Андрей Школин - Прелести
К. — А о чём написано?
Ф. — Ну… В двух словах это не передашь, — наливает себе в фужер. — Сюжет такой, — выпивает, вновь откидывается на спинку кресла и минуту сидит, не шевелясь, с закрытыми глазами. Затем вдруг резко рубит воздух ребром ладони и выпрямляется. — Он ему, гад, такие вопросики каверзные задавал, а у самого за дверью свидетель сидел. А тот молодец, не признаётся: «Не я, и всё». А этот и так, и сяк, всё вокруг да около: «Мол, у меня за перегородкой сюрпризик для вас приготовлен, взглянуть не желаете?» А тот побледнел весь. Как тут не побледнеешь? — подбирая слова, крутит ладонью в воздухе.
В это время раздаётся телефонный звонок. Хозяин офиса берёт трубку:
Ф. — Кто? Хорошо, соедини. Алло. Ну. Ну. В какой бане? С кем? Да ты очумел, что ли? Я же только что спрашивал у Семашко. Он говорит, что нет. Да? Да? Ты это, вот что. Разузнай всё, как следует и перезвони попозже. У меня здесь корреспондент в офисе. Что? Про какую Тетчер в бане? Идиот. Про литературу. Да. Да. Пока, — кладёт трубку и потирает переносицу. — Ну и ну… — затем удивлённо смотрит на корреспондента.
К. — очень тихо. — И что он ему ответил?
Ф. — медленно. — Ответил, что слух прошёл, будто мы вчера в бане… С Маргарет Те… — умолкает.
К. — Нет, нет, я про сюжет.
Ф. — Какой сюжет?
К. — Сюжет романа. Кто-то, кому-то сюрприз…
Ф. — радостно. — А! Да! Да! И тут вбегает этот и бух на колени: «Я убил». В общем, в сознанку идёт, хотя, может быть, и загрузился, если его паровозом пустили.
К. — растерянно моргая. — Ага…
Ф. — Дальше, вот, я не дочитал, — наливает в фужер. — Но думаю, там ещё интереснее.
К. — А фамилию вы не вспомнили?
Ф. — держа фужер в руке. — Я потом ещё ближе к концу открыл и про какого-то, не то Аполлона, не то Ахиллеса прочёл, который почему-то не хотел, чтобы тот, второй, в Америку ехал.
К. — И что, не уехал?
Ф. — поднося фужер к губам, и в этот момент останавливаясь. — Кто?
К. — Ну, тот, второй.
Ф. — задумчиво. — Да, нет. Застрелился он, — опять подносит фужер ко рту.
К. — неожиданно догадывается. — Ах! Так это же Фёдор Михайлович!
Ф. — вздрагивает и проливает водку на костюм. — Чёрт… — стряхивает капли с галстука. — Какой ещё Фёдор Михайлович?
К. — радостно. — Достоевский!
Ф. — тоже радостно. — Во! Точно — он! Я же говорю, фамилия на языке вертится. Конечно, Достоевский. Правда, ведь, на Распутина с этикетки похож?! За это не грех и соточку пропустить, — выпивает, наконец, водку.
К. — Значит, поговорим о Достоевском?
Ф. — расстёгивая воротник рубашки и развязывая галстук. — Давай.
Вновь раздаётся телефонный звонок. Федяев хватает трубку резким движением:
Ф. — Да. Соединяй. Ага. Ага. А кто тебе это сказал? Кто? Им что, там больше делать нечего, кроме как выяснять, с кем Федяев в бане моется? Конечно, моё дело. Я что, с его женой, что ли, там был? Да я завтра с ним пойду. Я его там в… Ну, да ладно. Он бы лучше Достоевского, бля, прочёл. Я? Да. А ты? Вот когда прочтёшь, тогда и поговорим, — кладёт трубку и обращается к девушке. — Ну как с таким человеком разговаривать? Он же книжку в своей жизни в руки не брал.
К. — Разве это возможно?
Ф. — Возможно, Любочка.
К. — Меня Леной зовут.
Ф. — не обращая внимания на замечание. — Ведь Достоевский это, это… Сила! — бьёт кулаком по столу. — Силища… Он ведь так пишет, что прямо вот… — наливает в фужер.
К. — Значит, вам очень нравится Фёдор Михайлович Достоевский?
Ф. — Очень. И как он может не нравиться. Ведь что он говорит: «В Америку, мол, хочу поехать, так всем и передай. А потом — раз… И пулю в висок. Шиш вам, а не Америка. В России родился, в России и умру». Человек! — выпивает водку. — Не то, что некоторые. Родину он любил, — вытирает слезу, а потом хватает трубку и набирает номер. — Алло, Федяев говорит. Слушай, ты Достоевского знаешь? Да не того. Писателя. Великого русского. Что? Какая опять Тетчер? Что? А я что говорил? Не ходили мы с ней в баню. И кто только слух пустил? Ты разберись с этим вопросом, наказать надо сволочь. Да не Тетчер, а провокатора. Вот. Ну, да ладно. Хорошо, что выяснили. Теперь слушай. У нас в Москве где памятник Фёдору Степановичу установлен?
К. — поправляет. — Фёдору Михайловичу.
Ф. — в трубку. — Да. Не Степановичу, а Михайловичу. Где? Ну, это непорядок. Такому великому человеку, и где попало. Я вот что думаю. Может, на Красной Площади новый воздвигнем? Что? Трудно? Для меня трудно? Для меня ничего не трудно. Ну, если не возле Кремля, то на Лубянке, вместо Дзержинского. Всё. Решено. Я плачу. Чтоб через неделю стоял. Лично проконтролирую. Действуй, — кладёт трубку. — Ну вот, Людочка.
К. — Лена.
Ф. — наливает. — Теперь ты видишь, как мы писателей наших уважаем. Мы им везде памятников понаставим. В Москве, в России, по всей Европе, да и в Америке тоже, — выпивает. Всех заставим читать. Пусть только кто-нибудь не захочет. У нас силы хватит заставить. Чтобы, бля, помнили, — вновь бьёт кулаком по столу, опрокидывает на пол телефон. — Чтобы все на всю жизнь запомнили Фёдора Михайловича До… — откидывается на спинку кресла, — До… До… Досто… ДОСТО-Е-В-С-КОГО! — засыпает.
Некоторое время держится пауза, затем корреспондент молча встаёт и растерянно выходит из кабинета.
Я с интересом рассматриваю Федяева. Тот, скорее всего, видит во сне Раскольникова. Часы показывают 10–38. За полчаса надрался. Молодец… А на портрете, как огурчик. Верхом на лошади. Ни дать, ни взять «то ли Ахиллес, то ли Аполлон».
Спустя минуту, из соседнего помещения раздался какой-то шум, и в кабинет стремительно вошёл молодой мужчина. Я узнал его сразу, хотя на фотографии волосы были несколько длиннее.
Следом появилась секретарь — та самая «Людочка с чаем», но без чая.
При этом секретарь, едва заметив плачевное состояние своего непосредственного начальника, принялась внимательно изучать тяжёлую люстру на потолке.
— А что с ним? — всем корпусом развернулся к девушке Измайлов.
В ответ Людочка глубокомысленно перевела взгляд с потолка на мужчину и медленно, но красноречиво вернулась к осветительному прибору:
— Не знаю, я в приёмной находилась.
— А кто знает?
— Он очень устал, — я гладил края люстры со своей стороны, и совместными с секретарём усилиями мы отполировали её до неприличного блеска. При этом я выручил девушку.
— От чего устал? — Измайлов, наконец, обратил на меня внимание.
— От длительного общения с прессой.
— Какой прессой?
— Известно какой — российской.
— А Вы, собственно, кто?
Вот это, действительно, хороший вопрос. Актуальный вопрос.
— Ком-пань-он.
Именно так, по слогам.
Я стоял возле окна, и, следовательно, вошедший видел лишь мой силуэт. А какой спрос с силуэта?
— И давно он так спит? — Измайлов приблизился к «ценителю прозы 19 века» вплотную.
— Ну, минут, этак, пять, — наконец-то сказал правду, — или шесть.
— А вы что стоите? Ждёте, когда проснётся?
— Нет, тишиной наслаждаюсь. Как говорил один мой знакомый: «Тишина — то единственное положительное, что есть в этой замкнутой жизни. К тому же, задаром».
О-ля-ля… Он-то напротив света стоял. Вида не подал, но лицо…Если люди по природе своей делятся на тех, кто бледнеет и тех, кто краснеет, то Измайлов явно относился к первой группе.
— Задаром даже воздух не молчит, — сказал он это как бы «про себя», не вслух, а затем, обращаясь к девушке, нормальным, твёрдым голосом произнёс:
— Может быть, водой полить? Хотя… — и махнул рукой, — какой с него сейчас толк? Пусть проспится. А вы, Людмила, подготовьте, пожалуйста, вчерашние документы.
Секретарь скрылась за дверью. В помещении потемнело. Видимо, тучка неосторожно врезалась в потерявшее бдительность светило и пыталась теперь, включив заднюю скорость, оторваться от навязчивого южного ветра.
— Значит, говорите, есть смысл наслаждаться тишиной? — Измайлов по-прежнему стоял в середине квадрата.
— Не говорю. Всего лишь, повторяю, — я внезапно почувствовал, что если прямо сейчас не уйду, то некая гармония рухнет, точно хрупкий карточный туалет. — Пожалуй, Федяева лучше не будить. Переговорим в другой раз.
— Может быть, я чем-то смогу помочь?
— Только не сегодня.
— Федяев знает ваши координаты?
— Конечно, — обогнул Измайлова и направился к выходу.
— Возьмите визитку, — он впервые внимательно разглядел меня, стоящего на этот раз в противоположном углу. — Позвоните послезавтра, пожалуйста.
Глава 6
Вот такие пироги с котятами.
Их едят — они пищат.
ФольклорЗвонок трещал немилосердно. Я открыл дверь и имел честь увидеть и услышать Маргариту-Марго, отчаянно жестикулирующую и что-то выговаривающую Вадиму. Вадим, в свою очередь, как истинный хохол, отвечал с джентльменским изяществом — кратко и в меру вежливо:
