Ольга Славникова - 2017
Крылов, пораженный, смотрел на соглядатая, точно на самого себя в какое-то живое выпуклое зеркало. Точно шпион был отполированным зеркальным предметом вроде автомобиля или игрового автомата, в котором Крылов отражался целиком. Этот толстый болтун сумел угадать глубинные желания Крылова, который в своей профессии искал именно того, о чем мечтал подростком, посмотрев попсу про Индиану Джонса. Если нельзя находить артефакты, путешествуя налегке по экзотическому миру, их следует подделать и запустить в будущее. Самому выточить тело Кохинора, Рубина Эдуарда. Мир Тани тоже был для Крылова его личным загадочным будущим, куда он подбрасывал малахитовые и яшмовые безделки, уповая, что нет в обиходе ничего долговечнее, чем перепутанное содержимое женской шкатулки.
– Ну что, договоренность достигнута? – самодовольно осклабился соглядатай. Их сигареты, одновременно опущенные в мокрую пепельницу, столкнулись и, зашипев, размякли. Это заставило Крылова очнуться от посторонних мыслей.
– Ты чего, придурок, не понимаешь, что камни не мои? – спросил он со злым удивлением, досадуя, что позволил предложить себе подобную пакость.
– А чьи?! – взвился шпион. – Может, государства? Или Каменной Девки? Ты что, совсем дурак? Хороших книжек начитался? Да твой профессор, знаешь что, он всех кидает, дядьку моего двадцать лет душил! Они с дядькой сперва партнеры были, с равным капиталом, вместе попали, Анфилогов потом свои деньги вытащил, а дядьку оставил ни с чем! Хотя мог и дядьку свести со своими людьми из ментовки, от него бы не убыло. Но у профессора, видите ли, всякий человечек по отдельности, типа коллекция. Принцип у него такой!
Крылову показалось, что соглядатай, ставший вдруг лиловым, будто виноградина в давильне, буквально и немедленно лопнет от злости. Но шпион отдышался; сдернув кепку, он вытер рукавом вспотевший лоб, пересеченный ужасной, похожей на слепок прикуса розовой вмятиной, и снова нахлобучил головной убор, от которого на столе остался, будто от стакана, мокрый полукруг.
– Я у своих не крысятничаю, – внятно произнес Крылов, у которого от напряжения рвались в душе какие-то тонкие нитки.
– Ска-ажите на милость, какие мы бла-ародные, – шпион оскорблено надулся и снова стал наливаться дурной перебродившей кровью. – Ну и как вам будет благоугодно. Я, выходит, опять теряю с вами мое драгоценное время. А знаешь, ты, герой-любовник, что, пока я пас тебя с твоей девицей, у меня одно дело обломалось, выгодное? И зубы болели так, что череп трескался! Думаешь, профессору твоему дадут нажиться безмерно? А хрен вам с ядерной боеголовкой! Припомнишь мою доброту, да поздно будет! Эй, гарсон! – закричал соглядатай охраннику, и тот немедленно подскочил, свешивая в полупоклоне полосатый, как кошачий хвост, ацетатный галстук. – А скажи-ка, любезный, где тут у вас туалет?
– В кафе отсутствует, есть в пассаже, направо и вниз по эскалатору, – четко отрапортовал секьюрити, бросая опасливые взгляды на неведомо как забредшего в их рядовое заведение господина Крылова.
– Эй, куда? – Крылов попытался придержать шпиона за полу короткой куртки, в которой ощущались тяжело груженные карманы.
– Что, отлить нельзя? – буднично проворчал соглядатай. – Да вернусь я через пять минут, а надо, так пойдем со мной, – и он вразвалочку двинулся к раздвижным стеклянным дверям, разошедшимся перед его концентрированным весом с лихим разбойничьим свистом.
***Некоторое время Крылов просидел, тупо глядя в тропическую, полную искусственного солнца глубину пассажа. Стыдно сказать, но его удерживала мысль о десятке или даже тридцатке, которую берут в таких местах за пользование туалетом. Вдруг он вскочил, хлопнув себя по лбу.
В три прыжка скатившись по пологому эскалатору, накормив хихикающее, словно его щекотали спускаемые монеты, нутро автомата, Крылов ворвался в мужское отделение, бывшее здесь размером со станцию метро. Среди немногих мужчин, стоявших с напряженными затылками вдоль зеленых писсуаров или мыливших бледные руки перед ртутными зеркалами, никакого соглядатая не было. Из кабинок доносились звуки смываемых унитазов, словно там стартовали «шаттлы», но и среди выходящих господ, не без самодовольства застегивающих штаны, соглядатай отсутствовал. Минуты Крылову хватило, чтобы сообразить, что подлец сюда и не собирался. Так и не воспользовавшись благами элитной, словно пенным шампанским омываемой сантехники, он с дикими глазами снова ринулся наверх.
Его окружила просторная, бальная пестрота стеклянных и зеркальных торговых помещений. В бутиках, сиявших вдоль прохладной, мятным ветерком обвеваемой галереи, было выставлено удивительно мало одежды; биопластовые манекены с черничными ротиками, в низко, по бедрам, перехваченных шелках, казалось, ожидали приглашения на грамофонно звучавший фокстрот. Обувные отделы напоминали птичьи вольеры, где узкие мужские модели походили на гусей и уток, а дамские – на колибри. Настоящие птицы перепархивали в высоте под зелеными, полными слепого солнца стеклянными сводами, напоминая веселых купальщиков в огромном перевернутом бассейне. И повсюду были кабинки для переодевания – пригласительно открытые или задернутые тканью, с топчущимися там ногами, которые никак не удавалось рассмотреть. Пробежавшись по двум или трем этажам, обнаружив новые торговые бесконечности, в глубине которых работали одновременно сотни плазменных телевизоров и сверкали чем-то похожие на планетарии ювелирные миры, Крылов остановился отдышаться на ажурном мосту, висевшем над элегантной, стрелявшей цветными куполами, словно дававшей салют в собственную честь, презентацией зонтов.
Было маловероятно, что шпион пустился делать покупки. Скорее всего, он попросту смылся. На каждой ноге Крылова висело по четыре пуда свинцового веса. Делать в торговом раю было совершенно нечего, и, выбравшись из пассажа с совершенно незнакомой, непарадной стороны – в узкий, словно заваливающийся вбок, забитый машинами переулок, – Крылов поплелся, точно в кандалах, прочь от своей неудачи. Прокручивая в голове беседу с негодяем, он думал, что надо было соглашаться, заговаривать зубы, что теперь шпион, конечно, затаится, и снова его отловить, чтобы вступить в переговоры, не остается ни малейшего шанса.
Но в этот день судьба, как видно, твердо двигала людей к намеченной развязке. Она присутствовала и собиралась осуществиться. У Крылова в волосах зашевелился лютый мороз, когда он увидал соглядатая в щели между выпотрошенными, укрытыми хлопающей пленкой старыми особняками, где он с наслаждением поливал хулигански изрисованную стенку – бывшую ему куда как более сродни, чем парфюмированный платный туалет. Была непостижимая мистика в его очередной материализации, в его возникновении на фоне этих полных затхлости и тлена архитектурных парников – будто он и правда был порождением крыловского ума, проекцией Крылова на некие подходящие пейзажи и обстоятельства. Крылову вдруг померещилось, что он и не может потерять соглядатая, потому что все время держит его при себе: так человек гуляет сам с собой, но видит свое незнакомое в первый момент отражение, только если на пути встречается случайное уличное зеркало.
