Ирвин Шоу - Хлеб по водам
Стрэнд заметил, что, выходя из квартиры, Роллинз немного пошатывался.
День выдался на редкость длинный. Уже с самого утра Стрэнд чувствовал себя совершенно разбитым. Спал он плохо, ровно в шесть проснулся уже окончательно и позвонил в «Эр Франс». Ему сообщили, что в Париже туман, ни один самолет сегодня еще не приземлялся и что борт из Нью-Йорка посадили в Женеве, где теперь пассажиры и экипаж дожидаются улучшения погодных условий. Тогда Стрэнд стал названивать в авиакомпанию каждые двадцать минут, но ответ был все время один и тот же. Затем вдруг прямо перед завтраком ему сказали, что самолет, которым летела Лесли, почему-то отправили в Ниццу. Такое начало путешествия Стрэнд счел неудачным.
За завтраком Стрэнд предупредил Бэбкока, что вынужден отменить утренние занятия. Причин он не назвал, и Бэбкок лишь как-то странно взглянул на него, а потом подчеркнуто холодным тоном заметил:
— Надеюсь, что в самое ближайшее время мы сможем вернуться к нормальному режиму работы. — С этими словами он резко отвернулся от Стрэнда и вышел.
В город они с Роллинзом пошли пешком. Путь был неблизкий, Стрэнд задыхался под резкими порывами ветра и раза два просил Роллинза остановиться, чтобы немного передохнуть. Роллинз с тревогой смотрел на него, точно опасался, что Стрэнд вдруг упадет там, где стоит.
— У моего отца тоже нелады с сердцем, — сказал он. — Мать только и знает, что ходит следом за ним и твердит, чтобы не надрывался.
— Откуда ты знаешь, что у меня больное сердце? — спросил Стрэнд.
— Да Ромеро мне говорил. Сказал даже, что один раз вы чуть не умерли… — Роллинз взирал на него с каким-то детским любопытством. — Мне бы очень хотелось знать, если не возражаете, конечно, на что… это похоже. Ну, я имею в виду, когда вы почувствовали, что… — Тут он окончательно смутился. — Я и сам несколько раз вырубался, на поле. И знаете, когда это случалось, не чувствовал ни боли, ничего такого страшного. Казалось, точно я плыву по воздуху куда-то и мне так спокойно и хорошо. Просто хотелось знать — может, и вы испытывали то же самое. Отец, когда у него случается приступ…
— Знаешь, я как-то об этом не задумывался, — ответил Стрэнд, пытаясь вспомнить, что он чувствовал, лежа тогда на песке, на пляже. — Что я смотрю на все это как бы со стороны — вот что тогда мне казалось. Утешительная мысль. Честно говоря, я не очень-то стремился возвращаться обратно.
— Лично я, — пылко воскликнул Роллинз, — очень даже рад, что вы вернулись, сэр!
Стрэнд улыбнулся:
— Я тоже.
Придя в банк, он обналичил чек, а затем передал Роллинзу две тысячи долларов новенькими хрустящими банкнотами. Роллинз не сразу положил их в бумажник. Стоял и неуверенно рассматривал пачку денег в руке.
— Вы уверены, что так надо, мистер Стрэнд?
— Уверен. Давай, убирай деньги.
Роллинз аккуратно сложил банкноты вдвое и спрятал в бумажник.
— Ладно. Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Автобус на Хатфорд отходит через десять минут. Может, вам лучше взять такси и доехать до школы на нем?
Как-то раз Стрэнд уже ездил на такси из города в школу. Обошлось это ему в пять долларов.
— Нет, пройдусь пешком, наверное. Ходьба только на пользу — поможет окончательно проснуться. Желаю тебе удачи. Я уже звонил мистеру Холлинзби, предупредил о твоем приходе.
— Берегите себя, пожалуйста, мистер Стрэнд, — сказал Роллинз и торопливо зашагал по продуваемой всеми ветрами улице. Стрэнд поднял шерстяной шарф повыше, обмотал им шею. На углу Роллинз вдруг остановился и обернулся. Потом, махнув на прощание рукой, скрылся за углом.
Зябко поеживаясь, Стрэнд засунул руки в карманы. Перчаток на нем не было, и казалось, что в карманах у него две ледышки. Он зашагал в противоположном направлении по главной улице, что вела из города к кампусу. На ближайшем перекрестке находилась аптека, где продавали газеты. Он зашел и купил «Таймс». Материал был напечатан на третьей странице — коротенькая заметка в одну колонку. Заголовок гласил: «Министерство юстиции США расследует вопиющие факты лоббирования в Вашингтоне». Однако общий тон материала был довольно осторожным. В нем говорилось, из надежных источников сотрудники «Таймс» получили информацию о том, что будто бы известный нью-йоркский адвокат Рассел Хейзен имел беседу с магнатом, лоббирующим интересы нефтедобывающей промышленности. И что суть этой беседы сводилась к выяснению возможности подкупа некоего безымянного конгрессмена, чтобы получить решающий голос на заседании комитета, выдающего лицензии на офшорные разработки нефтяных скважин. Вся эта беседа якобы записывалась с телефона в офисе мистера Хитца. Пленка с подслушанным разговором была получена на самых законных основаниях, согласно санкции, выданной федеральным судьей. Министерство юстиции пока отказывалось сообщить, будут ли предъявляться кому-либо официальные обвинения. Расследование продолжалось.
Бедняга Рассел, подумал Стрэнд. И вдруг почувствовал себя виноватым — за то, что так и не дозвонился до Хейзена и не сообщил тому о визите агентов ФБР. Он представлял, какой шок испытает Хейзен, открыв за завтраком утренний номер газеты.
Стрэнд сложил газету пополам и бросил ее обратно, на стопку других. Он заплатил за нее, но ему вовсе не хотелось читать об убийствах, экзекуциях, войнах и банкротствах — короче, о том, что ежедневно фигурировало в утренних выпусках новостей.
Он вышел из аптеки на холодную серую улицу. Пешеходов было немного, и все они торопливо шагали, сгорбившись под порывами ледяного ветра. Как это глупо и неосмотрительно с его стороны — даже не надеть шляпы. Он снял шарф с шеи, обмотал им голову, точно шалью, завязал узлом под подбородком и зашагал вперед со слезящимися от холода глазами. А мысленному его взору представлялись снимки, которые он видел в газетах раньше: по грязным дорогам тащатся женщины-беженки, их головы обмотаны шалями и платками…
Проклиная ветер и холод, он едва добрел до школы. Он был уверен, что просто не в силах вести занятия до пяти вечера. Однако, к собственному удивлению, все же справился; правда, читая лекцию, сидел за столом, а не расхаживал, как обычно, по классу. Да и говорил тихо и медленно. Потом вдруг в середине последнего урока в класс заглянула секретарша директора и попросила зайти к Бэбкоку, причем как можно скорее.
Он отпустил учеников и пошел по коридору к кабинету директора. Вошел и увидел Ромеро, Роллинза и мистера Холлинзби.
Разбитые губы Ромеро распухли, на лбу красовалась огромная шишка, но стоял он прямо, вызывающе вскинув голову. И, лишь увидев Стрэнда, опустил глаза и уставился в пол.
