземистые корпуса неизвестного объекта. Поле, поросшее не пойми чем, без единого кустика. Древний асфальт шоссе – белый, в разъехавшихся трещинах, с обочинами, заметенными пылью, словно с поля на него наступают пески пустыни. После с грохотом проносящегося самосвала пыль (я почти закрываю глаза) закручивается вихрем и оседает на дороге азиатским узором. Жарко.
Другое шоссе. И параллельно – нечто вроде насыпи. Наверх по ней ползет неряшливая тропа. То узкая, то широкая, кривая. По-хорошему, мне туда – наверх. Оставив на боку велосипед, я лезу. По верху насыпи идет железнодорожная колея. Судя по нержавым рельсам – незаброшенная. С другой стороны – низина и лес. Да, мне туда. Только жарко. Прежде чем тащить сюда велосипед, надо бы отдохнуть. Я спускаюсь обратно на половину насыпи и сажусь на горизонтально торчащую из песка шпалу.
Отрывок 58
Я знал, что на них смотреть не надо, а надо в сторону, но так, чтобы их краем глаза видеть. Совсем в сторону нельзя – слишком демонстративно, неестественно, поймут, что боюсь. И когда приблизятся, надо взглянуть на них, потому что не взглянуть – тоже неестественно.
И со шпалы лучше не вставать – сиди, не суетись, пройдут. Они должны понять: ты их заметил, оценил, но больше рассматривать не собираешься, ничего в них примечательного нет.
Двое идут впереди. Один из них что-то говорит тихо и, как мне кажется, кивает на велосипед. Чувствую, что смотрят на меня. И тогда срываю травинку на сухом стебле и засовываю одним концом в рот.
Отрывок 59
Теперь мне люди кажутся странными и чрезвычайно нервными. Они всегда чем-то недовольны и, кажется, просто ищут случай, чтобы выплеснуть свое недовольство на других. Если кого-то случайно задеть – то он наверняка поддаст локтем, да еще так, чтобы наверняка было побольнее… Если вдруг толкнут с одной стороны – то будь уверен, что с другой толкнут сильнее. Общественный транспорт стал неотступно ассоциироваться со спортзалом. И мне было странно думать, что совсем еще недавно я был таким же, как они все.
Я стал избегать ездить в час пик, тем более что стояло лето, а это значило, помимо давки, еще массу неприятных впечатлений (может быть, вы не представляете, что такое час пик летом в метро, а я знаю). Я вдруг вообще обнаружил, что мне, собственно, некуда ездить. Имею в виду не на велосипеде. А если уж куда и приходилось – я выбирался ближе к вечеру, когда спадала жара и в вагонах транспорта было чем дышать.
Отрывок 60
Постепенно я приходил к мнению, что нормальная жизнь наладилась относительно не так давно. Может быть, лет сорок-пятьдесят назад. Когда наконец в основном удалось ликвидировать скученность коммуналок, настроить станций метро и решить транспортную проблему.
Над лестницей висел голубоватый плакат, сообщавший, что метро ежедневно пользуются 9,5 миллионов человек. Наверно, никто не представляет, сколько это на самом деле. Я пытался представить их квадратами людей: в каждом квадрате десять рядов и в каждом ряду по десять человек, итого – сто. Такие квадраты, можно построить большим квадратом, в котором будет сто маленьких, итого – десять тысяч человек. Если из больших квадратов составить, по правилу десять на десять, еще больший квадрат, то в нем будет миллион человек. Таких квадратов нужно представить девять с половиной.
Но для полного счастья городу не хватает еще ста километров метро-тоннелей.
Отрывок 61
Жара возвращается. К ней примешиваются слухи о горящих за городом торфяниках. По утрам сквозь сон бывает ощущение кисловатого дыма.
Почти все дни я сижу дома. Точнее – лежу. В большой комнате, выходящей на северо-запад. Здесь дольше всего сохраняется утренняя прохлада.
Сначала я смотрел телевизор и газеты, которые мне иногда привозят родители со словами: «Почитай, это может быть тебе интересно!» С чего они решают, что это может быть мне интересно? Почему это, а не то? Так же говорила покойная бабушка. Она выписывала много газет и журналов и, когда я приезжал к ней, на столе всегда ждала стопка отложенной для меня макулатуры. Нужные страницы заложены, нужные заголовки обведены.
Я брал подушку, прислонял к подлокотнику дивана и ложился читать. Настроение было скептическим.
Мама часто ругалась и спорила с бабушкой – потому, наверно, мы и жили отдельно. Ее раздражали бабушкины привычки, ей всегда казалось, что та делает все не так.
А теперь она делает то, что делала бабушка. Обведенные заголовки я часто специально оставляю без внимания.
Когда надоедало читать, включал телевизор. Когда надоедало смотреть – читал. Когда надоедало и одно, и другое – просто лежал и иногда засыпал.
В действительности, нет ничего странного, что дети идут по стопам родителей. Что тут странного? Год за годом они наблюдают за своими родителями и, даже если они им не нравятся, все равно все это откладывается. В привычках, мыслях, не знаю где…
Думаю, даже было бы лучше, чтобы дети не спорили с родителями – какая разница? – они все равно станут такими же.
Однажды я ехал пригородом, длинной тенистой улицей, как обычно необозначенной на карте, но реально существующей в зеленом тоннеле из тополей и кленов. По обеим сторонам шли серого кирпича двухэтажные дома, по два-три подъезда в каждом. Старые дома. Скаты крыш крыты шифером. Под окнами – палисадники, возле подъездов – лавочки. На лавочках сидели пожилые женщины, в детстве я бы назвал их бабушками. Я не могу точно сказать, как они были одеты, но одеты они были точно так же, как бабушки в моем детстве. И как были одеты, судя по фильмам и фотографиям, бабушки более раннего времени.
Потом я вижу таких пожилых женщин и в городе и думаю, что лет пятьдесят назад, в период «оттепели» – или как там это называлось? – они носили обтягивающие брюки и юбки выше колена, шпильки, спорили до крика со своими матерями, твердили, что те ничего не понимают в жизни и вообще давно от нее отстали, а с бабушками – и спорить нечего – другой век, другая эпоха. Жить нужно иначе, и думать, и работать, и заводить семью и детей, и учить их, и ходить по улице, и смотреть на вещи – все нужно иначе. И они все это делали иначе… Но все равно одеваются сейчас точно так же, как их бабушки.
Никакого развития. Никакого прогресса. Можно всю жизнь клеймить прошлое, бегать за модой, а придешь к тому же.
Может, это и не совсем по теме, но пришло в голову.
Может, если дети будут рано расставаться с родителями, они не будут так на них похожи?Затем я нашел два толстых тома «Истории Средних веков». Сперва меня заинтересовали карты (велосипедная привычка), но потом вчитался в текст.
Отрывок 62
К этому меня вынуждает жара. Густое затрудняющее дыхание марево, от которого спасают только кондиционеры и не спасают сумерки. В такие дни в скверах возле выходов из метро полно людей, в основном мужчин, молодых и средних лет. Они пьют пиво, и на их рубашках видны пятна пота. За пивом в ларьки и магазины выстраиваются очереди. Но холодное очень быстро кончается, а остальное не успевает при таком спросе охладиться в холодильниках. В такие дни люди живут и пьют на износ. Днем работают, а вечером пьют. И я понимаю, помню, что в такие вечера нельзя не пить. Невозможно, уйдя с работы, сразу загнать себя в душную трубу метро, к таким же мокрым и нервным людям. Я тоже ходил с работы в парк, иногда даже один, покупал в магазине по пути пиво и пил. Одну или две бутылки. Приезжал домой к двенадцати, а в семь надо было снова вставать. И я не понимал, зачем такая жизнь, кому она нужна.
Однажды я встаю с рассветом и, преодолевая желание вернуться в кровать, собираюсь и, ежась в утреннем холодке, спускаюсь с велосипедом на улицу. Я еду в центр. Улицы пустынны, и солнца еще нет, то есть оно есть, но оно там – за домами, его не видно. До жары еще далеко, несколько часов.
Я еду самой красивой дорогой, хотя есть другие, короче. Проезжаю пожарную часть, у приоткрытых ворот лижет лапу черный кот, проезжаю тихий институт с пустой стеклянной проходной. Пересекаю пустынную площадь и трамвайные пути. Мигает светофор, но на него некому смотреть. Еду вдоль решетки парка, и из-за нее меня снова достает прохлада, я вспоминаю, что с той стороны было найденное в детстве маленькое болотце. Оборачиваюсь и вижу, что улица за моей спиной сделала прогиб – значит, тут правда могло быть болотце. Затем я и вовсе сворачиваю и еду переулком, деревья над которым смыкают кроны зеленым тоннелем и по которому раз в час по расписанию ходит автобус. Справа – та же решетка, слева – неожиданные в центре города утопающие в зелени садов старые коттеджи скульпторов. Там среди них еще возвышается похожий на факел кусок скалы – нечто громадное, этажа в три, белое среди зелени – наверно недоделанный шедевр или неоплаченный заказ, теперь уже навсегда вросший в землю в чьем-то дворе. Мне нравится это необычное для города место со школы, когда я нашел его, ошибившись дорогами в парке. А дальше еще один поворот и тут уже попадаются большие дома и даже движущиеся машины. Дорога обрывается перегородившими путь бетонными изделиями. Я слезаю и перевожу велосипед через железнодорожное полотно. Не делая усилий, я запоминаю все мелочи – так неожиданно выпав из череды безобразно жарких потных дней.
