Наталия Терентьева - Чистая речка
Я сказала Богу – если он есть и если он меня слышал, что даже отец Андрей против меня. Что никто меня не слышит и никто не понимает. Никто не понимает, как мне одиноко и как я запуталась. И попросила его – если он есть, дать мне знать.
Я долго стояла у иконы, свечка, которую я поставила, почти уже догорела. Маленькая тоненькая свечка за пять руб-лей. Женщина, убиравшаяся в церкви, подошла, быстро ее задула и ловко выбросила в коробку с огарками других свечей. Она даже не взглянула на меня, как будто меня здесь и не было.
Я ждала и ждала какого-нибудь знака. Я смотрела на одну большую свечу, горевшую посредине церкви на самом большом подсвечнике. Смотрела на пламя. Думала, если оно начнет отклоняться, значит, Бог меня слышит. Но пламя горело ровно, устремляясь вверх, под темный закопченный купол церкви.
Я прислушивалась: может быть, внутри меня появятся какие-нибудь слова, которых раньше не было. Ведь сказали же мне однажды: «Она там, где ты» – про маму. И про «страдание» я услышала – не поняла тогда, что имелось в виду, но точно слышала это неожиданное слово. Но нет. Сейчас ни слов, ни мыслей, ни чувств каких-то новых, неожиданных, необычных внутри меня слышно не было.
Значит, и Бог меня не слышит. Значит, я вообще одна. И не нужна ни Богу, ни людям. Виктору Сергеевичу нужна. Но это плохо, это против человеческих законов. Паше нужна, но Паша идиот. И такой же малолетка, как и я. Только совсем беспомощный и даже опасный, потому что без мозгов и тормозов.
Что мне делать? Куда идти?
Я вышла из церковного дворика и побрела по улице. Вот переехала бы меня сейчас машина, и всем бы стало легче. Паша бы со временем успокоился, Виктор Сергеевич, я думаю, и сильно страдать бы не стал, он легкий, веселый человек. А главное, стало бы легче мне самой.
Я под колеса бросаться не стану. Я знаю, что это грех, страшный грех. И если Бог есть, душа потом будет страдать. Уходить отсюда, потому что невыносимо страдает душа, для того, чтобы страдать вечно, – какой смысл? Вот если бы случайно переехала машина – это другое дело.
Вот упала я с крыши – не разбилась, низко очень. Ударилась виском сегодня – тоже ничего. А иногда люди от этого умирают. Значит, мне надо жить. Может быть, это и есть мне ответ от Бога? А что, получается, он мне ответил раньше, чем я обратилась к нему с вопросом? Так может быть? И спрашивала-то я Бога конкретно – что же мне делать с Виктором Сергеевичем. А ответ пришел вот такой общий: жить, в смысле – не умирать. Не знаю, не понимаю. Потерялась.
Я вернулась в больницу, напоролась на Наталью Васильевну, молча выслушала, что она думает обо мне, ничуть не удивилась – обо мне никто хорошо не думает. Пошла в палату и легла спать, хотя все вокруг меня еще не спали и разговаривали. Я закрылась одеялом и постаралась заснуть.
Мне приснилась мама, которая что-то мне говорила, сидела напротив меня в светлой комнате, я понимала, что она говорит, но не слышала слов. Во сне мне было так хорошо, так спокойно, так все понятно. Мама смотрела на меня ясными глазами и улыбалась. Она знала, что я хорошая. Она меня любит – я это точно знала, и от этого мне было тепло.
Я проснулась оттого, что мне нечем дышать. В палате было уже темно. Остро пахло едой, тяжелым чужим дыханием, лекарствами. Я накинула одеяло, вышла в коридор, села на холодный подоконник и стала плакать. Надо же, я научилась плакать. Столько лет в детском доме у меня была слава, что я не умею плакать. Оказывается, умею.
Мне не стало особо легче от слез, наоборот, я как-то даже устала. Куда мне деваться? Как быть? Уехать в чужой детский дом на оставшиеся полгода? Не могу себе этого представить. Без Любы, без всех наших, без моих мальчишек, с которыми я бегаю по утрам, без Паши, без Серафимы, без Виктора Сергеевича… Интересно, как он распрощался с Вульфой, на чем? Приезжал ли он вчера, когда я убежала в церковь? Ничего не написал. Наверняка приезжал и обиделся.
Я смотрела в темное окно. Снег… Мне кажется, или идет легкий снег? Летят редкие крупные снежинки, медленно падая и кружась, как будто мотыльки. Иногда я представляю себе, как сажусь в поезд и еду далеко, в какой-то далекий город, где совсем другая жизнь. Там у меня есть дом, дома меня ждет мама и прыгает веселый лохматый щенок, у нас дома светло, и вообще в этом городе всегда светло, не бывает темных, мрачных ноябрьских дней. Мы ходим с мамой по этому городу, смеемся, покупаем мороженое и все, что захотим, – новые наряды, любые книги, билеты в театр. У нас много хороших, веселых друзей и большой дом с садом. В саду – розы, другие яркие ароматные цветы, пушистые ели, березки с нежными белыми стволами и невысокая трава, по которой так приятно бегать босиком. И я там немножко другая. Мне не надо терпеть, молча сглатывая грубости и несправедливости. Мне не надо благодарить людей, которые меня унижают и ненавидят. Я не боюсь будущего – оно хорошее и понятное. Я буду учиться, потом преподавать студентам прекрасную русскую литературу. Рассказывать про высокое, думать только про высокое и хорошее… В том мире не надо унизительно прятать в щель накопленные по десятке деньги и продавать на рынке грибы. Там вообще все по-другому.
Я представляю, как я еду, смотрю в окно, и тот город становится все ближе, ближе. Я знаю, я точно знаю, что там, где я еду, хорошо и светло. Когда мне становится особенно тошно, я представляю себе, что я в том поезде. Сейчас я тоже попробовала это представить. Но почему-то не получилось. Мешал холод – очень дуло из окна, у меня заледенели ноги, мешала тяжесть, оставшаяся после слез. Почему говорят: «Поплачь, легче станет»? Мне-то не стало.
Я вспоминала слова отца Андрея. Значит, все-таки я неправильно поступала, что встречалась с Виктором Сергеевичем. Все так считают, потому что они знают закон человеческой жизни. А мы с Виктором Сергеевичем, выходит, не знаем. Или он знает, но нарушает. Ладно, хотя бы понятно теперь, почему все это осуждают. А то, что он единственный человек, который обо мне заботится, – это уже никого не волнует, это дело десятое. Я ведь и без его заботы как-то жила раньше.
Я решила сделать так: написать для себя то, что мне надо сейчас в жизни и что нужно для этого сделать.
Первое. Чтобы обо мне плохо не говорили. Жить так невыносимо. Для этого нужно не общаться с Виктором Сергеевичем, уйти с танцев, отдать ему телефоны, не быть ничем обязанной. Я надеюсь, что смогу о нем не думать, не скучать, и то тепло из груди постепенно уйдет. Я, как Вульфа, на людей бросаться не буду.
Второе. Хорошо учиться, чтобы поступить в педучилище в другом городе. Распланировать всю учебу, написать, что и когда, и сколько читать и учить. Мне не хватает книг – составить список того, что мне нужно прочитать и… не знаю пока, куда пойти с этим списком. К Тимофею Ильичу? Или к Серафиме…
