Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)
— Что ж, есть еще порядочные люди, — радуется мама. — Выходит, не всех еще извели.
— В том-то и беда… — стонет Полина Семеновна. — Будь он посговорчивее, сунула бы пятнадцать тысяч и спала спокойно. — А вы? — догадывается она вдруг поинтересоваться. — Предпринимаете что-нибудь?
— Что вы имеете в виду?.. — хмурится мама.
— Ну, в этом направлении…
— Я не совсем вас понимаю…
— Как? Ничего не делаете? Сидите сложа руки? А куда Светлана собирается поступать?
— Не знаю… — признается мама. — Я как-то об этом не думала... Хватает других забот.
— Бог с вами! Что вы такое говорите? На карту поставлена судьба вашей дочери!
— Не следует утрировать, — бормочет мама.
— Что ж, можно только позавидовать вашему хладнокровию, — произносит Полина Семеновна с явным осуждением. — А ваш муж? Тоже предпочитает держаться в стороне?
— Извините, это как-то… Наш разговор приобрел совершенно неожиданный оборот. Вы ставите меня в тупик. Я не знаю, что вам ответить. Мы никогда не касались этой темы.
Полина Семеновна окидывает маму таким взглядом, как будто перед ней внезапно возник голый папуас с дикого острова Новая Гвинея.
— К тому же это все не имеет ни малейшего значения, — переходит мама в наступление. — Где бы ни училась и чему бы ни училась, в любом случае будет писателем.
— Писателем? — повторяет Полина Семеновна с недоверием. — Ну, знаете… Это что-то весьма ненадежное. Чехов, конечно, был писателем, но сначала он все-таки стал врачом. Врач, он и в лагере врач. И с чего вы так думаете, что она будет писателем?
— Я не думаю, я знаю. Есть вещи, которые невозможно изменить.
— Уже что-нибудь написала?
— Написала? Да нет… Хотя действительно, лет пять назад сочинила какую-то дурацкую пьесу. Но не в этом дело…
Я не верю своим ушам. Что за странное пророчество? Мама никогда не интересовалась моим будущим, и уж тем более, никогда не высказывалась по этому поводу. Да она вообще дальше своего носа ничего не видит!
— В наше время невозможно без образования! — постановляет Полина Семеновна. — Конечно, я понимаю — красавица. Настоящая английская леди. Но красота — это еще не все. Это раньше барышня могла ограничиться музицированием и изящными манерами. А сегодня красота без основательной профессии даже опасна. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Ах, нет, — фыркает мама. — В этом отношении мне уж точно не о чем беспокоиться. Действительно, английская леди. Именно так. Шестнадцать с половиной лет, то есть уже и до семнадцати рукой подать, и ни малейшего интереса к противоположному полу. Холодна как лед. В голове то электромагнитные поля, то астрономические открытия, то еще какая-нибудь чушь. Любовных романов можно не опасаться. Вы правильно выразились: жаберное дыхание на всех этапах развития.
Папа сидит за пишущей машинкой в напряженной и, можно даже сказать, вызывающей позе — с вознесенными над клавиатурой руками и прямой, как доска, спиной. Мама топчется возле него, перебирает кипу мелко исписанных листков.
— Изба просторная, — произносит она неуверенно.
Папа откашливается и принимается стучать по клавишам.
— На крыльце вылизывает лапу серая кошка… Между нами, отвратительная тварь: шерсть грязная, свалявшаяся, и вылизывала вовсе не лапу, а под хвостом. Павел, что ты печатаешь?
— То, что ты диктуешь, Нинусенька.
— Не дразни меня, ты прекрасно понимаешь, что это я просто так рассказываю.
— Извини, — бурчит папа, — не имею возможности отгадывать, что является текстом очерка, а что ты рассказываешь, лишь бы тянуть время! Постарайся собраться с мыслями и воздерживаться от бессмысленных комментариев, тем более, что меня абсолютно не интересуют повадки мерзкой ялтинской кошки.
— Перешагнув порог, — продолжает мама обиженно, — замечаю в красном углу аккуратно расставленные на полочке иконы, перед ними… Нет, подожди… Наверно, лучше сказать: на узкой полочке в красном углу выстроились старинные иконы. Перед этим домашним киотом… Или, может, иконостасом?.. Хорошо, сделай, как считаешь нужным.
— Нинусенька, я ничего не считаю, если ты хочешь знать мое мнение, все эти описания совершенно излишни.
— Как излишни? — удивляется мама. — Нужно же дать представление о человеке. Дочь местного священника, сумела сохранить старинные, передававшиеся из поколения в поколение иконы. Вынесла ночью под платьем. Не только иконы, но и многие церковные записи. Долгие годы прятала в тайнике под печкой.
— Угу, — мычит папа, — если не ошибаюсь, твоя обожаемая тетя Надя замуровывала в печке столовое серебро.
— Не понимаю, на что ты намекаешь, — обижается мама. — Да, люди стремились уберечь семейное достояние, не вижу в этом ничего предосудительного. Прибегали ко всяческим уловкам. По-твоему, нужно было отдать этим бандитам? Братишкам с наганами? Перед домашним киотом горят две тоненькие желтые свечки. За широким столом, покрытым скатертью из грубого полотна… Ну, что ты сидишь, почему не печатаешь?
— Это следует печатать?
— Что значит — следует? А для чего я диктую? Для сотрясения воздуха? Может, лучше будет: покрытым грубой вышитой скатертью…
Папа молчит.
— Греки заселили берега Азовского моря… Нет, бог с ней, с древней историей, начнем с Гражданской войны.
— Как вам будет угодно, — произносит папа мрачно. — Полагаю все-таки, что не мешало бы поработать над окончательным вариантом этого опуса, прежде чем прибегать к моим услугам. И вообще, будет гораздо лучше, если ты сама займешься перепечаткой своего произведения.
— Мне? Заняться перепечаткой?! — восклицает возмущенная мама. — В своем ли ты уме? Ты прекрасно знаешь: врач запретил мне близко подходить к пишущей машинке!
— Да ну? Когда же это он успел запретить?
— В Ейске. Еще до нашего знакомства. Неужели ты не помнишь? Я тебе рассказывала: предложили писать отчеты из зала суда и даже неплохо платили за каждую корреспонденцию, но пришлось отказаться из-за воспаления кистевого сустава.
— Вот оно что… В Ейске… — тянет папа. — Году в двадцатом, надо полагать…
— Не в двадцатом, а в двадцать третьем. Ничего смешного. Не только сустав воспалился, но и шея буквально разламывалась от боли. А уж теперь, после такой ужасной травмы… Как у тебя вообще язык поворачивается? Я до сих пор не могу лечь на левый бок. Совершенно наплевательское отношение. Рука почти не действует, а он предлагает мне заняться перепечаткой! Пиши: “Приазовская Ялта возникла в конце восемнадцатого века, после того как греки были выведены, по приказу российских властей, из пределов Крымского ханства. Выходцы из крымских Ялты, Массандры, Большой и Малой Лампады”...
— Смею напомнить, Нинусенька, минуту назад ты собиралась опустить начальный период этой одиссеи.
— Нет, как же? Без этого картина окажется неполной. Как уже было упомянуто, предки Анастасии Васильевны были духовными особами и вели церковные записи. Между прочим, несмотря на все лишения, связанные с переселением, в селе в первый же год была выстроена небольшая каменная церковь. Митрополит Игнатий лично определил место закладки будущего храма.
— Нинусенька, извини меня, это не очерк, а скачки пришпаренной блохи, — позевывает папа. — Откуда взялся достопочтенный митрополит Игнатий? Зачем он тут? Ты хочешь написать историю христианской церкви в одном отдельно взятом селе Ялта? Никаких храмов, насколько я помню, там не красуется.
— Конечно, не красуется, как им красоваться, если большевики взорвали? Дикари, невежды дремучие, хуже всяких гуннов, взорвали прекрасное каменное здание, выстроенное на средства прихожан. И при этом, заметь, велели жителям заклеить бумагой окна в домах, чтобы стекла не разлетелись от взрывной волны. Все разрушили, все смели, огненным смерчем прошлись по стране, а тут, видите ли, проявили трогательную заботу о стеклах.
— Совершенно верно: осколки стекла, разлетающиеся с большой скоростью, способны нанести человеку серьезные увечья, — сообщает папа.
— Увечья! — хмыкает мама. — Тысячами расстреливали ни в чем не повинных людей, выморили голодом целые губернии, а тут вдруг испугались увечий. Хорошо, пиши дальше: была большая дружная семья, но всех скосило. Отца Василия Петровича не пощадила революция, дядю Юрия Петровича унес голодный двадцать первый год, многие сгинули в неразберихе Гражданской войны, муж, так же как и три родных брата Анастасии Васильевны, погиб в чистках тридцать седьмого года, два сына пали на фронтах Великой Отечественной…
