Владимир Орлов - Лягушки
Вера Алексеевна пожала плечами.
— Всё это, Александр Андреевич, действительно интересно, — сказал Острецов. — Но у нас — цейтнот… Каковы ваши догадки, Александр Андреевич?
— Записки отца я не перечитывал, — сказал Ковригин. — Но кое-что вспомнил. Однако где эта Черёмуховая пасть? Знаю только, что она не на берегу Реки. Скорее всего, к северу от усадьбы. Видимо, в свои зрелые годы отец всё же возвращался в Журино, но отыскать эту пасть не смог. Но они что-то там открыли, куда-то спускались. То есть открыл наш заводила Юрка, а название пришло в голову самому младшему из нас — Севке. Возможно, это место называют и иначе. Но над подносом-то стоят слова — "Черёмуховая пасть".
— Опять вы и ваш отец — одно лицо! — воскликнул Острецов. — Я рад этому! Вы искали клад? И открыли подземный ход. Или провал в пасть.
— Возможно, — сказал Ковригин.
— Афанасий! — крикнул Острецов.
Сейчас же возник Афанасий Банников, готовый на подвиги.
— Вольно, — великодушно пошутил Острецов и потратил три минуты на вышёптывание указаний экстренного характера. Афанасий выслушал шефа и степенно удалился совершать дела.
Через полчаса Афанасий вернулся, протянул Острецову листок бумаги, сказал:
— Сведения от Уколова.
— О-о! — оживился Острецов, то ли заранее радуясь сведениям от Уколова, то ли просто удачному выбору поисковиков.
На стол была положена карта, исполненная, возможно, военными топографами, на таких картах, пришло в голову Ковригину, на тактических занятиях, с вводными, цветными карандашами наносились позиции воюющих сторон. При обсуждении сведений краеведа Уколова возникали лупы, и головы склонялись над зелёным листом с чернострочьем грунтовых дорог. Да, подтверждал Уколов, изображённые на подносе круговые заросли кустарника есть. Расположены они в семи километрах севернее усадьбы Журино во влажном урочище Прасковьино. К счастью, Уколов, видимо, не во всём был согласен с Далем и не выводил "урочище" из скучного слова "урок". С черёмуховым кольцом связано много местных преданий, а потому оно имело много названий. "Прасковьино кольцо", "Черёмуховая пасть" (из-за мрачности самого места и из-за мрачности легенд о нём), "Черёмуховый пупок" (отразились философические представления одного из юных толкователей связей пуповины Земли с энергией Мироздания), "Черёмуховое лоно" и даже грубовато-эротическое "Черёмуховая…".
— Произносить матерные слова из уважения к душевной тонкости наших дам я не буду, — сказал Острецов, — хотя в этом названии есть и резон. Будем надеяться на то, что Пасть сохранилась. Поисковая группа к ней уже направлена. А Александр Андреевич там в своё время уже побывал.
— Не я, — хмуро сказал Ковригин. — Мой отец.
— Да, да, извините, — закивал Острецов. — Ваш отец. Но и вы… Всё, пока всё…
Через Афанасия было отдано распоряжение устроить чаепитие с сушками. Выяснилось, что чаепитие, впрочем, с подачей чашек кофе, как мужского, так и среднего рода, кто что пожелает, было поручено Цибульскому или Цибуле-Бульскому, кому как приятнее. На столе вместе с обещанными сушками Цибульский расположил вазы и вазочки с вареньями, сладкими пирогами, печеньями и пряниками. Двигался Цибульский (в белом фартуке и колпаке) расторопно (куда девалась его нелепость?), но ощущалось в нём напряжение и чуть ли не боязнь предстоящих бед.
— Цибульский, — спросил Острецов, — ты слышал что-нибудь про "Черёмуховую пасть"? Или про "Черёмуховый пупок"?
— Никак нет, Мстислав Фёдорович, — вытянулся Цибульский, и Ковригину показалось, что вопрос Острецова его напугал.
— Ну да, ты же приезжий, — сказал Острецов.
Он попросил членов поисковой группы (Цибульский в неё не входил) налить в рюмки ликёры или коньяк (Антонову и Ангелину, естественно, обслужил сам) и выпить за успех предприятия.
— Я знаю, что многие в Синежтуре, — сказал Острецов, — убеждены в том, что я морочу людям головы. Что мне ничего не стоит вызвать хоть бы и дивизии МЧС, а подземные ходы одолевать не беспомощными, простите, дилетантами, а знаменитыми московскими диггерами? Я уже объяснял Александру Андреевичу, что забочусь не столько о своей репутации, сколько о репутации Елены Михайловны Хмелёвой, отношение к коей у меня благоговейное. Иначе толпились бы здесь специалисты, а с ними бы пошли небылицы в жёлтой прессе, бестолковые же археологи и вовсе запретили бы работы в Черёмуховой пасти или отложили их, потому как она находится вне усадьбы.
Иные сомнения Ковригина ослабли, но не все. Доводы Острецова поколебали или хотя бы смягчили недоверие Ковригина к расчетливо-холодному поведению барина и дельца. А уж слова Острецова о его благоговейном отношении к Хмелёвой чуть ли не вышибли из него слезу. И сейчас же он вспомнил о своём предмосковском и московском (всего-то на несколько часов) умилении ею. Е + М. Она вызвала его досаду, обидела его, но, может, она вовсе не была затейливой авантюристкой, а и впрямь стала жертвой злыдней? И её, если она жива, следовало спасать. А она должна быть сейчас живой, чуть ли не в ясновидящие производил себя Ковригин.
Вернулся Афанасий, подошёл с донесением к Острецову.
— Всё, по коням! — воскликнул Острецов, выслушав шёпот порученца, вскочил. Где уж здесь расчёт и холод!
Люди Афанасия, по подсказкам краеведа Уколова и отчасти Ковригина, отыскали Черёмуховую пасть и обнаружили в ней нечто похожее на чугунную крышку тротуарного колодца. Решили отправить к Пасти экспедицию на броневых машинах. Отправить немедленно и упредить появление возле неё лиц любопытствующих и уж тем более с желтыми камерами. Портал подземного хода был обнаружен именно в семи километрах севернее усадьбы. Выносливыми, предприимчивыми и отважными были мальчишки военной поры.
— Я бы порекомендовал вам, Мстислав Фёдорович, — сказал Ковригин, — попросить наших замечательных женщин остаться здесь или хотя бы побыть вблизи звуков их подруги. Ход тесный, семикилометровый, троих поисковиков хватит, остальные там будут мешать.
К удивлению Ковригина, Ангелина и Антонова, поворчав, от спора отказались.
К Черёмуховой пасти прибыли уже в темень. Включили осветительные приборы то ли от исхудавших кинофабрик, то ли со студий ТВ. Свет от ламп, умеющих не растрачивать тепло, был неживой и будто омертвлял пространство вокруг. Мёртвая вода света… Но жить предстояло и до следующего поколения ламп… На небольшом всхолмье деревья и кусты теснились уже голые, обворованные ноябрьскими ветрами, и Ковригин, и так никудышный знаток флоры, лишь по форме живых листьев способный отличить черёмуху, скажем, от бузины, должен был уверить себя в том, что перед ним раздетые природой кусты черёмухи, а стало быть — и Черёмуховая пасть.
Но когда он увидел расчищенный чугунный вход-люк в подземелье, и не люк, а будто дверь за нарисованным очагом в лачуге папы Карло, кусты черёмухи обросли клейкими листьями, выбросили гроздья белых цветов и запахли, сначала — волшебно, потом — дурманно. Но зачем красоте — дурман-то?..
— Так! — стал серьёзным Ковригин. — Собрались. Анатолий, вы здесь? Хорошо. Кто нам придан? Савельев. Вы кто по профессии? А не по профессии? Всё же спелеолог, специалист по Кунгурским пещерам… Ну, ладно… Мстислав Фёдорович, а медвежатник у нас имеется?
— Естественно, Александр Андреевич, — заверил Острецов. — Доставлен из Нытвинской колонии. Он здесь.
— Пусть подойдёт к порталу, — сказал Ковригин.
— Питсбург, — представился Ковригину подошедший. — Чугунов.
— Бери, — сказал Ковригин и пожал Питсбургу руку. Оказалось, что клешню.
Выяснилось позже, что Питсбург удерживает не только прозвище прадеда, но и как бы его значение. В начале двадцатого века самыми сложными были сейфы Чикаго, за ними шли сейфы Питсбурга и Кливленда, так вот прадед нашего Питсбурга-Чугунова брал все сейфы примичиганья. Сынок его, дурак, увлекшийся коммунистическими идеями, переехал в Нижний Новгород на строительство автогиганта и вернуться в Чикаго не смог по причине интереса к нему органов бдения. Худшее с лучшим возобновилось в нынешнем Питсбурге, приглашённом Острецовым для верности дела.
Питсбург маялся вблизи чугунной плиты, пальцы ободрал в кровь, слизывал её, оглядывался, отыскивая Острецова, Ковригину стало жалко его. И тут он вспомнил, на что надо было нажать, чтобы заколдованная дверь (для артиста Нытвенской колонии Питсбурга, несомненно, заколдованная) отворилась.
— Так. Я вспомнил, — сказал Ковригин. — Питсбург, встаньте, пожалуйста, справа от меня… Сейчас… Сейчас...
Ничего он не вспомнил. Ему показалось, что он вспомнил. Руки его скользили по обводам плиты и находили только ровность поверхности. И вдруг большой палец его съехал вниз по мокрому металлу, наткнулся будто бы на кнопку или клавишу, и чугунная плита со стоном поползла влево от черёмухового куста…
