Санджай Гупта - Тяжелый понедельник
К ним вышел молодой нейрохирург и сухо сообщил, что Кристина осталась жива, но до конца дней будет находиться в вегетативном состоянии. Врач говорил буднично, по-деловому, как слесарь в автосервисе, равнодушно предлагающий клиенту поменять резину. В тот миг в родителях угасла последняя искра жизни. Они продолжали дышать, их сердца продолжали биться, но души их в тот момент умерли.
Но теперь на Тая эта страшная новость оказала совсем другое действие, чем весть о смерти брата. Трагедия с сестрой заставила его собраться и обрести ясную цель. В свое время смерть брата вызвала у Тая приступ ярости; он возмутился равнодушием врача, озлобился на несправедливый и бесчестный мир, стал своенравным и неуправляемым подростком. Он легко приходил в бешенство, плохо учился. Но бедственное положение сестры преобразило Тая до неузнаваемости. Он решил во что бы то ни стало стать нейрохирургом и делать для спасения больных то, что не могут делать другие. С этого момента вся его жизнь была подчинена одной-единственной цели. Он стал первым учеником в школе, затем лучшим студентом в университете, а потом одним из лучших в стране нейрохирургов. Но Тай не забыл, как в обоих случаях отнеслись врачи к его родителям. Они уклонились от встречи с матерью. Тай не забыл, что именно равнодушие врачей сделало горе матери еще более невыносимым. Не было поэтому ничего удивительного в том, что он — хотя мог быть порой нетерпимым и высокомерным в отношениях с коллегами — неизменно проявлял смирение и сочувствие в беседах с больными и их родственниками.
Стоя перед Эллисон Макдэниел и готовясь сообщить ей самую страшную новость, какую только можно сообщить матери, Тай вспомнил те калифорнийские больницы: вспомнил больничного чиновника, буднично сказавшего о смерти брата, сестру, долгие годы находившуюся в отделении для тяжелых хронических больных, вспомнил и свою клятву спасать больных в самых безнадежных случаях. Тай почувствовал, как нестерпимо горячая слеза покатилась по его щеке.
— Все очень плохо? — тихо спросила Эллисон.
Тай откашлялся, прежде чем смог заговорить.
— Да, мэм, — так же тихо ответил он. — Мы потеряли вашего сына.
Эллисон зарыдала, и Тай взял ее за руки.
— Я знаю, что вы сделали все, что могли, — сказала она. Таю перехватило горло, и он не смог ничего ответить. Эллисон Макдэниел подошла к нему и обняла. Это объятие немного успокоило и одновременно поразило до глубины души. Лучшего хирурга больницы Челси успокаивает мать больного, которого он только что убил, — Тай понимал это так, сознавая меру своей вины. Эллисон медленно собрала свои вещи и пошла к выходу. В дверях она обернулась, смахнула слезу, посмотрела на Тая и сказала — Я понимаю, как вам было тяжело.
Рядом, за стеной, глотая слезы, стояла медсестра Моника Тран, звонившая из пустого коридора своему другу. — Я решила оставить ребенка. — Она не могла больше говорить и нажала кнопку отбоя.
Глава 5
Митчелл С. Томпкинс по прозвищу Хапуга [4] заглянул в разлинованный желтый блокнот и провел пальцами по массивному, инкрустированному бриллиантами золотому браслету на правом запястье. Потом он одернул безупречный итальянский пиджак и фальшиво улыбнулся Тине Риджуэй, обнажив нестерпимо белые зубы. Тина сидела напротив, неестественно выпрямив спину и положив ногу на ногу. Руки она непринужденно сложила на коленях, стараясь не показать, насколько неприятна ей эта ситуация. На ней был хирургический костюм, кроссовки и свежий, хрустящий от крахмала белый халат.
— Итак, доктор Риджуэй, до операции вы говорили Мэри Кэш, что собираетесь лишить ее обоняния?
Тина, не отводя взгляд, слегка поморщилась и глубоко вздохнула.
— Конечно, нет. Мы не собирались этого делать.
— Тем не менее вы это сделали, не так ли? — настаивал Томпкинс.
Тина помолчала, тщательно подбирая слова.
— Не бывает операций без риска.
Разговаривая с Тиной, Томпкинс мерил шагами конференц-зал двенадцатого этажа больницы. Как и весь этаж, зал был невероятно элегантен — дубовый стол с вишневыми вставками, обитые кожей стулья с высокими прямыми спинками. На стенах любимые картины Хутена, на потолке светильники с золотыми плафонами. Не самое подходящее место для допросов с пристрастием, но Томпкинс настаивал, и больничные юристы сдались. Тина закрыла глаза, стараясь сохранять спокойствие. Если Хапуга Томпкинс решил вывести ее из себя, то преуспел в этом. Фамилия Томпкинса была Тине знакома. Это имя красовалось на обороте телефонного справочника больницы — под фотографией юриста — Томпкинс с озабоченным лицом, окруженный встревоженными пациентами. «Вам нанесли ущерб? Вас не устраивает результат лечения?» В жизни Томпкинс, правда, выглядел хуже, чем на фотографии. Со снимка он смотрел, самоуверенно улыбаясь. И на фото выглядел высоким, хотя на самом деле был среднего роста и довольно хрупким. Красивое лицо было несколько одутловатым, бледным, а под глазами отчетливо виднелись синие круги. Но важности и чванливости ему было не занимать, и он не стесняясь ими пользовался.
Томпкинс остановился под дорогой люстрой.
— Вы говорите, что всякой операции сопутствует риск. Естественно, перед операцией вы предупредили Мэри Кэш о возможном риске?
— Да.
— Вы, лично…
— Все наши больные подписывают согласие на операцию…
— Вы лично видели ее подпись? Вы видели, как она подписывает согласие?
Тина бросила взгляд на юриста больницы, который в этот момент читал какое-то сообщение на экране своего айфона. Стенографистка смотрела на Тину, ожидая ответа.
— Обычно предупреждением больных о риске и подписанием согласия занимаются резиденты.
— То есть вы даже не знаете, подписывала Мэри Кэш согласие или нет.
— Я уверена, что она его подписала.
— Но вы сами этого не видели. Как же вы можете быть в этом уверены? Может быть, там чужая подпись.
Юрист поднял глаза к потолку, словно желая найти там кого-нибудь с подмоченной репутацией и взять на карандаш, а потом снова скосил глаза на экран айфона.
— Да, но…
— Для протокола. — Томпкинс повернулся к стенографистке. — Значит, вы утверждаете, что не имеете ни малейшего понятия о том, предупреждали ли Мэри Кэш о возможном риске хирургического вмешательства?
— Мы можем спросить…
— Да или нет? Лично вы знаете о том, была ли Мэри Кэш предупреждена о возможном риске до операции?
Тина еще раз посмотрела на больничного юриста. «Он что, онемел? За что ему платят четыреста долларов в час? Что делать — возражать или нет? Сколько можно проявлять это идиотское смирение?»
Томпкинс наклонился к Тине. Он получал истинное наслаждение от каждой минуты этой милой беседы. Заученным движением сложил руки на груди — как актер бродвейского театра, уверенный, что этот эффектный жест не пропустит публика в задних рядах и на галерке.
— Я никуда не спешу, доктор Риджуэй. Да или нет?
— Нет, — устало ответила Тина. — Лично я не слышала, что говорили Мэри Кэш перед операцией.
Она старалась представить себе, как повел бы себя на этом месте ее отец, знаменитый терапевт Томас Риджуэй, или дед — доктор Натаниэль Риджуэй, грубоватый врач общей практики в Вермонте, как бы они обращались с этим адвокатом истца. Тина вообще не могла представить их в таком положении. Они бы встали и вышли из зала, не задумавшись ни на минуту.
Она мысленно вернулась в детство, в Массачусетскую центральную больницу. Самое лучшее воспоминание детства: они с отцом и старшим братом играют в прятки в Эфирном доме, в полукруглом, построенном в виде амфитеатра хирургическом корпусе, где впервые был проведен эфирный наркоз. Отец всегда водил. Они с братом разбегались по закоулкам, прячась за деревянными панелями, стараясь не хихикать, заслышав его нарочито громкие шаги. Потом, когда начинало темнеть, отец вел их в свой кабинет, находившийся в здании, построенном еще Булфинчем. При своем росте — шесть футов четыре дюйма — Риджуэй был вынужден пригибаться, входя в кабинет, — в восемнадцатом веке американцы, как правило, были ниже ростом, а в больницу людей доставляли на лодках. В кабинете знаменитый доктор Томас Риджуэй открывал громадный лабораторный холодильник и доставал оттуда для детей мороженое, хранившееся среди образцов замороженных тканей.
Сотрудники охотно возились с детьми — Тиной и ее братом. Брата они всегда спрашивали, не хочет ли он стать таким же важным доктором, как его отец. Со временем Тину стало страшно раздражать, почему медсестры, лаборанты и врачи не задают этот вопрос ей. Наверное, решение стать врачом пришло к ней именно тогда. Но даже и без этого побуждения ей все равно пришлось бы взять на себя бремя продолжения династии после того, как брат бросил колледж. Тогда отец и дед решили, что Тина должна поступить на медицинский факультет, чтобы стать следующим в семье доктором Риджуэем…
