Дельфин де Виган - Отрицание ночи
Люсиль ненавидела спорт. Она боялась мячей, ракеток, гимнастического «коня». Она медленно бегала, не умела целиться, не умела играть в команде и всегда закрывала глаза на соревнованиях. Стоя Люсиль не могла достать кончиками пальцев до пола; сидя – не могла лечь грудью на колени, чтобы обхватить ступни. Колесо, шпагат, мостик, стойка на голове – от всего этого Люсиль бросало в дрожь. Люсиль не гнулась, ее непокорное тело не желало раскрыться. Лучшее, что Люсиль могла предложить, – кувырки через голову.
Мадам Марей казалось, что Люсиль не только не может, но и не хочет прилагать усилия ради спортивных занятий, и это учительницу оскорбляло. От девочки словно исходила тихая угроза – и невидимый конфликт с каждой пятницей назревал все больше. Марей ненавидела ученицу и не сдерживала своих эмоций, составляя школьные отчеты об успеваемости детей.
Лиана немного переживала по поводу неповоротливости дочери: Люсиль всегда бежала в конце строя, всегда последней прыгала в воду, с трудом соглашалась на партию в настольный теннис. По утрам Люсиль подолгу не вставала с постели – будто предпочитала наблюдать жизнь из своего маленького убежища, со стороны или узнавать о ней со страниц книг. Несмотря на многочисленные беременности, Лиана оставалась стройной, подтянутой, спину держала прямо, а нос – по ветру. Несколько лет назад она при свидетелях заявила, что в семьдесят лет с легкостью сядет на шпагат. Надо признать, Лиана имела все шансы выиграть пари…
Братья и сестры привыкли к исключительности Люсиль. Лизбет выделывала разнообразные пируэты и потрясающие акробатические трюки, Варфоломей прекрасно играл в теннис, Жан-Марк каждые выходные участвовал в соревнованиях по спортивному плаванию, Мило бегал. Малыши тоже проявляли завидную живость – стоило только взглянуть на то, как они скачут, танцуют и жестикулируют.
Урок физкультуры в лицее Ламартин превратился для Люсиль в пытку, ожидание которой не давало ей спокойно спать. В самом начале года она объясняла свое отсутствие на занятиях мигренями, болезненными месячными и несварением. Но Лиану не обманешь. И Люсиль снова стала посещать занятия. С камнем на сердце, с потными ладонями, приняв аспирин или что-нибудь от желудка.
Впрочем, ее терпение вскоре лопнуло. Со второго триместра безо всякой уважительной причины Люсиль снова принялась отчаянно косить от уроков физкультуры. Она бродила по улицам или сидела на скамейке в сквере, не замечая ни минут, ни часов. Пристрастившись к медитативному времяпрепровождению, Люсиль поняла, что и другие скучные уроки можно пропускать. Она подписывала дневник за Лиану и чувствовала себя свободной.Ей был просто необходим воздух.
На каникулах, когда стояла теплая погода, Лиана с детьми регулярно ездили в Пьермонт – в семейный дом Лианы. Жорж присоединялся к ним по выходным. Люсиль, ее братья и сестры обожали эти места – запах мела, пыли и сырости в доме, карканье ворон, близость канала и реки. Дети подружились с соседскими ребятами своего возраста. Мало-помалу Люсиль, Лизбет и Варфоломей, к тому времени уже подростки, нашли себе целую компанию единомышленников. По вечерам они по очереди спрыгивали с балкона второго этажа и отправлялись навстречу приключениям. Перелезть через балкон, в общем-то, не составляло труда, хотя Люсиль несколько раз оступилась и всех переполошила, прежде чем усвоить нехитрую сноровку. Убедившись в том, что путь свободен, подростки мчались к маленькой сумеречной площади – своему излюбленному месту. Дружеской компанией ребята двигались в сторону реки, где, устроившись на берегу, болтали, пили лимонад или пиво и курили.
Однажды во время такой посиделки разговор зашел об отвратительном Пише, местном табачнике и пьянице, который бесстыжим образом эксплуатировал девочку, по неизвестным причинам доверенную ему государственными органами призрения на каникулы. Люсиль считала, что он ее домогался. Вот уже несколько месяцев, якобы опасаясь воровства, Пише запрещал подросткам всей компанией заходить в свою лавочку. Люсиль предложила совершить вторжение и покарать похотливого старика. Варфоломей разработал план. Товарищи решили «сорвать морковку», иначе говоря, сорвать и похитить красную ромбовидную вывеску с надписью «табак». Операцию назначили на следующий вечер. Снять вывеску оказалось не так-то просто, процесс занял порядочно времени – «морковка» висела выше, чем предполагалось, и весила около двадцати килограммов. Люсиль руководила разбоем. После нескольких неудачных попыток и подавленных смешков Варфоломей с приятелем добились желаемого результата. Вывеску отнесли на другой конец деревни и спрятали в заброшенном сарае. Люсиль ликовала!
На следующий день в газете «Yonne républicaine» появилась заметка о таинственном исчезновении вывески. Маленькая преступная шайка решила продолжить подвиги и в тот же вечер атаковать другую табачную лавку Пьермонта, чей владелец, не столь омерзительный, сколь зловещий, в любом случае ни у кого не вызывал симпатии. Вскоре в газете напечатали заметку побольше – журналист предполагал, что хозяева лавочек друг у друга «на мушке». Опьяненные успехом, подростки захотели развернуться по-настоящему. Спустя несколько дней, приложив немало усилий, они на тележке вывезли из соседней деревни еще одну вывеску табачной лавки. Газета посвятила событию целую вторую страницу: «Новая пропажа: кто они, загадочные похитители?»
Люсиль была счастлива.
Ей нравилось делать что-то абсурдное и совершенно бесполезное. Анонимная слава – никакой гордыни.
В результате все каникулы подростки занимались исключительно коллекционированием вывесок и нагромождением их в старом сарае. Местная пресса сходила с ума по «морковным» ворам и всякий раз выдвигала новые гипотезы. Однажды, проходя мимо газетного киоска, Люсиль всплеснула руками, увидев на первой полосе газеты: «Похитители табачных вывесок наносят новый удар!» Люсиль немедленно купила газету и принесла домой. Статья пестрила предположениями одно глупее другого: вывески крадет безумный маниакальный коллекционер; материалы идут в переработку; первые проделки региональной мафии; организованная борьба антитабачной лиги…Команда из семерых «морковников» отказалась от продолжения приключений, только когда полиция Осера начала официальное расследование.
Я дописала до этого места – то есть испещрила буквами сто пять страниц вордовского документа – и вдруг поняла, что у меня нет абсолютно никаких планов на прекрасные осенние выходные. Тогда я решила наконец прослушать кассеты, которые мой дед записал за пятнадцать лет до смерти.
Где-то между 1984 и 1986 годом, сидя за столом в сигарном дыму, Жорж доверил свою жизнь тридцати семи магнитным лентам. Пятидесятичасовой монолог в основном был обращен к Виолетте, которой тогда исполнилось тридцать. Виолетта попросила отца рассказать о детстве. Жорж согласился, и его понесло. Завершив запись, он сделал копию для семейного архива.
Позже я подробнее остановлюсь на обстоятельствах, при которых заполучила кассеты. Скажу только, что несколько недель не могла прийти в себя. Я невольно стала свидетельницей страшной жестокости, поэтому так долго не включала запись, хотя давно и специально для этого приобрела доисторический магнитофон.
В своем повествовании я продвигалась ощупью, пытаясь передать дух эпохи и общества, в котором росла моя мать. Пока я исследовала чужие воспоминания об улице Мобеж, кассеты покорно пылились в пакете на тумбочке…
Когда я собралась написать о переезде своих бабушки и дедушки из Парижа в Версаль, я поняла, что что-то упускаю и надо послушать запись прежде, чем продолжать. Дедушка умер больше десяти лет назад, и вытаскивать его из могилы ради какого-то романа – не очень благородное занятие, но ведь зачем-то он сделал копии своих записей!
Оставить такой факт без внимания – это не в моем стиле.
Вынув кассеты из мешка и попытавшись их рассортировать, я поняла, что трех (18, 19, 20) не хватает. Первым порывом было – позвонить Виолетте и предупредить ее, однако я передумала. Незадолго до смерти и, я полагаю, уже приняв решение покончить с собой, Люсиль одолжила записи у Виолетты. Если бы я сказала Виолетте о пропаже трех кассет, она бы точно обвинила в этом маму. Люсиль действительно отличалась радикализмом и не раз весьма своевольно обращалась с семейными реликвиями. С другой стороны, кассеты вполне могли остаться у Виолетты – может, я не заметила их на дне коробки: в подвале было довольно темно.
В субботу утром я поставила кассету № 17, чтобы понять, на чем все прерывается. Как выяснилось – на 1942 году, в тот самый момент, когда Жорж теряет работу в газете «Вся Франция» (газете, предназначенной для семей тюремных заключенных). Жорж ищет новую работу, так как директора газеты арестовывают.
