Джеймс Риз - Книга теней
У меня нет слов, только молча улыбаюсь. Не знаю, что сказать. Лючина возвращается к своему креслу, и на середину круга выходит Зелия, готовая, в свою очередь, поделиться тем, что знает: она сообщит о черных мессах, и, в частности, более подробно о мессе Св. Секера, которую служат, чтобы наслать порчу на врага, дабы тот умер от долгой изнурительной болезни.
На груди я чувствую тяжесть подаренного амулета. Он прилегает как раз к сердцу, которое едва не выпрыгнуло при поцелуе Лючины и теперь все не может успокоиться… Я чувствую силу амулета. Клянусь, я ее ощущаю! Как и букет, поднесенный мне в саду Зелией, эта вещь тоже кажется мне живой.
Объявляется перерыв. Как это кстати. Хочу найти мою певицу и поблагодарить.
ГЛАВА 26Греческий ужин. Часть III
Это была действительно она, та самая певица с прекрасным сопрано, которую я как-то раз слышала – где же это было… кажется, в Неаполе, в Театро-ди-Сан-Карло – в опере «Ла Молинара», то есть «Мельничиха», написанной придворным капельмейстером Паизиелло. Моя «почетная фрейлина» в конце концов созналась, что я не ошиблась, хотя далеко не сразу. Из осторожности она даже среди сестер предпочитала утаивать эту сторону своей жизни.
– А как, – отважилась спросить я, – проходил твой Эсбат?
– Не так хорошо, как этот, – вздохнула Лючина. – Тео привела меня на шабаш сразу всех ведьм Испании, а они бывают довольно… как бы помягче сказать…
– Не нужно говорить. – Оказывается, Тео являлась и ее мистической сестрой. (Интересно, почувствовала бы я ревность, не будь эта неаполитанка такой красивой, такой талантливой?) – Итак, твой Эсбат прошел не слишком удачно?
– Вот именно. Поэтому Тео представила тебя более разнородному обществу.
– Слово «разнородное» хорошо подходит, – засмеялась я.
Лючина с похвалою отозвалась о моем доме и о моих стараниях провести Эсбат как можно лучше.
– И все напрасно, – возразила я. – Ах, если б я только знала!
Затем мы коротко рассказали друг другу о наших странствиях. Лючина еще не бывала в России, но собиралась поехать туда в нынешнем году. Я предложила снабдить ее рекомендательными письмами; она отказалась – и я не обиделась. У нее уже имелось письмо от Паизиелло, ранее служившего придворным капельмейстером в Петербурге и сочинившего несколько произведений для русской императрицы. Далее я поделилась впечатлениями о французской и неаполитанской королевах, а Лючина поведала о недавнем своем успехе в Лиссабоне и Венеции. Когда она спросила меня о детстве, я ответила на вопрос тоже вопросом – первое правило светской беседы – и узнала, что юную Лючину – разумеется, очень рано потерявшую мать – ее отец, торговец драгоценными камнями и сам певец, обладатель прекрасного баса, послал во Флоренцию учиться у великого Марчезе; именно он устроил ее дебют, когда ей было всего шестнадцать и после которого она быстро превратилась в настоящую примадонну, исполнительницу ведущих партий в операх Чимарозы, Пуччини и ее любимого Паизиелло.
– Какая поразительная карьера, – проговорила я восхищенно, – а ведь ты еще не раскрыла сполна своих возможностей!
– О нет, – отвечала Лючина, – это ваше совершенство способно заставить любую артистку оробеть в вашем присутствии.
– Mais поп! Ты мне льстишь, так что я вынуждена ответить комплиментом на комплимент и сказать…
Теоточчи прервала наши излияния взаимной приязни, войдя, чтобы объявить о конце перерыва и задать Лючине загадочный вопрос: «Ты готова, моя дорогая?» Должно быть, глаза мои округлились, когда Теоточчи, приблизясь к Лючине, положила руки на ее налитые груди и наклонилась, чтобы запечатлеть поцелуй на ее алых губах.
Мы возвратились в залу, я и моя почетная фрейлина, где все опять сели в кружок, но, проходя через фойе, я успела подарить ей прелестную вещицу работы Каналетто, на которой та, следуя мимо, остановила восхищенный взгляд. Лючина мне чрезвычайно понравилась, но дальнейшие события помешали нашей… Eh bien, не стану отвлекаться. После перерыва нас всех ожидало ритуальное действо, столь же для меня неожиданное, сколь, как оказалось, приятное.
– Нико! – громко позвала Теоточчи молодого человека, ожидавшего все это время во дворе, на холоде; тот стоял на ледяном, пронизывающем до костей ветру перед застекленной дверью, обхватив плечи скрещенными руками и притоптывая сапогами, чтобы хоть немного согреться. Стыдно сказать, я столь увлеклась происходящим, что совершенно забыла вынести своему другу одеяло или шаль; собственно говоря, я вообще позабыла о его приезде.
Николо вошел в залу под громкие свист и мяуканье, напрочь лишенные изящества. Некоторые сестры позволяли себе по отношению к нему всякие вольности – так, дряхлая София, если не путаю, протянула руку и своими узловатыми пальцами опробовала упругость его ягодиц.
– Валяй, сынок! – взвизгнула она.
– Уж он-то заставит фрейлину поплясать, – вставила другая ведьма.
– Сейчас мы увидим, как запрыгает зверушка о двух спинах! – прибавила третья. Так продолжалось, пока я наконец не поняла.
Николо привели, чтобы он овладел Лючиной, моей почетной фрейлиной! Мне довелось как-то раз прочесть об этом обычае, и теперь, утратив способность говорить и двигаться, я наблюдала, как совершенно спокойная Лючина готовилась к тому, что ей предстояло.
Кремовые с перламутровым отливом подушки, окантованные черной тесьмой, сброшены с диванов и кресел и свалены в кучу посреди круга. Лючина сняла с себя всю одежду, кроме ярко-красных чулок с черными кожаными подвязками; в руке у нее появился сшитый из такой же кожи фаллос, набитый горохом, – настолько большой, что когда я его увидела, то сперва не поняла, зачем он ей нужен. Оружие, подумалось мне.
– Готова ли ты, та petite[85]? – спросила Т., становясь на колени у изголовья ложа моей фрейлины, и опять наклонилась, чтобы одарить поцелуем ее зардевшуюся щеку.
– Готова, – шепнула Лючина. Т. что-то сказала ей, чего я не расслышала, и та снова проговорила, теперь уже более страстно: – Готова! – А затем взяла ноту, от которой хрустальная подвеска на дальнем канделябре вдруг взорвалась, как умершая звезда. Ах, как такое, оказывается, любят сестры! На протяжении всего, что последовало, они без устали радовались происходящему и то и дело подбадривали Николо и Лючину ритмичными хлопками и непрекращающимися возгласами и криками.
– Эх, повезло же ей, – проговорила одна, – заполучить мальчишку, в глазах у которого такой огонь!
Что нашло на Лючину? Что взяло верх над этой приятной, скромной женщиной, с которой я разговаривала всего четверть часа назад? Гордость европейской оперы… Теперь она лежала передо мной на полу моей залы, извиваясь в предвкушении… чего? А что случилось со мной? Ведь я тоже была тут, встав по указанию Т. на колени, чтобы…
