Алексей Колышевский - Секта-2
– Ты сам попросил меня. Не обессудь. – Лонгин взял копье на изготовку. – Хочешь сказать что-нибудь перед смертью?
– Иди и смотри. – Иисус закрыл глаза, и в следующее мгновение копье пронзило его плоть, глубоко войдя между пятым и шестым ребром. Многострадальное его тело дернулось в последний раз и затихло, а сотник потянул за древко и не успел уклониться, как кровь, фонтаном хлынувшая из раны, угодила ему прямо в глаза.
– Ах ты! – Лонгин зажмурился, потянулся к притороченной у седла фляге с водой, но на привычном месте ее не нащупал. – Да что за…
И тут он словно помимо воли своей открыл глаза и понял, что все вокруг теперь доступно его взору: и фляга, непривычным образом оказавшаяся по другую сторону седла, и конская грива, в которой он различал теперь каждый волос, и подножие креста этого… этого…
– Господи! – прошептал Лонгин. – Ведь это был ты! Ведь это тебя я ударил копьем! Благодарю тебя, Господи! Прости меня. Прости…
* * *Копье, снятое с древка, Гай Кассий Лонгин поместил в деревянный, окованный железом солдатский сундук. Спустя ровно год со дня казни он вышел в отставку и уехал в Рим, где основал первую римскую христианскую общину, члены которой поклонялись копью, как великой святыне, а самого Лонгина произвели в ранг первого из святых новой веры.
Что касается первосвященника Киафы, то он ожидал вестей о свершившейся казни и смерти Иисуса, сидя в священническом дворе, рядом с притвором и тем местом, где располагалась святая святых: задернутый пологом алтарь с черным камнем – высшим сакральным символом древнего иудаизма. По преданию, на нем сидел сам Моисей. Но вместо ожидаемой им вести в храме откуда ни возьмись возник сильнейший порыв ветра: он затушил все свечи, сдернул покров со святая святых, сквозь окно ударила молния и попала в точности в черный камень, словно заклеймив его четко различимым знаком креста. Так воплотилась в жизнь страшная ошибка Моисеева, чье пророчество о приходе самозваного и ложного мессии было истолковано неверно. Эта ужасная ошибка, допущенная первосвящеником Киафой, который увидел в Иисусе великое зло, колебателя устоев веры, философа хаоса, оказалась для всего еврейского народа предвестником его трагической судьбы. Пустив в ход магическое копье, Киафа, сам того не желая, начал отсчет череде неизмеримых бедствий, что преследовали народ еврейский в течение последующих столетий. Бывает, что и пророки идут ложным путем.
* * *Спустя роковые тридцать семь лет Второй Иерусалимский храм был разрушен, вместе с ним пал и сам Израиль. Прекратилась Иудея, перестала существовать, и народ еврейский был обречен на долгие, полные мук и страданий скитания по всей земле, нигде не любимый и всеми презираемый, как предавший смерти того, кто желал ему лишь блага.
Копье, прекратившее муки Христа, было в руке Иисуса Навина, когда солдаты его все разом крикнули и пали стены Иерихона, им владел Ирод Кровавый, истребивший тысячи младенцев вопреки всякому здравому смыслу, это копье олицетворяло собой магическую силу еврейского народа, но оно же стало его подлинным проклятьем. Волею судеб его единственый бескорыстный владелец, проявивший милосердие к ближнему своему и через это получивший возможность вновь видеть мир таким, каков он есть, сотник римского седьмого Тертуллианского легиона Лонгин присвоил ему имя Копье Судьбы, ибо ударом своим оно, обагренное кровью Бога, не принятого народом иудейским, определило судьбу этого народа, а равно и всякого человека, копьем владевшего. Отныне Копье Судьбы, доказав последним усомнившимся истинное предназначение Христа, начало жить своей собственной жизнью, сделавшись предметом, желанным для сильных этого мира превыше всякого иного сокровища. Власть и силу, которую оно давало, невозможно было получить ни одним из известных простому смертному способов. Копье Судьбы прошло сквозь столетия, меняя владельцев, и в конце концов о нем вновь вспомнили и заговорили.
Случилось это в Москве 16 мая 2007 года, в кабинете столь высоком, что называть его владельца представляется делом неловким и даже небезопасным. Именно в тот день Лемешев получил свое главное задание, а судьба Германа Кленовского оказалась предопределена.
Искушение Адольфа Гитлера
Вена
Осень 1912 года
I«Проклятье! Так хочется есть, а в кармане нет и пфеннига. А все потому, что нет туристов, их сегодня вообще не видно. Впрочем, немудрено, дворец-то закрыт. А раз нет этих праздных дураков, то нет и надежды, что кто-нибудь из них купит мои рисунки и я смогу выпить горячий кофе в кондитерской Лауфера. Мой бог, какой там вкусный кофе! И еще эти замечательные медовые крендели и швабский вишневый пудинг! И все совсем недорого. Жаль, что Лауфер больше не верит мне в долг, хотя, быть может, если я заплачу за кофе, он даст мне что-нибудь из съестного просто так. Бывает, что у него остается засохшая выпечка. Редко, но бывает. Все, довольно, нечего раскисать, как картонный болван под дождем. Надо работать, лишь усердная работа есть путь к свободе и постоянной сытости». Замерший было у своего мольберта молодой человек в явно бывшем ему не по размеру, с чужого плеча пальто принялся водить кистью по холсту, время от времени отрываясь от работы, чтобы сделать несколько резких энергичных движений, позволяющих хоть немного согреться. Со стороны казалось, что юноша исполняет какой-то замысловатый ритуальный танец: он размахивал руками, изгибался, вертел головой и приседал, делая все это в строгой последовательности и довольно пластично. Постепенно на холсте появлялось ставшее уже привычным для молодого человека изображение венского дворца Хофбург. Он рисовал его так часто, что и сам уже не помнил, сколько раз это было. Он вполне мог бы нарисовать его по памяти, даже с закрытыми глазами, сидя в своей комнате, но опускаться до столь грубой фальши себе не позволял. Во-первых, в комнате было холодно, почти так же холодно, как и на осенней улице, во-вторых, он давно заметил, что туристы охотнее покупают его картинки, когда они, что называется, «свежие», то есть сделаны в тот же день и при той же погоде, словно моментальная фотография. Люди хотят унести с собой то, что видели их глаза, и никто особенно не горит желанием покупать, к примеру, солнечный летний Хофбург, когда вокруг шумит Рождество и дворец украшен к празднику с особенным венским шиком.
Толстый шуцман[32] пошел на второй круг и, поравнявшись с треногой мольберта, с любопытством взглянул на рисунок и присвистнул:
– А у тебя талант, парень. Ловко ты малюешь и, главное, быстро, я так не умею.
