Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)
Моя любимая первая парта у окна свободна. Можно догадаться, что пары у меня не будет, — Ика предусмотрительно уселась с Наташей Горбатовой. Алла, как обычно, сидит с Инессой, Нина Бирюкова с Ирой Михайловой. Лида Адарычева стоит у стены и молчит. На меня не смотрит.
Хоть бы уже появилась Ирина Михайловна, наша математичка. Первый урок — геометрия.
Ира Казанская встает вдруг со своего места перед учительским столом и делает шаг по направлению ко мне.
— Можно, я сяду с тобой?
— Конечно, о чем ты спрашиваешь…
Ира перетаскивает свои учебники и тетради на мою парту и говорит:
— Синус и косинус — это еще ничего, а тангенс и котангенс мне в жизни не понять.
— Не переживай, — говорю я, — осилим.
Зачем ей тангенс и котангенс? Тут и синус с косинусом мало кто может одолеть. Кому они вообще нужны…
Легкий шумок прокатывается по классу, недоуменные перешептывания.
Ира действительно добрая девочка.
Классы перетасовали, как колоду карт. Не только из-за отсеявшихся двоечников из “Г”, еще из-за того, что решили сэкономить на уроках немецкого. Всех “немцев” собрали в один класс — пострадали заработки преподавателя немецкого, а также идея совместного обучения. Девочек, изучавших немецкий, не нашлось. Правда, из других районов или городов к нам переехали пять мальчиков, которые учили английский, но они держатся кучкой и с нами почти не разговаривают — наверно, чувствуют себя не слишком уютно среди такого количества девчонок.
В целом я приветствую решение дирекции — не придется постоянно любоваться рожей Витьки Осипова.
У нас два новых предмета: логика и астрономия.
— Зенон Элейский, — говорит Эдуард Львович, преподаватель логики, высокий стройный блондин лет сорока пяти, — желая доказать, что признание реальности множественности и движения ведет к логическим противоречиям, сформулировал ряд так называемых апорий — неразрешимых положений…
Зенон Элейский и реальность множественности тут вряд ли кого интересуют, зато почти весь класс моментально влюбился в нового учителя. Красавец, не сравнить ни с Иваном Федоровичем, ни даже с Михал Андреичем. Держится как киноартист, за учительский стол никогда не садится, поглядывает на нас снисходительно, голоса не повышает… Ах, нелегко, нелегко будет заслужить его внимание.
Про апории Зенона Элейского я знаю от папы. Как бы быстро ни бежал Ахилл, он никогда не догонит черепаху, потому что… Потому что кроме реального мира есть еще иной, воображаемый, существующий только в головах философов и ученых. И как ни странно, именно этот воображаемый, ни в чем материальном не воплощенный мир позволяет им делать великие открытия и создавать атомные бомбы. А обыкновенные люди не задумываются о таких глупостях и при каждой вспышке панических слухов о близящейся войне выстраиваются в очереди за мылом и спичками. Мыслителей мало, а мерзнущих в очередях много. Быстроногий Ахилл никогда не догонит черепаху.
Преподаватель астрономии — человек пожилой, с костлявым испитым лицом, рослый, но тощий и сутулый, одетый чистенько, но бедно.
— Итак, познакомимся, — произносит он сухим надтреснутым голосом. — Адарычева Лидия…
Лида встает из-за парты, астроном несколько секунд разглядывает ее.
— Садитесь. Бирюкова Нина… (Разглядывает.) Садитесь. Вольфсон Алла… Садитесь.
— А вас-то как звать? — раздается с задней парты.
Делает вид, что не слышит.
— Горбатова Наталия… Садитесь. Евстигнеева Инесса…
— Сперва скажите, как вас звать, — требуют из класса.
— Как меня звать, я вам сперва не скажу, — передразнивает наглеца возмущенный астроном, — сперва я зачитаю список учащихся.
— Индюк! — определяет Серега Мухин.
По классу прокатывается радостный смешок.
— Михайлова Ирина… Малинин Илья…
— Учащиеся желают узнать ваше имя-отчество! — не успокаиваются мальчишки.
— Рыжикова Ольга, — продолжает астроном угрюмо.
— Не станем отвечать, пока не скажете! — веселится класс. — Сперва надо самому назваться!
— Ваша наглость не заставит меня изменить моим правилам, — предупреждает астроном.
— С неба звездочка упала, — затягивают вполголоса в том углу, где сидит Зинка Сапрыкина. — В маво милого попала… Как тебя звать, звездочет?
— Ах, так! — рявкает несчастный старик. — Я собирался сказать вам, но теперь не скажу! Никогда! — захлопывает журнал и отворачивается к доске. Седой затылок подергивается. — Астрономия — это наука о Вселенной, — сообщает он, делая над собой усилие. — Астрономия изучает расположение, движение, происхождение и развитие небесных тел, называемых планетами, звездами, созвездиями, галактиками, туманностями и так далее. Откройте тетради и закопируйте модель Вселенной. — На доске одно за другим появляются изображения перечисляемых космических объектов.
— А где пророк Илья на огненной колеснице? — вопрошают шутники. — Где Господь?
— Господь должен быть в душе! — восклицает старикан, продолжая выводить круги, эллипсы и волнистые линии, символизирующие галактики и облака межзвездного газа.
Вряд ли бедняга задержится у нас надолго.
Мама возвращается из своего похода по городу с черно-лиловым синяком во всю руку — от плеча до кисти.
— Господи боже мой! — ужасается Елизавета Николаевна. — Что это с вами? Упали?
— Не я упала, а окно, будь оно проклято, бухнулось на руку!
— Какое окно?
— Что значит — какое? В трамвае. Положила локоть на окно, трамвай дернуло, рама сорвалась и прямо по руке.
— Н-да… — тянет папа. — Высовывайся, высовывайся — посмотрим, что ты будешь высовывать завтра.
— Кто же мог предположить? Такое естественное движение, — объясняет мама. — Открытое окно, невольно хочется опереться. Счастье еще, что кости целы.
Оказывается, она уже успела посетить Боткинскую больницу, там сделали рентген и сказали, что переломов и трещин нет, повреждены только мягкие ткани.
— Благодарите бога, что так, а не хуже, — утешает Елизавета Николаевна.
— Но боль ужасная, — жалуется мама, — не могу шевельнуть рукой.
— И нэ трэба, — бормочет папа.
Прасковья Федоровна сшила замечательную форму. Фасон мы скопировали из прошлогоднего журнала мод — Нина Ильинична собирает их. В вопросе длины мама оказалась непреклонна — юбка у барышни моего возраста должна достигать середины икры. Я не стала препираться, понятно, что будут шушукаться и пересмеиваться, особенно девчонки из младших классов, но черт с ними, пускай. Тургеневская девушка…
Расчувствовавшись, мама подарила мне хорошенькую брошку: крошечная розочка из слоновой кости между двумя золотыми шариками.
Александра Федоровна возмущается:
— Новые новости! Выставляешься? Лучше всех хочешь быть? В школе запрещено появляться с ювелирными изделиями!
— Это не ювелирное изделие, это функциональная заколка, придерживает воротник, — объясняю я. — Иначе он будет расходиться, и все увидят мою шею.
— Умничаешь, да? Пуговицу пришей, — рекомендует она.
— Поговорите по этому поводу с моей мамой, — предлагаю я.
Похоже, беседа с мамой не входит в ее планы.
Наташка Пантюхова подходит ко мне на переменке. Вид у нее угрюмый и таинственный.
— Ты чего? — спрашиваю я.
— Пойдем после уроков ко мне, покажу кой-чего.
Особого любопытства я не испытываю, но иду.
Всю дорогу она молчит и, уставившись в землю, еле волочит ноги. Тетя Поля сидит на лавочке возле подъезда с двумя другими тетками, я почтительно здороваюсь с ними, Наташка проходит мимо, буркнув нечто неразборчивое. Дома она долго роется в своей тумбочке и наконец вытаскивает из потрепанного учебника русского языка крохотный самодельный конверт. Мятый и замусоленный.
“Ты сучка пазабудь мой адрес и не тычь мне этай сваей сраной любовию, — написано размашистым корявым почерком на сложенном вчетверо листочке в клеточку. — Чаво тябе нада? Не хватает чтобы мать моя прочла. Ты чаво замыслила? Должен я тябе чего или как? Мне васемнадцати нету я в школе учусь. А кагда захочу жениться найду почище тябя. Ты мне была нужна только для е… (дальше идет длинная жирная черта, а за ней „ли”)… и то на недолгое летнее время. В Москве мене делать нехера я там ничаво не забыл а ежели не кончишь меня дергать учти прибуду и набью тебе морду”. Подписи не значится, и обратного адреса на конверте нет.
