Алексей Колышевский - Секта-2
Савл Шауль вошел в историю первых, мученических лет христианства под именем Павла, величайшего и непререкаемого проповедника слова Христова, чьи письма к коринфянам, римлянам, евреям являют собой ярчайший образец подлинно божественного красноречия. Подобно множеству других последователей Иисуса, он принял лютую смерть на плахе. Перед тем как голова его была отсечена безжалостной рукой палача, Павел в своем последнем слове сказал:
– Все, что случится сейчас, ничто в сравнении с той славой, которая придет и откроется в нас как в истинных рабах Божиих.
С тем и умер…
* * *Произошло это уже после тех скорбных событий, что случились в году 3993-м, когда Киафа наконец убедился, что завещанное Моисеем великое копье, похоже, нашло свою жертву и должно исполнить заложенную в него магическую, кабаллистическую функцию.
Он все делал основательно, этот Иосиф Киафа, первосвященник иудейский, он понимал, что не имеет права на ошибку и копье должно поразить того, кто представляет самую большую опасность для всех двенадцати колен Израилевых. Искусный, как и все его предшественники, каббалист, смертельно ненавидящий всякую философию, что могла бы соперничать с каббалой, а то и опровергнуть ее казавшиеся незыблемыми постулаты о предопределенности всего в жизни человека и бесконечном его эгоизме, Киафа на основании подробных и регулярных донесений Иуды понял, что имеет дело с проклятием Израиля и действительной угрозой для вековых законов Торы и правил каббалы, охранять безопасность и чистоту которых вменялось ему в прямую обязанность. Киафа представлял Иисуса ложным пророком, ложным мессией, и, вероятно, винить его в этом можно лишь с изрядной оглядкой на многие обстоятельства, самым существенным из которых было то, что, судя по рассказам доносчика Иуды, Христос был самым обычным человеком. А в понимании первосвященника Синедриона обыденности в появлении мессии никак не могло быть. По преданию, его приход должен был сопровождаться многочисленными знамениями, ясно указующими на присутствие среди людей преемника Моисея, готового предстать пред ними во всем блеске небесной славы. Здесь же опытный интриган Киафа, страдающий подозрительностью, этой болезнью всех негодяев, видел лишь выскочку, занимавшегося опасной пропагандой среди восприимчивых к его идеям простых и невежественных иудеев. В полнейшей тайне собрав малый совет Синедриона, Киафа выступил перед его членами с речью, в которой не оставил «выскочке» шансов:
– Для тех, кто сегодня недоедает и угнетен, а таких в Израиле большинство, идеи этого смутьяна подобны холодной росе в час наивысшего пекла. Вместо того чтобы жить по заветам Торы и продолжать жизнь, которую до них вели их отцы и деды многие тысячи лет с тех пор, как Моисей освободил народ наш от рабства, они осмеливаются позволять себе думать, что не все в этих законах, в этой жизни столь правильно. С этим мириться Синедриону не должно. Настал час, предсказанный спасителем нашим в пустыне Синайской! Явился ложный пророк, и уничтожить не только его тело, но и душу поможет выкованное самим Моисеем Великое Копье! Долгое время ожидало оно своего часа, и вот час его настал. Убьем Христа Иисуса, дабы не смущал он народ иудейский своими лживыми проповедями, не отваживал бы народ иудейский от подлинной веры, завещанной нам в плену египетском, не отбирал бы у Предвечного паству, а у нас кусок хлеба нашего.
– Как же исполнить тобой задуманное? – бросил кто-то, и Киафа поморщился. Всегда непременно найдется кто-то чересчур любопытный из малого совета. Будто того не знают, что незачем говорить о задуманном, покуда не свершилось оно. Поэтому он широко развел свои украшенные многими драгоценными перстнями руки и попросил совет наделить его полномочиями для исполнения этой священной обязанности. Никто более возражать не стал.
Обязанность свою Киафа выполнил до конца. Извлеченное из тайника копье (с которым за тринадцать веков не произошло никаких изменений, что лишний раз доказывало его особенное происхождение), насаженное на длинное и тяжелое римское древко, было передано Киафой через нескольких подставных лиц одному из сотников римской стражи по имени Гай Кассий Лонгин – человеку незаинтересованному, обычному добросовестному служаке, подумывающему уже о том, как славно было бы по возвращении в Рим найти себе черноокую девицу послаще и зажить с ней в маленьком белом доме у берегов озера Гарда в окружении оливковых рощ, где нет этой проклятой, иссушающей все живое иудейской жары. Своими мечтами простодушный сотник частенько делился с легионерами, и те, бывало, высмеивали его, намекая на то, что слабое зрение, которым страдал Гай Кассий, не позволит ему толком разглядеть, с кем именно молодая жена впервые наставит ему рога. Он отшучивался с той грубой прямотой, что во все века отличала и будет отличать военных, но в душе проклинал свою слепоту, что столь коварно подкрадывалась все ближе и вместо двух прежних зорких глаз ныне оставила ему лишь треть от правого, левый глаз притом погасив совершенно.
Лонгин был человеком честным и мзды не брал, но Киафе было в точности известно, что именно Лонгин, и никто другой, будет руководить казнью на Лысой горе трех преступников, в числе которых оказался схваченный римской военной полицией по ложному навету Иуды Иисус. Подслеповатый сотник подмены копья будто и не заметил: в своем гениальном прозрении Моисей выковал его в точности такой же формы, что была принята в войсках Римской империи спустя тысячу лет после падения метеорита в Ливийской пустыне.
IXКрест был тяжелым, а тело почти совсем перестало подчиняться, и лишь благодаря невообразимой силе души он медленно шел вперед, понукаемый ударами в спину, но ни обернуться, ни представить себе того, кто эти удары наносит, уже не мог. Оставалось пройти полторы тысячи шагов, и все будет кончено. Он через силу улыбнулся: «Вернее, все только начнется, ведь иначе и быть не может. Ведь если все не так, как многократно являлось мне, если все лишь сатанинский обман, то стоила ли вся жизнь моя того, что сейчас со мною происходит?» Этот вопрос время от времени томил его, и всякий раз, когда душу охватывало смятение, он вспоминал свою мать и то, что было сказанно ею после их встречи, пронзительной и краткой, случившейся на пути из Каны в Иерусалим, когда уже невозможно было что-либо изменить, обманув тем самым идущих за ним учеников, что верили в него более всего на свете. Она стояла в толпе у дороги, и он еще издалека почувствовал ее присутствие, искал ее глазами, а каждый человек из тех, что с восторгом приветствовали его, думал, что это на него смотрит великий пророк, ему уделяет внимание, и сердце всякого наполнялось радостью и желанием жизни. Наконец он увидел ее милое, чуть постаревшее лицо, остановился, спешился, подошел и обнял ее.
