Санджай Гупта - Тяжелый понедельник
— Надо уточнить…
— Думаю, что вы и так отлично это знаете. Так сколько, доктор Риджуэй?
— Ни одной.
— Ни одной! — воскликнул Томпкинс с таким видом, словно только что проглотил последний кусок лакомого блюда и вот-вот потребует счет. — Ни одной, — повторил он, качая головой. — Это по-настоящему забавно! — Сейчас Томпкинс был воплощением самодовольства.
Кровь бросилась Тине в лицо. Скованность исчезла, ее место занял безудержный гнев.
— Да, это базовая больница, мистер Томпкинс! Вы это знаете не хуже меня. У нас лучшие в мире врачи именно потому, что есть подобные больницы. В них учатся резиденты. Никто не вылупляется из яйца великим хирургом.
Юрист больницы наконец обрел дар речи и попытался ее остановить:
— Тина!
— Один пациент может пострадать, но доктор Робидо будет лучшим врачом, лучшим хирургом для десятков будущих больных.
— Тина!
Тина закончила свою гневную тираду. Томпкинс обернулся к стенографистке:
— Вы это записали?
Глава 6
Виллануэва подъехал к массивному кирпичному особняку. Глядя на громадное каменное строение с портиком на белых колоннах, с объездной дорогой и даже с фонтаном перед входом, Джордж снова удивился, как это бывшей жене удалось уговорить его на покупку этого безбожного безобразия. О чем он только думал?
Ни в одном окне не было света, но это уже давно перестало его удивлять. Вся округа выглядела так, словно ее поразила нейтронная бомба. Ни одного человека на всем протяжении от улицы Макменшен до Блумфилд-Хиллс. Имея в распоряжении семь тысяч квадратных футов жилья, кто — если он в здравом уме — будет играть на улице или общаться с соседями? Какая разница, что стоит чудный осенний день, а лужайки ухожены так, что хоть доставай клюшки и выходи играть прямо перед домом.
В родных местах Виллануэвы, в Декстере, в Мичигане, люди были счастливы, если у них был клочок травы перед домом, и если он был, то его непременно тут же огораживали цепной оградой. Дети в Декстере обычно играли на улице, или в чахлом парке, или на окраине городка. Играли до ужина, до темноты, а иногда и позже. Играли в футбол, баскетбол, бейсбол, боролись. Все игры были соревновательными, мальчишки испытывали друг друга на прочность, часто подначивали на слабо´, особенно старшие. Кто пробежит по двору, по которому гуляет непривязанный свирепый доберман? Кто пролезет через ров к дому Эда Доберского, про которого говорили, что на крыльце за дверью он держит дробовик? Кто перебежит железную дорогу перед несущимся локомотивом? Юный Джордж всегда отличался в этих и многих других проделках — все свое свободное время он проводил либо на улице, либо в парке.
Впрочем, после школы и до самого ужина он — при всем желании — все равно не смог бы попасть домой. Мать попросту не пускала его домой до вечера. Растущий организм сына, которого она до самой смерти называла Хорхе, требовал еды, и, пусти она его домой, он бы сожрал все съестное, оставив голодным остальное семейство. Кроме того, она не хотела, чтобы в доме был беспорядок. В то время Виллануэва даже в страшном сне не мог представить себе, что когда-нибудь купит такой вот исполинский дом. Может быть, из-за дома он с женой и развелся. Этот дом превосходил все пределы воображения, пусть даже и внушал какой-то почти дьявольский трепет.
Виллануэва направил «джип» во двор и подъехал к крыльцу. Лицо его лоснилось от пота, в висках стучали молотки. Вчера он явно переборщил с ромом и кока-колой в баре у О’Рейли. Приехал он один, к большой своей досаде, и мысленно решил, что надо сбросить несколько лишних фунтов. Лишний вес вредил его репутации в ирландском пабе. Это заведение Виллануэва обнаружил после развода, и бар сразу ему понравился. Во-первых, он находился недалеко от больницы, во-вторых, это была настоящая пивная — маленькая, темная и непрезентабельная. В «Рейли» не было никаких растений в кадках. Единственным украшением стен были проспекты пива и другая бесплатная реклама поставщиков. Были тут и всякие безделушки, принесенные завсегдатаями. На полке за стойкой пылились шлемы мичиганских футбольных команд. Над холодильником с пивом, ниже бутылок с крепким алкоголем, виднелись наклейки с изречениями: «Звонил твой проктолог; он нашел твою голову», «Мой ум похож на стальной капкан — ржавый и запрещенный в тридцати семи штатах». «Рейли» был настоящим баром — во всяком случае, по понятиям Виллануэвы. Бармен здесь не моргнет глазом, если ты закажешь ерш, и не полезет в поваренную книгу, если тебе понадобится коктейль по рецепту прошлого века. Виллануэва предпочитал простую выпивку и очень любил «Гавана клаб». Чудесная смесь кофеина и алкоголя. Пожалуй, даже слишком чудесная.
В самом конце своей супружеской жизни Виллануэва приезжал домой настолько пьяным, что путался — по какой из дорог ехать до дома. Все улицы носили замысловатые ботанические названия — Магнолиевый переулок, Азалиевый круг, Плющевой проезд. Он бы и трезвый запутался в этой растительности, а уж пьяный… Мало того, все улицы были застроены практически одинаковыми кирпичными домами, единственным назначением которых было громко кричать, что их владельцы «сделали это». Подъездные дороги к домам неизменно заканчивались круговыми cul-de-sacs [5]. На этих заросших травой полянках играли дети — если отрывались от «Нинтендо», «Плейстейшн» и других электронных игрушек. Само это слово — cul-de-sac — действовало Виллануэве на нервы. «В детстве мы называли это тупиками», — говорил он своей бывшей половине, когда хотел ее поддразнить.
Он позвонил в дверь, надеясь, что Ник не увлечен какой-нибудь компьютерной игрой с включенным на полную катушку звуком. Нет ответа. Позвонил снова. Лайзы тоже нет. Наверное, уехала в магазин, чтобы до последнего цента потратить те пятнадцать тысяч алиментов, которые он ей ежемесячно выплачивает. По решению суда и по договоренности адвокатов сторон, которым Виллануэва тоже платил, это воскресенье Ник должен провести с отцом. Ответа между тем не было. Джордж сжал пальцы в кулак размером со средний свиной окорок и принялся что есть силы дубасить в дверь, слыша, как звуки ударов гулко отдаются в пустом доме. Он потер пульсирующие виски и начал заглядывать в окна. А вдруг сын забил на их встречу и не стал его ждать? Правда, на самого Джорджа тоже нельзя было положиться. В назначенные судом дни он не всегда находил время, чтобы повидаться с Ником. Если напивался или подцеплял на ночь какую-нибудь медсестру или шлюшку из бара, то звонил Нику и говорил, что не может приехать, так как его срочно вызвали в больницу. «Нет проблем», — говорил в таких случаях Ник. Джордж успокаивал свою совесть, уговаривая себя, что у нормального восьмиклассника есть масса других дел, кроме как скучать с родителем. Это успокаивало, хотя Виллануэва понимал, что лжет сам себе.
В детстве Джордж почти не видел своего отца, работавшего на мясоперерабатывающем заводе. Отец обычно уходил на работу, когда сын был в школе, но часто оставался на дополнительные ночные смены, чтобы семья могла свести концы с концами. Работа настолько сильно изматывала его, что, придя домой, отец тихо усаживался в единственное в доме кресло, вставлял в рот сигарету и принимался массировать костяшки пальцев правой руки. Только много лет спустя до Джорджа дошло, что отец всю смену орудовал тяжеленной пилой, обваливая мясо с двигавшихся мимо него, подвешенных на крюки туш. Это был настоящий конвейер — как на автозаводе. Пальцы, державшие рукоятку пилы, настолько немели к концу смены, что в конце работы отцу приходилось разжимать их другой рукой. В операционной, держа в руке скальпель, которым он рассекал мышцы, Гато всякий раз вспоминал об отце. В конце концов, между ними не такая уж и большая разница.
Приглядевшись, Джордж увидел сына. Парень сидел на кровати и был поглощен какой-то игрой на портативной планшетке. Он поднял голову, встретился глазами с отцом и снова уставился в компьютер. «Гаденыш», — подумал Джордж, хрипло задышав.
— Ник, — позвал он, — открой!
Он стукнул по стеклу, изобразив ладонями жест, говоривший: «Прости за прошлые выходные, но так уж сложились обстоятельства». Ту ночь он провел с медсестрой из нейрохирургической реанимации. Знатная толстуха, впрочем, чья бы корова мычала?
Ник не поднимал головы. Большой Кот почувствовал, что кровь бросилась ему в голову.
— Ник! — позвал Виллануэва. — Открой дверь. Прости меня за прошлую неделю. Мне надо было быть в больнице, Ник. Я ведь уже извинился. Иди же!
Ник не двигался с места.
У Гато раздулись ноздри, лицо побагровело. Он сорвал с носа солнцезащитные очки и тыльной стороной ладони отер пот с лица. Он уже подумывал о том, как силой открыть дверь и привести сына в чувство, когда Ник встал с дивана и неторопливо побрел в прихожую. Он открыл дверь, и Джорджа обдало благодатной волной прохладного воздуха — кондиционер в доме работал исправно. Ник без всякого выражения взглянул на отца. Джордж с трудом подавил желание придушить сыночка.
